Давно тот выстрел отзвучал,
но рана та еще во мне.
Как эстафету прежних дней
сквозь эти дни ее несу.
Наверно, и подохну с ней,
как с трехлинейкой на весу.
А тот, что выстрелил в него,
готовый заново пальнуть,
он из подвала своего
домой поехал отдохнуть.
И он вошел к себе домой
пить водку и ласкать детей,
он – соотечественник мой
и брат по племени людей.
И уж который год подряд,
презревши боль былых утрат,
друг друга братьями зовем
и с ним в обнимку мы живем.
* * *
«Я маленький, горло в ангине…»
(Так Дезик однажды писал.)
На окнах полуночный иней,
и сон почему-то пропал.
Метался Ордынкой январской
неведомый мне человек,
наверно, с надеждой гусарской
на стол, на тепло и ночлег.
С надеждой на свет и на место,
с улуйскою розой в руках,
кидался в подъезд из подъезда,
сличал номера на домах.
Не с тем, чтобы жизнь перестроить,
а лишь обогреться душой
и розу хотя бы пристроить
в надежной ладони чужой.
Фортуна средь мрака и снега
не очень-то доброй была:
то стол без тепла и ночлега,
то мрак без стола и тепла,
то свет без еды и кровати,
то вовсе тепло не тепло…
Тот адрес загадочный, кстати,
какое сболтнуло трепло?
Все спали, один без другого
не мысля себя на веку,
не слыша, что кто-то без крова
в январском сгорает снегу.
А может, не спали – бледнели,
в потемках густых затаясь,
как будто к январской метели
лицом обернуться страшась.
Полночную тьму разрезало
неистовой трелью звонков.
Там кожа с ладоней слезала,
коснувшись промерзших замков.
И что-то меня подымало,
сжигало, ломало всего.
Я думал: а вдруг это мама?..
Но роза в руке – для чего?
Мне слышались долгие звуки,
но я не сбегал во дворы…
И кровоточат мои руки
с той самой январской поры.
Из песен к мюзиклу «Золотой ключик»
Песня папы Карло
Из пахучих завитушек, стружек и колечек
мне помощником под старость и на радость вам
скоро-скоро деревянный выйдет человечек…
Будет с кем мне под шарманку топать по дворам.
И с того, жизнь кого будет плохо складываться,
не возьмем ничего, а научим радоваться.
Ну а тот, кто его обижать осмелится —
пусть он раскошелится! Пусть он раскошелится!
Здравствуй, милый деревянный добрый человечек!
Я вложу в тебя надежду и одежду дам.
Ты спасешь нас от печали, от нужды излечишь…
Будет с кем мне под шарманку топать по дворам!
И с того, жизнь кого будет плохо складываться,
не возьмем ничего, а научим радоваться.
Ну а тот, кто его обижать осмелится —
пусть он раскошелится! Пусть он раскошелится!
Поле чудес
Не прячьте ваши денежки по банкам и углам!
Несите ваши денежки, иначе быть беде!
И в полночь ваши денежки заройте в землю там,
И в полночь ваши денежки заройте в землю, где
не горы, не овраги, и не лес,
не океан без дна и берегов,
а поле, поле, поле, поле, поле чудес,
поле чудес в стране дураков!
Полейте хорошенечко, советуем мы вам,
и вырастут ветвистые деревья в темноте,
и вместо листьев денежки засеребрятся там,
и вместо листьев денежки зазолотятся, где
не горы, не овраги, и не лес,
не океан без дна и берегов,
а поле, поле, поле, поле, поле чудес,
поле чудес в стране дураков!
Дуэт лисы Алисы и кота Базилио
Пока живут на свете хвастуны —
мы прославлять судьбу свою должны.
Какое небо голубое!
Мы не поклонники разбоя.
На хвастуна не нужен нож:
ему немного подпоешь —
и делай с ним что хошь!
Покуда живы жадины вокруг —
удачи мы не выпустим из рук.
Какое небо голубое!
Мы не поклонники разбоя.
На жадину не нужен нож:
ему покажешь медный грош —
и делай с ним что хошь!
Пока живут на свете дураки —
обманывать нам, стало быть, с руки.
Какое небо голубое!
Мы не поклонники разбоя.
На дурака не нужен нож:
ему с три короба наврешь —
и делай с ним что хошь!
Какое небо голубое!
Живут на свет эти трое.
Им, слава Богу, нет конца,
как говорится, зверь бежит —
и прямо на ловца!
Песенка Джузеппе
Я обошел весь белый свет:
чудес на свете больше нет.
И, как известно:
не может птицей взвиться еж,
и к богачу бедняк не вхож —
давно известно…
А без чудес, мои друзья,
никак нельзя, совсем нельзя,
неинтересно.
Все клады вырыты вокруг,
Бревно запеть не может вдруг.
И, как известно:
киту вовек не быть котом,
коту вовек не быть кротом —
давно известно…
А без чудес, мои друзья,
никак нельзя, совсем нельзя,
неинтересно.
Часы бездействуют – беда,
остановились навсегда.
И, как известно,
навек утерян их секрет.
Чудес на свете больше нет —
давно известно…
А без чудес, мои друзья
никак нельзя, совсем нельзя,
неинтересно.
* * *
Давайте придумаем деспота,
чтоб в душах царил он один
от возраста самого детского
и до благородных седин.
Усы ему вырастим пышные
и хищные вставим глаза,
сапожки натянем неслышные
и проголосуем все – за.
Давайте придумаем деспота,
придумаем, как захотим.
Потом будет спрашивать не с кого,
коль вместе его создадим.
И пусть он над нами куражится
и пальцем грозится из тьмы,
пока наконец не окажется,
что сами им созданы мы.
* * *
Чувствую: пора прощаться.
Всё решительно к тому.
Не угодно ль вам собраться
у меня, в моем дому?
Будут ужин, и гитара,
и слова под старину.
Я вам буду за швейцара —
ваши шубы отряхну.
И, за ваш уют радея,
как у нас теперь в ходу,
я вам буду за лакея
и за повара сойду.
Приходите, что вам стоит!
Путь к дверям не занесен.
Оля в холле стол накроет
на четырнадцать персон.
Ни о чем не пожалеем,
и, с бокалом на весу,
я в последний раз хореем
тост за вас произнесу.
Нет, не то чтоб перед светом
буйну голову сложу…
Просто, может, и поэтом
вам при этом послужу.
Был наш путь не слишком гладок.
Будет горек черный час…
Дух прозренья и загадок
пусть сопровождает нас.
Арбатский романс
