Дерек легко определил по запаху, куда нужно идти. Он вышиб дверь подвала ногой – она разлетелась от удара, открывая черную дыру, темное помещение с одним единственным окном, слабо пропускающим лунный свет. Полоска этого света падала на грязный пол, чертя серебристую линию, и по странному стечению обстоятельств, как только Дерек пересек ее, где-то вдалеке провыли сирены, и их пронзительный звук стал неотступно приближаться. Дерек, отвлекшись на него, сначала не заметил слабого шевеления в углу, но потом услышал стон – слабый и едва различимый, но который раздался в его ушах оглушительнее сирены полицейской машины, уже подъехавшей к дому.

Кай лежал, свернувшись калачиком у батареи. Был связан неумело и наверняка болезненно – Дерек, в последнее время поднаторевший в науке связывания, разглядел на его запястьях красные потертости. Но и неудобная поза, и полная нагота, не считая так и не снятого ошейника, не мешали ему пусть и тревожно, но спать.

Дерек, не смея прикоснуться к нему – дремлющему, обессиленному – присел рядом на корточки, оценивая видимые повреждения и ущерб; уже понимая, что время, которое он выиграл благодаря своему трехсотсильному мотору, вышло, и единственный выход из здания перекрыт.

Радовало одно: никаких страшных ожогов от сигарет видно не было. Питер оказался прав: никто и не собирался Кая особо жестоко пытать. Если не считать сорванной с одного соска серьги, но, как определил Дерек, присмотревшись, скорее всего её вырвало из тела вследствие отчаянного сопротивления, когда мальчишка пытался бороться и не дать себя связать.

Дерек грустно усмехнулся – все бриллианты, бериллы, рубины; вся прелесть, так любимая Каем, была на месте. Даже ошейник, ключ от которого Дерек забыл в лофте в кармане своего брендового рабочего пиджака.

Гора самоцветов таинственно сияла во тьме, ловя бледные лучи ночного светила. Сияние отвлекало от пары синяков и размазанной от разодранного соска крови, которая виднелась черным пятном на левой грудной мышце. Больше нигде не кровило, потянул Дерек носом, определяя это волчьим нюхом. Кай был вымотан обездвиживанием. Был голоден и обезвожен. Немного вонял.

Физическая сторона проблемы была в относительном порядке. Насчет остального Дерек сомневался.

- Детка, – позвал он, прикоснувшись в колену мальчишки, и тот сразу очнулся из сонного забытья, отдернувшись.

Испуганными глазами стал вглядываться с темноту, не узнавая родной голос. А Дерек только сейчас сообразил, что рот бедного его любовника все еще залеплен скотчем.

Скотч Дерек безжалостно и резко сорвал, зная, что только так это и надо делать. Потом снова потянулся к Каю.

- Кай.

- Не надо... не... надо, не трогайте... – прошептал он с закрытыми глазами, не обращая внимания на знакомый голос и тут же вслушиваясь в него. – Дерек?

Он заполошно завозился, вскидывая лицо к тусклому лунному свету, вглядываясь в темный силуэт перед ним, и потянул носом воздух, как делают это все зверёныши.

Узнал.

- Дерек, Дерек, Дерек... – шепотом заголосил, натягивая веревки, пытаясь подползти и повисая на них с горьким всхлипом, начиная все больше и сильнее захлебываться слезами, когда Дерек стал с остервенением их с него срывать...

Пока Хейл нёс его наверх, взяв осторожно на руки, ощупывая мимоходом, считая косточки, за время суточного плена проступившие так отчетливо, слушал неясное бормотание, которое все же было не лишено смысла, и пытаясь точно идентифицировать личность, определяя через несколько фраз, что угадал верно.

Это был Кай и он не затыкался.

- Я знал, что ты придешь за мной, ни капельки не сомневался, Дерек! Они говорили, что я грязь и давалка, шлюха хейловская, и что никому до меня дела нет, а я просто так под руку попался, но я не слушал их, я... не верил. Я ждал тебя, и ты пришел. Как в настоящем боевике. Или романтическом фильме...

Дерек улыбался сквозь слезы – это был его мальчик, его смешной Кай, немного глуповатый и охочий до постельных игр дурашка, вдруг оказавшийся таким смелым, таким храбрым.

- Это же хорошо, что все случилось со мной? – послышалось неожиданное и отчего-то страшное. – Я молодец? Я умница? Я же сильней его, Дерек? Я... сильней?

