По чужому звездолёту бродили целый день, каждый раз возвращаясь к центральному люку, чтобы не заблудиться в лабиринте ходов. Десять туннелей никуда не привели, но оставалось ещё семь.
— Думаю, на сегодня хватит. Завтра пройдём остальные. А сейчас…
Андрей не закончил фразу.
Возле входа в каждый исследованный туннель Кислова бросала бумажный платочек, чтобы не перепутать и не пройти ещё раз. Теперь у каждого туннеля лежали бумажные белые квадратики. Семнадцать туннелей, семнадцать квадратиков, машинально сосчитал Андрей.
Ну и как теперь узнать, где мы уже были, а где ещё не были?
Астрофизик привалилась к полукруглой ребристой стенке и медленно сползла на пол. Бэрген присел перед ней на корточки, подул в лицо, пощёлкал пальцами. Надя открыла глаза, потёрла их кулаками. Зевнула. И замерла, принюхиваясь к чему-то.
— Шаман! — восхитился Риото.
— Что за резинка? — спросила Надя, как ни в чём не бывало.
— Называется «Цвет яблони». Мне Риото перевёл. — Толстые губы Бэргена выдули розовый пузырь жевательной резинки. Пузырь лопнул. По туннелю распространился аромат яблоневого сада.
Андрей против воли принюхался к запаху. Как пахнут яблони, когда цветут? Он забыл. А Надька дура. Сначала в обморок хлопнулась, теперь вот нашла о чём спросить. Головой не ударилась вроде, в обморок по стеночке сползла аккуратненько. А мозги вышибло. Хоть бы не навсегда, а то что мы без астрофизика делать будем…
— Это они нам дорожные знаки выставили. Проезд и проход запрещён, — развязался язык у Бэргена.
Надя его не слушала, в десятый раз считала платки.
— Они, оказывается, тоже пользуются одноразовыми салфетками «Клинекс». Однако, мы имеем дело с цивилизованными гуманоидами, — выдвинул гипотезу Берни.
— Ну и где они, гуманоиды?
— А ты подумай. Нас испугались и попрятались. Три-четыре-пять, я иду искать, а если кто не спрятался, я не виноват!
— Да замолчи ты, трепло! Нафигатор! — сорвалась астрофизик. — Как вы не понимаете?! В пачке десять платков. У меня было две, одна закончилась, вторая вот она, нераспечатанная… А мы здесь бродим несколько часов или больше.
Последняя фраза не имела отношения к двум предыдущим, зато имела отношение к происходящему. Все молчали, осмысливая сказанное.
Формулировка «несколько часов или больше» привела Леха в восторг. Она очень подходила Кисловой — астрофизику, работающему с межзвёздной и межгалактической материей, которая хрен знает что и хрен знает где. В сказки о физической природе звёзд штурман не особо верил, вот прилетим, там разберёмся. А без штурмана-навигатора до звёзд не долететь, будь ты хоть трижды профессором и четырежды лауреатом, подумал Лех.
Кислота пошла вразнос. Обратно полетим, в анабиозку её надо уложить. Отоспится и придёт в норму. Такое не всякий мужик выдержит, а она женщина. Хотя какая она женщина? Кислота она и есть, подумал помощник капитана.
Здорово она его уделала, подумал Мишенька.
Надо убираться отсюда, подумал Андрей.
— Это… может… Может, и правда мои? Может, я три упаковки взяла? Уронила и не заметила, — чужим голосом выговорила Надя.
— Посмотри, как лежат — строго по центру, у каждого прохода. Если уронить открытую упаковку, платки ложатся хаотично, а они… Даже если тут магниты… хотя бумага не магнитится. Кто скажет, в чём тут дело?
— Да дело-то житейское. Вытуривают нас отсюда, с вещами на выход, — подвёл итог Бэрген. Все радостно заржали.
— Ну что, ещё кружочек сделаем?
— Может, нам разделиться? Тогда быстрее получится.
— Нет. Разделяться не будем. Может, они только того и ждут, — сказал капитан. И все как-то разом перестали шутить.
Мыслительный процесс
Катеринка шёпотом призналась Берни, что её уже не держат ноги. Навигатор вёл её за руку и нёс какую-то чушь. Золтовски не мог на это смотреть, не мог слышать, что ей легче, когда за руку, и что без Берни она бы умерла. Это он, Лех, должен держать её за руку. Господи, да он бы носил её на руках по всем туннелям, весь день, наплевав на силу тяжести в полтора раза больше земной, и был бы счастлив! А она улыбается Берни. А на него, Леха, даже не взглянет.
