Но Надя ошиблась. Никто её не выбрал. Её прозвали Кислотой. Кислота Кислова.
Мужики они и в космосе мужики. Им хотелось в койку, а Наде хотелось романтики, мимо которой она пронеслась без остановок, как скорый поезд, в свои восемнадцать шарахаясь от мужчин как от динамита. Откуда им знать, что доктор астрофизических наук мечтает о вздохах, взорах, поцелуях и заверениях, что без неё не могут жить. Наде хотелось быть для кого-то солнцем, или планетой с постоянной орбитой. А ей предлагали стать кометой. Прилетевшей, пролетевшей и исчезнувшей.
Надя со всеми держалась официально вежливо. А ночью всхлипывала в темноте: «Почему? Ну почему? Почему всех любят, а меня никто?».
Слёз никто не видел, ледяные глаза видели все. Глаза были как звёзды: красивые, холодные, недоступные.
От мужского состава экспедиции она отгородилась стеной равнодушия. Женский состав отгородился от неё. Надя не понимала, почему. И неожиданно для самой себя влюбилась в биолога. У них похожие профессии: оба имеют дело с природой: он с земной, она со звёздной. И оба не от мира сего.
***
— Ты будешь Киндзюлене, — неожиданно заявил Юозас. — Приедем домой и поженимся.
— Прилетим, — поправила его Надя. Они не поженятся. Она никому не позволит поливать себя ликёром, ничего такого не позволит.
— Юозас, а ты… любишь ликёр?
— Ликёр? Вообще-то не очень. Не люблю. Но если тебе нравится, в Литве очень неплохие…
— Нет!! Мне не нравится. И мы не поженимся, потому что больше никуда не полетим. Семья несовместима с космосом, ты ведь знаешь. Космолётчики все одинокие.
— Мы с тобой не космолётчики. Нам можно. Биологию можно изучать и на Земле, там столько загадок… Их не разгадали даже в четвёртом тысячелетии. А астрофизика… может, ну её? Я тебе телескоп куплю, и будешь с крыши смотреть, у нас в Лаукуве знаешь какие звёзды! Мы будем жить в Лаукуве, ты выучишь литовский, я русский, а наши дети будут билингвами.
Надя молчала. Биолог истолковал её молчание по-своему:
— Я не прошу тебя отказаться от профессии. Но можно работать на Земле…
— Буду работать на Земле. Хотя оттуда… плохо видно, — улыбнулась Надя. — Хочешь, слетаем завтра к полюсу? Там не бывает облаков. Поднимемся километра на три, я покажу тебе звёзды. Близко. Так близко, как никто ещё не видел. Хочешь?
— Хочу. Тебя хочу. Сейчас. А звёзды… завтра.
— У тебя губы мёдом пахнут.
— Это такая травка, я же в прошлый раз всех угощал. Ты не ела?
Не отвечая, Надя легла на спину, потянула за собой Юозаса. Комбинезоны они постелили на пол и легли сверху, пол перестал быть неудобным, а бороздки воспринимались, по определению Юозаса, как полезный массаж.
Они не помнили, сколько прошло времени, час или год. Они получили друг друга в собственность и не хотели отдавать обратно. Они отправились в другую Вселенную. А потом вернулись. Интересно, сколько сейчас времени? Земные часы на Аква Марине вели себя странно, стрелки то ползли, то спешили, догоняя и перегоняя время. А времени у них достаточно, потому что местные сутки длятся семьдесят два часа.
Там, наверху, наступил вечер, и яростное солнце Эльгомайзы уже не слепит глаза. Под тусклыми лучами двух лун трава становится прохладно-лиловой, а ветер лилово- прохладным. А когда восходит третья, красно-коричневая, лиловый мир сменяется бирюзовым, это красиво и немного страшно. Над ними сейчас вечер, а здесь, в мёртвом корабле, время остановилось две тысячи лет назад. И пространство остановилось тоже. Иначе как объяснить, что над их головами сияют звёзды…
— Звёзды, Юзик!
— Как ты меня назвала? Подожди… какие звёзды? Мы же в помещении.
Юозас прав, они в помещении… А звёзды ей снятся. Надя закрыла глаза и сладко потянулась. В тело впились треклятые бороздки и канавки, Надя проснулась окончательно и сообразила, где она находится. В чужом звездолёте! На полу, в объятиях Юозаса.
— Ужас! — пробормотала Надя.
— Ничего не ужас. Просто ты спала, а я не хотел тебя будить, думал, вдруг ты испугаешься.
