В возможной параллельной реальности могло быть всё совершенно не так. И, спрашивая Дерека о его паре, люди бы завистливо вздыхали, мечтательно закатывая глаза в какое-нибудь, непохожее на наше, сиреневое (оранжевое, лиловое) небо: “Везет же некоторым, кому достался в партнёры меняющий сущности мальчик. Преданный своему возлюбленному в каждом из своих воплощений. Это же такая редкость – раздвоение личности. Такая прекрасная аномалия. Цельность обыкновенных людей порядком раздражает, не находите?..”

Дерек улыбался, фантазируя об этом, устав мерить свою любовь уровнем страдания. Он по-звериному тянулся к здоровым отношениям – всегда, и если свои таковыми сделать не мог, то хотя бы на время придумал мысленно менять реальность на ту, в которой со своим особенным мальчишкой был безусловно нормален и в этом – счастлив.

Что ж, это было бы прекрасное время чудес.

Но в настоящем мире Дерек понимал, что живет с психически неуравновешенным, больным партнером, который навсегда будет заклеймен своим диагнозом.

Но знаете, что случается, когда ты смиряешься – окончательно – с этим?

Заменяешь тотальный контроль над ситуацией отстраненным наблюдением, стоя немного в стороне?

Дерек открывал нового Стайлза и за его по-прежнему слишком язвительными шуточками про насильственную эксплуатацию своего тела переставал видеть нечто горькое; переставал упиваться очищенной ото всех остальных эмоциональных примесей обидой, а видел в этих самых шуточках только лишь шуточки.

И он смеялся. Смеялся, как ненормальный.

Он переживал поистине счастливое время. Около месяца примерно стрелка невидимых весов застыла на идеальной середине, даря им всем невиданную гармонию; даря Дереку Стайлза и Кая в равных долях, и это было мистически прекрасно. Хотя Дерек и знал, что весы – штука такая, они должны вечно колебаться, вечно быть в движении, и в его мире, в реальном мире, он понимал – зло, пусть и условное, оно обязательно победит добро. Чаша Кая, знаменосца темных сил, неминуемо потянет их вниз, наполняясь все больше, и не потому, что Стайлза Дерек стал любить или ласкать меньше, а просто потому, что такова жизнь.

Пятьдесят на пятьдесят, восхитительные цифры достигнутой ими гармонии вскоре сменились другими.

49 и 51.

48 и 52.

47 и 53…

Стайлз не был апатичным или же безвольным. Его просто становилось все меньше, и меньше, и меньше, и Дерек изо всех сил старался продлить его жизнь, не прикасаясь, держась на расстоянии, отказывая себе в прелестях неосмысленной кинестетики, не говоря уже о сексе. Но вероятно, физическая сторона проблемы становилась всё менее важной – Стайлзу беспричинно не очень-то хотелось жить. Он продолжал болтать по телефону с друзьями, участвуя в студенческой жизни на расстоянии, но все они понимали, что это было существованием “в пузыре”, когда лишенный иммунитета, Стайлз был вынужден впускать внутрь только лишь одного человека – Дерека.

И после некоторого воздержания он снова начинал мучиться от приступов, и Дереку приходилось его... трогать. Вспоминая Джона, его горькие слова и все равно не теряя не убиваемой эрекции.

Мальчишки менялись местами: Кай приходил, отрабатывая свои смены; смеялся, болтал, шутил, манерничал, наряжался, кружил голову, как кокетка, забирая нервозность не только хозяина, но и волка. Он был отвлекающим фактором, спасающим их всех и, как оказалось, отвлекал Дерека так сильно, что он, чрезмерно погруженный в свою личную, не очень-то счастливую жизнь, снова пропустил много интересных событий на работе, попросту не видя их перед своим носом.

Деньги – всегда грязны. Работаешь с финансами, часто допускаешь промахи, которые другие не видят, потому что их замечаешь первым и прячешь.

Хорошо спрятал – тебя повысили и дали прибавку. Плохо – посадили.

И Дерек не очень-то удивился, когда его секретарь сообщил ему о неких лишних подписях, поставленных не совсем там, где нужно.

