Литмир - Электронная Библиотека

Оле

Арбатского романса старинное шитье,

к прогулкам в одиночестве пристрастье;

из чашки запотевшей счастливое питье

и женщины рассеянное «здрасьте»…

Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.

Светло иль грустно – век почти что прожит.

Поверьте, эта дама из моего ребра,

и без меня она уже не может.

Бывали дни такие – гулял я молодой,

глаза глядели в небо голубое,

еще был не разменян мой первый золотой,

пылали розы, гордые собою.

Еще моя походка мне не была смешна,

еще подошвы не поотрывались,

за каждым поворотом, где музыка слышна,

какие мне удачи открывались!

Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,

зарыться, закружиться, затеряться…

Нам всем знакома эта мучительная страсть,

поэтому не стоит повторяться.

Не мучьтесь понапрасну: всему своя пора.

Траву взрастите – к осени сомнется.

Вы начали прогулку с арбатского двора,

к нему-то всё, как видно, и вернется.

Была бы нам удача всегда из первых рук,

и как бы там ни холило, ни било,

в один прекрасный полдень оглянетесь вокруг,

и всё при вас, целехонько, как было:

арбатского романса знакомое шитье,

к прогулкам в одиночестве пристрастье,

из чашки запотевшей счастливое питье

и женщины рассеянное «здрасьте»…

* * *

О. Чухонцеву

Я вновь повстречался с надеждой – приятная встреча.

Она проживает всё там же – то я был далече.

Всё то же на ней из поплина счастливое платье,

всё так же горящ ее взор, устремленный в века…

Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья,

и трудно поверить, что жизнь коротка.

А разве ты нам обещала чертоги златые?

Мы сами себе их рисуем, пока молодые,

мы сами себе сочиняем и песни и судьбы,

и горе тому, кто одернет не вовремя нас…

Ты наша сестра, мы твои торопливые судьи,

нам выпало счастье, да скрылось из глаз.

Когда бы любовь и надежду связать воедино,

какая бы (трудно поверить) возникла картина!

Какие бы нас миновали напрасные муки,

и только прекрасные муки глядели б с чела…

Ты наша сестра. Что ж так долго мы были в разлуке?

Нас юность сводила, да старость свела.

Старинная солдатская песня

Отшумели песни нашего полка,

отзвенели звонкие копыта.

Пулями пробито днище котелка,

маркитантка юная убита.

Нас осталось мало: мы да наша боль.

Нас немного, и врагов немного.

Живы мы покуда – фронтовая голь,

а погибнем – райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,

а душа уже взлетела вроде.

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, – всё придет опять:

новые родятся командиры,

новые солдаты будут получать

вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, – всё начнется вновь,

всё должно в природе повториться:

и слова, и пули, и любовь, и кровь…

Времени не будет помириться.

Пожелание друзьям

Ю. Трифонову

Давайте восклицать, друг другом восхищаться.

Высокопарных слов не стоит опасаться.

Давайте говорить друг другу комплименты —

ведь это всё любви счастливые моменты.

Давайте горевать и плакать откровенно

то вместе, то поврозь, а то попеременно.

Не нужно придавать значения злословью —

поскольку грусть всегда соседствует с любовью.

Давайте понимать друг друга с полуслова,

чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова.

Давайте жить, во всем друг другу потакая, —

тем более что жизнь короткая такая.

* * *

В. Некрасову

Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены,

как статисты в глубине парижской сцены,

очень скромно, натурально, без прикрас…

Что-то вечное проходит мимо нас.

Расставались мы где надо и не надо —

на вокзалах и в окопах Сталинграда

на минутку и навеки, и не раз…

Что-то вечное проходит мимо нас.

* * *

Красный снегирь на июньском суку —

шарфик на горлышке.

Перебороть соберусь на муку

хлебные зернышки.

И из муки, из крупитчатой той,

выпеку, сделаю

крендель крылатый, батон золотой,

булочку белую.

Или похвастаюсь перед тобой

долею тяжкою:

потом и болью, соленой судьбой,

горькой черняшкою.

А уж потом погляжу между строк

(так, от безделия),

как они лягут тебе на зубок,

эти изделия.

Кабинеты моих друзей

Что-то дождичек удач падает не часто.

Впрочем, жизнью и такой стоит дорожить.

Скоро все мои друзья выбьются в начальство,

и, наверно, мне тогда станет легче жить.

Робость давнюю свою я тогда осилю.

Как пойдут мои дела – можно не гадать:

зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю,

и на сердце у меня будет благодать.

Зайду к Белле в кабинет, скажу: «Здравствуй, Белла!»

Скажу: «Дело у меня, помоги решить…»

Она скажет: «Ерунда, разве это дело?..»

И, конечно, сразу мне станет легче жить.

Часто снятся по ночам кабинеты эти,

не сегодняшние, нет; завтрашние, да:

самовары на столе, дама на портрете…

В общем, стыдно по пути не зайти туда.

Города моей страны все в леса одеты,

звук пилы и топора трудно заглушить:

может, это для друзей строят кабинеты —

вот построят, и тогда станет легче жить.

* * *

Солнышко сияет, музыка играет.

Отчего ж так сердце замирает?

Там, за поворотом, недурен собою,

полк гусар стоит перед толпою.

Барышни краснеют, танцы предвкушают,

кто кому достанется, решают.

Но полковник главный на гнедой кобыле

говорит: «Да что ж вы всё забыли!

Танцы были в среду; нынче воскресенье,

с четверга – война, и нет спасенья.

А на поле брани смерть гуляет всюду,

Может, не вернемся, врать не буду!..»

Барышни не верят, в кулачки смеются,

невдомек, что вправду расстаются.

Вы, мол, повоюйте, если вам охота,

да не опоздайте из похода…

Солнышко сияет, музыка играет,

отчего ж так сердце замирает?

* * *

У Спаса на Кружке забыто наше детство.

Что видится теперь в раскрытое окно?

Всё меньше мест в Москве, где можно нам погреться,

всё больше мест в Москве, где пусто и темно.

Мечтали зло унять и новый мир построить,

построить новый мир, иную жизнь начать.

Всё меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,

всё больше мест в Москве, где есть о чем молчать.

Куда-то всё спешит надменная столица,

с которою давно мы перешли на «вы»…

Всё меньше мест в Москве, где помнят наши лица,

всё больше мест в Москве, где и без нас правы.

* * *
20
{"b":"646009","o":1}