Да, сильней, вскользь думал Дерек, и ты снова спас мальчика Стайлза, который оказался слишком нежным, слишком хрупким для этого жестокого мира, в котором мы живем. А тебе снова досталось, и ты выдержал.

Они приближались к выходу из подвала, и Дерек краем глаза отмечал, как узкий коридор, ведущий наверх заполняют множественные тени; как он наталкивается тут же на чье-то плечо, рычит, и человек в форме, осветив фонариком его фигуру, бережно прижимающую к себе мальчишку, что-то сообщает по рации, не смея отбирать драгоценную ношу у оскалившегося оборотня без приказа.

Наверно, в Дереке был определен спаситель, поэтому никто и не посягал на неё до самого выхода.

Хейл появился в проеме двери, как истинный герой, держащий в руках спасенную жертву. Он сразу же зажмурился от вспыхнувших фотокамер, от всего того внимания и пристальных взглядов онемевшей от предвкушения зрелищ собравшейся толпы, которую и предсказывал Питер. Немного пожалел, что не догадался прикрыть Кая чем-то чуть более объемным, чем своя кожанка, и ноги его – бритые и худые, болтаются у всех на виду.

Все слилось для Дерека в единый миг после того, как он вынес мальчишку – яркий нестерпимый свет от направленного на дом прожектора, звук сирен, вдруг сменившийся звенящей тишиной, сквозь которую слышались шепотки толпы и сухие щелчки фотовспышек. На заднем фоне удивительно спокойный голос Дитона что-то объяснял полицейскому, и тот уважительно кивал. И болезненный вскрик Джона Стилински, тот самый звук, который прервал временную паузу, заставив Дерека наконец очнуться и прижать к груди свою ношу сильнее.

Джон, не остановленный никем, прошел сквозь полицейское оцепление, не замечая жалостливых взглядов коллег. Он кинулся к Хейлу, остановившись в шаге от него, и холодно потребовал дрожащим, но ледяным голосом:

- Немедленно отдай мне моего сына, Дерек.

В немногословной фразе этой было всё. Всё, что только мог бы сказать отец человеку, который не позаботился о его ребенке. И Дереку показалось, что тихо сказанные слова Джона Стилински теперь услышал весь мир, глядящий на него глазами слепой толпы. Словно в подтверждение этого приговора, когда неловким движением Дерек покорно передавал с рук на руки своего мальчишку, на нём, голом и измученном, снова впавшем в забытье, неловко распахнулась дерекова кожаная куртка, обнажая тонкую шею с массивным на ней ошейником и бледную кожу груди, с проявившейся вдруг надписью, так и не замеченной Дереком в темноте.

Надписью, которую увидели все – “СУКА ДЕРЕКА ХЕЙЛА”

====== XXI. ======

Дерек тёр себя мочалкой, безжалостно выставив температуру воды на максимум. Он пытался, да все не получалось смыть с себя странный невидимый, но маслянистый налёт, что оставили на его коже вспышки фотокамер и тихий ропот толпы, которая была всего лишь любопытна, а казалась ненавидящей. Все эти взгляды, словно мухи облепившие его тогда, своими фантомными прикосновениями подарили отвратительное ощущение наготы и полной беспомощности, особенно когда Дереку пришлось сдать на руки отцу совершенно дезориентированного Стайлза. Никто не предоставил ему и минуты, чтобы объяснить, кого он держит в руках – Джон, прикрыв позорную надпись на груди сына, моментально отнес его в машину скорой, оставив Дерека посреди толпы одиноким и полностью беззащитным. Кожанка, упав, лежала у его ног, и Хейл остался в одной белой футболке, немного испачканной грязью подвала и кровью спасенной жертвы. Ему казалось, что жадные взгляды прожигают в его белоснежном трикотаже дыры, потихоньку добираясь до кожи и оставляя на ней те самые следы, что никак не мог смыть даже этот кипяток, под которым стоял сейчас Дерек. Наверно, так и должен чувствовать себя человек, застигнутый пристальным вниманием толпы в самый неподходящий момент жизни. Но Дерек наивно считал, что вполне способен пережить внезапную славу. Как пережить и последующий очень неприятный и откровенно пристрастный допрос в полицейской машине, в салоне которой его быстренько спрятали от толпы. И даже холодный блеск голубых глаз Питера, замеченного в отдалении, где старший Хейл, слившись с зеваками, стоял, наблюдая за фиаско своего племянника.