Дерек согласился на чип, сцепив зубы. Эта работа, это место было его мечтой еще с первого курса, и он уверенно прошел через унижение. Его чипировали, как зверя. И оно стоило того, потому что он стал первым зверем, принятым в ряды “Рубикона”, закрытой корпорации, куда брали исключительно талантливых молодых специалистов-людей.

Через пять лет он был уже на другой должности. Имел роскошную машину, роскошный лофт на двадцать седьмом этаже, огромный счет в банке, престиж, уважение, а иногда и страх некоторых своих коллег.

И... чип.

- Я думал, что это осталось в прошлом, Дерек, простите, – немного скомкано произнес доктор, будто это была его вина.

Лет двадцать назад по всей стране чипировали абсолютно всех оборотней. Некоторых – принудительно. Дискриминация была явной, но процедура объяснялась требованием безопасности остального населения, и это было еще не таким унизительным, как требование, например, раздельного обучения человеческих детей и волчат.

То, как еще столетие назад оборотней попросту отстреливали серебром, уже не вспоминалось. История всегда пестрела подобными эпизодами, нечему удивляться-то было. Поэтому Дерек носил свой чип с кривой улыбкой понимания. Бороться за равноправие было проще, побеждая стереотипы безболезненными методами. Он доказал руководству “Рубикона”, что незаменим и нужен, и стал первым оборотнем, взятым в ряды его сотрудников.

Повисло минутное молчание.

Дерек неловко заёрзал и даже ощутил фантомную щекотку под кожей плеча, как будто электрической искрой зажглось там крохотное пятнышко микросхемы. Дитон мог теперь не сомневаться, что находиться с оборотнем в одном помещении так же безопасно, как и с двухнедельным щенком. Чип не позволил бы Дереку никакого физического воздействия, прочитав реакции тела, идентифицировав их агрессивными и дав ощутимый разряд в подкорку. Разве что вервольф и так не вызывал у всё понимающего врача никаких опасений.

- Я спросил вас об аттестации только затем, что беспокоюсь о своем пациенте, – всё так же виновато продолжил врач, – это довольно-таки неожиданно, что Стайлз в партнеры выбрал оборотня.

Дерек, только что убедившийся в том, что Дитон не испытывает предубеждений против волков, снова напрягся.

- А это проблема? – немного резко поинтересовался он, – мне показалось, что нет.

- И правильно показалось, – подтвердил Дитон. – для меня – нет. И это не было бы проблемой, если бы Стайлз являлся обычным молодым человеком. Он...

- Так, доктор, – не выдержал Дерек, – мы разговариваем обо мне, о моем происхождении, о работе, и я столько не откровенничал, наверно, даже со своей мамой... Не знаю, отчего сейчас...

- Оттого, что вы сами пришли ко мне, – прервал его проницательный врач.

- Пришел, – легко согласился Дерек.

– И мне кажется, – продолжил Дитон, – дело даже не в том, что у вас возникли подозрения насчет меня и Стайлза. Это, как по мне, естественно, испытывать ревность к незнакомцу, который вот уже на протяжении месяца названивает человеку по телефону несколько раз на дню... Месяц, да? Это же срок ваших отношений?

- Почти, – вынужден был снова сказать правду Дерек, – полтора.

- Я предполагал нечто подобное. Стайлз хороший мальчик, он обязательно должен был встретить хорошего человека, но я не предполагал, что эта встреча так кардинально отразится на наших с ним встречах.

Дерек дернул плечом. Намек на регулярность посещений врача снова вызвал безотчетный страх и неуверенность. И преодолевая все эти эмоции, он все равно хотел получить ответ. Казалось, еще чуть-чуть, и Дитон даст ему желаемое.

- Мне необходимо узнать самое главное, доктор, – умоляюще произнес Дерек, – почему Стайлз не может считаться обычным парнем? Я намерен спросить, хоть и знаю, что это наверняка врачебная тайна – чем он болен? Это депрессия? Или отклонение какое-то психическое? Что?