Вот дурак! Надя приподнялась на локтях, повернула голову. Без комбинезона, в трусах и майке, биолог был таким домашним, таким родным. Надя представила свой дом в Кудиново, как он бредёт пошатываясь в ванную комнату, ещё не проснувшись и натыкаясь на все углы. «Сколько же тут углов! Я кажется обо все стукнулся. Чего смеёшься, человеку больно, а ей весело!» Они с Юозасом купят дом в Кудиново, если повезёт, тот самый. Надин. И будут лепить пельмени в четыре руки, под музыку Боккерини, и к ногам требовательно прижмётся пушистый тёплый бок. «Юзик, он гулять хочет!» — «Ты забыла, я с ним час назад гулял. Он не гулять, он пельмени хочет. Мясом же пахнет! Аж слюни текут» — «У кого?»
У них обязательно будет собака. И ребёнок. Нет, лучше два. Нет, три. Ей не нужны звёзды, нужен Юозас, а она нужна ему. Какое счастье.
— Пришёл наконец, пришелец? Или это мы пришельцы, а ты хозяин? — Надя протянула руку, в ладонь доверчиво ткнулся звёздный нос. Нос был холодным и чуть-чуть покалывал. Терпимо.
— Ты почему не приходил так долго? Мы тебя ждали, ждали…
Её захлестнула волна чужой благодарности, чужого дружеского присутствия, чужого одиночества и сожаления. О чём оно жалеет, это звёздное существо? Собачка…
«Собачка» объяснила, о чём, и внутри у Нади всё сжалось. Не помня себя, она бесцеремонно растолкала Юозаса, который, кажется, задремал. Вот же медведь! Нашёл, понимаешь, берлогу! Если бы капитан знал, чем они тут занимались… а потом спали… в чужом звездолёте! Надя хихикнула.
— Dabar, as dabar, as einu… — забормотал биолог (лит.: «сейчас, я сейчас, я иду»).
— Понимаешь, он здесь один, совсем один! А мы улетим. Как мы его здесь оставим?!
— Не оставим. С собой заберём, — пообещал биолог, и Надя не поняла, шутит он или говорит серьёзно.
Существо (которое не было псом, просто скопировало его форму из памяти Юозаса) не умело читать мысли ксеноморфов, но улавливало их биотоки и колебания их электрических полей. Ауру. Оно «услышало», как обрадовались пришельцы его появлению, как выплеснулись в их кровь эндорфины, гормоны счастья. А ещё оно почувствовало, как внутри одного из ксеноморфов зародилась новая жизнь. Не обладающая массой и бесплотная, как он сам. Интересно, каким он вырастет, ребёнок этих двоих?
— Что ты ёжишься? Холодно? — Юозас помог ей натянуть комбинезон, застегнул под горло.
— Не холодно. Это просто… просто так, — улыбнулась Надя. Неприятное ощущение длилось несколько секунд и прошло, без следа.
***
Это длилось несколько секунд: узнавание, проникновение, восприятие. За эти секунды он отдал новому ксеноморфу знания, возможности, эмоции… частицу жизни. И приблизил свою смерть. С каждым прожитым тысячелетием он становился всё более тусклым. Солнце Эльгомайзы, светимостью в восемь раз ярче земного, не давало достаточно энергии, и он голодал, уменьшаясь в размерах и теряя силы. Голод убивал медленно, незаметно, он прожил бы ещё долго, несколько тысячелетий, но одиночество убивало быстрее. Во всех Вселенных, где он побывал, мыслящие биоформы не могли размножаться в одиночку. Он понимал, что ксеноморфы, подарившие ему бесценный подарок — радость общения — ксеноморфы улетят на свою звезду, а он умрёт, как умерли тысячу лет назад его создатели.
То, что он сделал, не было вторжением. Ксеноморфы обещали взять его с собой, значит, не будут возражать. Надя не ощутила боли, только неприятное щекотное ощущение, только немного холода. А маленькая жизнь внутри неё приняла его как данность, соединилась с ним и стала одним целым. Он будет жить. Теперь он будет жить!
***
Надя ойкнула и испуганно воззрилась на голубое пламя, в которое превратилась «собачка». Огонь медленно растекался по стенкам туннеля, синими ручейками заполняя желобки. Юозас взял её за руку.
— Я, кажется, знаю, чего он хочет, — Биолог достал из кармана мелок и провёл по бороздчатому полу. — Полы у них тут дурацкие. Рисовать не получается. И на стенках тоже.