Дмитрий Волокушин, доктор психологических наук, профессор медицины и владелец контрольного пакета акций «Fluing Star» потратил целое состояние, профинансировав экспедицию из личных средств. Проигнорировав действующие Правила ОФК), он оборудовал дальник класса экстра-универсал всеми благами цивилизации. И предложил экипажу этот корабль-праздник в обмен на безанабиозный перелёт.
Анабиозные ванны ослабляли мышцы и тормозили мыслительный процесс. Компостировали мозги, как выразился профессор. Палка имела два конца: отказ от анабиоза сказывался на психике, со звёзд космолётчики возвращались ненавидя всё человечество и всерьёз требуя поселить их на необитаемом острове. Так что анабиоз был обязательным условием перелёта дальностью от трёх парсек.
Волокушин условие отменил. Он же не знал, что начнётся на корабле… Или просто хотел проверить? Эксперименты на людях его конёк. Недаром его клиника называется «За гранью». Волокушин был, бесспорно, гением. Но даже гений не мог знать, что высокомерный сноб Лех Золтовски влюбится в Катеринку как мальчишка, и будет страдать все месяцы полёта, мучимый самой страшной болью — болью неразделённой любви. Никто не мог предугадать, что глупышка Леона, которой бог дал гармоничное тело и красивое лицо, и не дал того главного, что делает женщину женщиной, — что Леона постучится в каюту Кендала и спросит: «Что со мной не так?» И Кендал, не знавший, с кем он имеет дело, «замкнёт контакты» в её голове. Потому что медицина конца третьего тысячелетия стала такой лишь в конце третьего тысячелетия, а магия вуду существовала с древних времён, вне зависимости от того, считали её бредом сумасшедшего или неврозом навязчивых состояний.
Скелеты в шкафу. Джеймс Кендал
Маленький Джимми, которого на все каникулы отправляли «к бабушке», смотрел на жизнь африканского племени имо глазами американца, и этим всё сказано. Его дед эмигрировал в Америку девятнадцатилетним, его отец родился в Айове и прожил там жизнь, его мать была родом из Андалусии. Но для людей имо Джимми был своим. Малыша угощали оладьями из плодов тракулии и поили соком молочного дерева, вкусным, как сливки с сахаром. Ещё в бабушкиной деревне рос сладкий кустарник кетемф и деревья с плодами, напоминающими по вкусу пирожные. Джимми объедался сладким и постигал секреты племени, о которых дома помалкивал. И каждый раз, возвращаясь в Айову, встречал требовательный взгляд отца. Он знал, о чём спрашивали папины глаза. Рассказывать о таинствах вуду нельзя никому, это табу. Хотя папе, наверное, можно… Но старейшины племени взяли с него клятву. Он будет молчать. Играть в машинки, ходить в школу, а по выходным подстригать лужайку перед домом и смотреть кино, и качаться на качелях. Папа не отпустит его больше в бабушкину деревню, если узнает, чему люди имо учат его восьмилетнего сынишку..
Джимми с вожделением разглядывал подарок отца — коробку с маленькими моделями машин. Машинки блестели лакированным боками, и всё в них было настоящим, только маленьким: обитые кожей сиденья, крошечные ручки на крошечных дверцах, лимонно-жёлтые передние фары, малиново-красные задние… В бархатных гнёздышках, как драгоценности, сверкали новенькие элегантные кадиллаки и раритетные ретро-автомобили. У Джимми захватило дух. Суперкар Astor Martin Rapide! Bentley Continental, Buick Special, Bugatti Atlantic… Джимми выбрал чёрную бугатти и осторожно открыл дверцу На водительском сиденье сидел парень в бейсболке, сзади поместились две длинноволосые девчонки. Место рядом с водителем было свободным. Решено, Джимми поедет с ними.
Отец ни о чём не догадывался — до тех пор, пока в восьмом классе Джимми не влюбился в девочку с красивым именем Мэри. Джимми не говорил ей о своей любви. Молча смотрел на неё, улучив момент, когда Мэри не видела, что он смотрит. И молча любил. Когда она не пришла в класс, Джимми не очень расстроился: заболела, с кем не бывает. Но Мэри не появилась ни через неделю, ни через месяц. На его вопрос — что же с ней случилось, учительница сказала, что Мэри серьёзно больна и вряд ли сможет продолжить учёбу. Последние слова она произнесла сдавленным голосом и замолчала, больше не отвечала, но адрес Мэри Одли всё же дала.