Надо бы убрать этим документы подальше, советовал помощник, но Дерек почему-то не уничтожил папку, положив ее в стол у себя дома. Даже не в сейф, где хранились бриллианты.

Он и не понял сначала, какой из его помощников предал его, сообщив о существовании неплохого компромата кому-то очень мстительному, кто принялся искать бумажки, порочащие финансовое имя Хейла, с пылом профессионального шпиона.

Но все это было потом, и в это “потом” Дерек не очень-то хотел мысленно возвращаться, стоя сейчас посреди их тайной комнаты. Разворошенной, оскверненной присутствием кого-то чужого, кто не мог быть сюда допущен. Резервация их шаткого, вывернутого наизнанку счастья была тем местом, куда хотелось забиться и завыть – от осознания краткости тех тридцати дней, в течении которых все они – четверо – были удовлетворены и наполнены друг другом в идеальных пропорциях. Жаль только, что в памяти фиксировались наиболее яркие моменты бытия, размеренный и так ценимый Дереком простой быт к которым вовсе не относился, пусть и наполнен был одним Стайлзом. Его хотелось запомнить больше, сильнее, наверно потому, что Дерек чуял что-то не очень хорошее, происходящее с ним; усугубившееся со временем и грозившее мальчику полным забвением.

Но простые утренние чаепития вприкуску с легкими беседами, они вчистую проигрывали драме, которую играл для Дерека Кай.

... Тематический мир не особо волновал ум Хейла, но он не отдавал себе отчет, что красивый мальчик из Зазеркалья вовлек его именно на эту территорию, прямо-таки заставив стать непреднамеренным садистом, строгим конвоиром его похоти.

Папочкой.

Промежуточная трансформация тем и ужасна, что сохраняет в чертах вервольфа нечто обманчиво человеческое. Тогда как волк вовсе человеком не является, как и его желания, которые разнятся от простых мужских.

И кто бы сомневался, что Кай с таким восторгом подхватит животные фантазии Хейла?

С Каем стыдно не было. Дерек, кажется, уже совершенно четко разобрался с идентификацией двоих своих любовников, чтобы не видеть в нем никаких черт, присущих Стайлзу, даже малейших. То, что он не мог предложить первому, он проделывал со вторым. Не потому, что велела похоть. Он словно цепной пес велся на молчаливые полу-намеки, которые может и придумывал сам, приписывая примитивному двойнику слишком изысканно-эротические желания. Так проще было оправдывать своего волка, уже почуявшего свободу, заинтересованно принюхивающегося к возможной жертве, и по-своему, по-звериному нашептывающему прямо в мозг Дереку странные волчьи мысли.

Никогда, никогда Дерек не позволял себе задумываться о том, насколько сильна в нем звериная сущность, запоздало понимая сейчас, что всегда считал свой волчий геном болезнью, чем-то попросту ненормальным. Он гордился тем, что усмирил своего волка полностью, запечатав в себе окончательно с помощью чипа. Подчинив обязательные трансформации своего тела жесткому распорядку, послушному скорее личным нуждам, чем велениям небесных светил. И вот какая ирония судьбы: теперь он, будто предчувствуя что-то, потихоньку выпускал зверя на свободу, не сопротивляясь его желаниям.

Так думать было удобно. И, в общем-то, Дерек никогда не отрицал того, насколько важную роль некоторые физиологические жидкости играли в половом поведении их пары.

Моча, например.

- Сколько воды ты выпил? – спрашивал он Кая строго, поглядывая на часы.

Слушал ответ и хмурился, требуя от любовника то, чего еще хватало Каю стыда не делать.

Абсолютному безоговорочному бесстыдству, присущему лишь животным – Дереку, например, – Кай противопоставлял крохи своей зазеркальной морали, диктующей ему некоторые гадкие вещи не совершать. Но пройдя этап психологической ломки, весьма краткий, к слову, Кай очень ретиво взялся исполнять разнообразные пожелания своего оборотня, приняв правила игры и откровенно наслаждаясь ею. Он словно чувствовал, как время утекает, и, стараясь расширить свои горизонты до состояния бесконечности, старался стать в итоге идеальной шлюхой. И Дерек, казалось, уж здесь был совершенно ни при чем.