- У Стайлза Стилински сложная форма ПТС, – объяснил Дитон, сдавшись, – посттравматического синдрома, который развился на почве аварии, смерти матери, а также был подкреплен неудачной генетикой, передавшейся ему по наследству. Сочетание всего этого вызвало усиление уже диагностированного у мальчика ранее подросткового синдрома дефицита внимания, и я предполагал, что в момент полового созревания все эти сочетанные симптомы усилятся под воздействием гормонов. Не ошибся. Да и осознанная им гомосексуальность добавила проблем. Я не надеялся, что у него так скоро появится партнер, еще и такой взрослый. Но надеялся, что им станет парень с человеческими генами.

Дерек застыл, не понимая.

- Не обижайтесь, Дерек, – немного печально произнес Дитон, будто в следующую секунду хотел озвучить эпитафию на только что зародившуюся любовь человека и волка, – но вы не понимаете, насколько это важно. Вы ведь, наверно, даже не интересовались, какое именно животное сбил на той злополучной дороге Джон Стилински? Да? И как это могло быть связано сейчас с вами и Стайлзом? С его ассоциациями, которые, зарождаясь в психике при определенных условиях, вынуждают проживать его трагический момент снова и снова?

- Это был волк, да? – тихо и догадливо спросил Дерек.

- Это была собака, – кивнул Дитон и попросил, наверно, о самом насущном: – Расскажите мне, что в ваших отношениях со Стайлзом не так, если, конечно, вы чувствуете это? Вы же чувствуете, я не ошибся?

Дерек не знал, что сказать. Не знал, какими словами обозначить это гигантское “НО”, что стояло между ним и его парнем, потому что выглядели их отношения снаружи прекрасно. Обложка светилась яркими красками, пряча под собой еле уловимые предчувствия, которые основывались на нескольких случаях, когда Дерек ловил своего мальчишку запертым в ванне и тихо всхлипывающим.

- Когда Стайлз впервые заплакал? Когда вы застали его плачущим, Дерек? – потребовал Дитон невозможного, потому что рассказывать ему об этом Дереку не хотелось.

Это было вторжением в особую интимную зону, о которой он никому не распространялся.

- Хорошо, – неожиданно не стал давить на него врач, – вам трудно говорить об этом, я понимаю. Поэтому расскажу вам сам, отчего все-таки у меня возникли некоторые беспокойства насчет своего пациента, которого я знаю уже так давно. Я без ложной скромности скажу, что изучил Стайлза. Он очень обязательный молодой человек и раз пообещав отцу, что будет у меня наблюдаться, он никогда не пропускал наших бесед. Мы встречались раз в две недели. В некоторые моменты – чаще. Латентный период его давней травмы достаточно затянулся, и я опасался, что с приходом взросления она обострится. Ребенок шести лет вряд ли может пережить такую трагедию осознанно, и осознание её откладывается до более поздних времен. Память хранит образы, но только в закодированном виде, понимаете? И вызвать их может что угодно. Вызванные, они уничтожают личность, побеждают её страхом, тревогой, новыми переживаниями беды, случившейся так давно. И это очень уязвимый период. Если его не отслеживать, не заметить, упустить – может случится некий коллапс и психика откликнется непредсказуемо.

- Стайлз вполне вменяем, доктор, – нерешительно и обиженно за своего парня сказал Дерек, ощущая себя обладателем не человека, а какой-то бомбы замедленного действия.

- А я и не говорил о невменяемости, Дерек, – успокоил его врач. – Он позвонил мне месяц назад и сказал, что отменяет следующий сеанс, потому что чувствует себя лучше. Поверьте, я был склонен ему верить, до тех пор, пока он не пропустил и все последующие встречи. Самое печальное, что при этом заболевании у пациента не может быть полной ремиссии. Травма, её смертельные остаточные осколки всегда вернутся бумерангом, так или иначе. Стайлз знал об этом, и то, что он не хотел больше встречаться со мной говорило о том, что она вернулась, только так коварно, что он и не знал об этом. Скажите, вы замечали чтобы Стайлз чего-то не помнил? Вы замечали у него провалы в памяти?

- Н-нет, – Дерек, скованный ужасом, который зародился в нем еще с первым произнесенным Дитоном медицинским термином, действительно не мог припомнить ничего такого.