— Сами себя доводите, а потом жалуетесь.

Сириус открыл покрасневшие глаза. Он не проронил ни слова, принимая из рук Ремуса и лекарство, и воду, и даже суп, который опрокинул днём. Он позволил обтереть себя влажным полотенцем и помочь сменить пижаму, хотя в тот момент напрягся и извернулся, явно не желая представать перед Ремусом в неподобающем виде.

— Вам нужно поспать, — укутав Сириуса в тёплые пуховые одеяла, Ремус поднялся. При нём не было тетради, да и в комнате горела лишь одна керосиновая лампа — ничего не разглядеть. Но ему нравилось говорить и он хотел, чтобы Сириус понимал: его воспринимают на равных, а не как убогого калеку. Люпин остановился — слабая рука обхватила его запястье.

— Вам ещё что-то нужно? — он всегда старался разговаривать, глядя на Сириуса, чтобы тот видел его лицо, чисто интуитивно понимая — за столько лет можно было выучиться чтению по губам. Ремус ничего не знал об этом недуге и не задавал лишних вопросов, просто не желая ставить Сириуса в неудобное положение. Если он захочет, то сам расскажет, в какой момент лишился слуха.

— Лягте со мной. Пожалуйста.

Ремус помешкал, но всё-таки кивнул, решив, что ничего страшного в этом нет. Он приглушил лампу и пристроился рядом поверх покрывал, не решаясь придвинуться ближе. Сириус смотрел на него влажным уставшим взглядом, не высовывая из-под одеяла носа.

— Я хочу, чтобы вы наняли кухарку, — наконец произнёс он, заворочавшись и выпутавшись из плотного кокона, в который его столь старательно закутали. Сириус неожиданно улыбнулся и хрипло рассмеялся. — Видели бы вы своё лицо.

Он накинул на Ремуса одно из своих одеял и придвинулся сам, утыкаясь лбом в его грудь, очевидно не желая видеть губ и понимать, что ему ответят. Ремус не настаивал, хотя ещё долгое время не мог пошевелиться, оторопев от произошедшего. Но в итоге сдался, отбросив все сомнения и мысли, и приобнял Сириуса сквозь покрывало, впервые за долгое время ощущая покой.

***

Сириус пролежал в постели ещё несколько недель. Его мучил сильный кашель, и доктор прописал Блэку какую-то новую настойку, смешанную фармацевтами из Германии и облегчающую боли. Скептически отнесясь к новому лекарству и отказавшись его пить, Сириус каждый вечер задерживал Ремуса подле кровати и тихо, почти робко, просил остаться у него.

Капризов меньше не становилось. Сириус по-прежнему недовольно считал чаинки в чашке, но зато сменил гнев на милость и всё-таки изучил несколько писем с рекомендациями, присланных из разных уголков Лондона. Вероятно, не особо впечатавшись, он открыл утреннюю газету, намереваясь просмотреть объявления, и сморщился.

— Вы это видели? — спросил он пятого октября, поднося газету ближе к глазам.

Ремус приподнял вопросительно брови. Он не любил прессу, искренне не понимая, как можно питать страсть к обсуждению криминальных новостей и скучной светской хроники.

— «Теперь двое. Одна из них немного визжала, не смог сразу же убить. Не было времени на то, чтобы срезать…» Что за чушь! — Сириус в сердцах скомкал газету и швырнул её на пол.

Ремус придвинул к себе тетрадь. Лондон никогда не был спокойным местом, однако последние убийства немало всполошили общественность. Подробности лезли изо всех щелей, и судя по исказившемуся лицу Сириуса, он вспомнил нечто важное и столь же болезненное.

— О чём вы подумали? — Ремус отложил кусочек мела и взял в руки чашку, смотря на Сириуса в упор. Тот долго разглядывал дощечку, будто на ней была написана тысяча незнакомых слов, а потом вздохнул и криво улыбнулся.

— Мой братец. Клянусь, он погиб от рук такого же идиота, которому от скуки нечем заняться. Надеюсь, его поймают и четвертуют у всех на глазах. Может, это чему-нибудь их научит.

Ремус потянулся было обратно к мелу, но предупреждающий взгляд Сириуса лишил его всякого желания задавать вопросы. На следующее утро Блэк вообще отказался от газеты и новостей, попросив принести ему книгу. Ремусу оставалось надеяться, что Скотланд-Ярду в скором будущем всё-таки удастся поймать преступника, острым клинком разворошившего прошлое.

Воспоминания не шли Сириусу на пользу, он делался сердит и всячески с ними боролся, пытаясь как можно скорее избавиться от навязчивых мыслей. На помощь ему вновь приходила музыка, рождающаяся под дрожащей рукой. Сириус писал, Ремус пытался играть, и мелодия оживала, скользила по хрусталю бокалов и вилась рождественской лентой, случайно выпавшей из сундука.

Сириус оправился от инфлюэнцы, но ещё был слаб, и всеми правдами и неправдами просил Ремуса лечь подле. После болезни пришли кошмары, мигрени и бессонница, и поначалу Ремусу казалось, что Блэк просто не хочет оставаться один. Однако слёзы, которыми пропиталась пижама Люпина, были вполне реальны — ночью Блэк гнал призраков, сражаясь с ними до рассвета, и просыпался совершенно разбитым, хмурым и неразговорчивым, чуть сильнее, чем обычно. Кошмары приносили головную боль, которую тот описывал как раскалённый обруч, сжимающий череп, а та — проблемы со сном, от которых страдал не только он один. Аптечный ящик продолжал заполняться разнообразными флаконами, мешочками с порошками и сухой травой, но всё это не имело никакой власти. Сириус успокаивался лишь положив голову Ремусу на плечо — это действовало безотказно.

Ремус смирно лежал рядом, обнимая Сириуса одной рукой. Он подолгу не мог заснуть, разглядывал полог кровати и думал: что случилось, почему он всё ещё здесь? Рядом с человеком, которого случайно увидел на сцене — осунувшегося, несчастного и разбитого, обиженного и уставшего, с тем, кто не знал никогда любви, но знал насмешки, кто никогда не любил и насмехался в ответ. В тот момент Ремус увидел его суть, его душу и его боль. Все люди смеялись и потешались над маэстро, считая иронию судьбы на редкость забавной — музыкант, не слышащий ровным счётом ничего. Ремус до сих пор не находил это смешным, более того, он по-прежнему не понимал, как устроен мир Блэка и как он живёт в этом вакууме, куда не проникает ни звука. А главное — как у него получается писать музыку, которой нет равных.

Ремус неизменно обращался мыслями к Сириусу, который мирно спал, свернувшись под боком. Беззащитный и всё ещё уставший, прежде всего от людей — глупых, надменных, злых. Блэк напоминал ему бездомного пса. Некогда приносящего пользу, а теперь выгнанного на улицу, брошенного и никому не нужного. Но даже пса, не доверяющего людям, можно приручить вновь, окружить его любовью и лаской, дать то, что у него отняли. Веру в людскую доброту.

И у Ремуса практически получилось.

***

Лондон погряз в ужасающих событиях. Город буквально сходил с ума, и Ремус старался оградить Сириуса от печальных новостей, хотя тот вовсе не испытывал желания читать новые подробности о Потрошителе. Истерия продолжалась до первого Адвента — рождественская суета по традиции увлекла за покупками всех сплетников, не оставляя им времени на обсуждение неприятной темы.

В начале декабря Ремус получил письмо. Оно было отправлено на его домашний адрес и немедля переадресовано на Гриммо, 12 заботливым камердинером — Мозли вернулся в город с твёрдым намерением поддерживать особняк Люпинов в чистоте и порядке.

Писала Лили. Своим аккуратным мелким почерком она приглашала Ремуса и его друга на праздничный ужин в их небольшом лондонском домике, некогда принадлежащем родителям Джеймса.

— Кто-то умер? — скучающим и ничего не выражающим голосом поинтересовался Сириус. Они сидели за одним столом и трапезничали, когда Ремусу передали письмо.

— Что за странные вопросы вы задаёте, — Ремус покачал головой и написал: — Нас приглашают на ужин.

— Нас?

— Нас, — он подчеркнул нужное слово, стёр и продолжил: — Мои лучшие друзья.

— При чём тут я? Поезжайте один, у меня масса дел.

Ремус сделал неуверенную попытку переубедить Сириуса, однако быстро сдался. Он не был против компании, но ставить Блэка в неловкое положение не хотел. Тот мог неправильно всё растолковать, да и праздники, судя по всему, не приносили ему никакого удовольствия — Люпин с трудом уговорил поставить в гостиной венок из еловых веток и повесить такой же над дверью, чтобы люди перестали обходить дом стороной и говорить, что там никто, кроме привидений не живёт.