В первые дни Стайлз обвинял Дерека в замалчивании. Снова.

Кричал о предательстве и сговоре с его семьей, причисляя к ее членам Дитона и автоматически вычеркивая самого Дерека.

Приехав домой от врача, он прижал волка к стенке, сильно и злобно впечатав его в жесткий бетон. Он потребовал объяснений. Подробностей – снова. Деталей – грязных, интимных, гадких. Тех самых, о которых не мог рассказать ему врач. Но и Дерек тоже не смог пересилить себя, будто вынуждали его публично пересказать половой акт с любовником перед чужими людьми, которых это не касалось.

И Стайлз замкнулся. Припомнил Дереку, сколько же раз они занимались любовью, с какой частотой и удовольствием Дерек ебал его, уже зная, что трахает не того. И все равно не остановился. Теперь хватит. Он не позволит появиться кому-то другому в их постели, даже если придется эту самую постель из жизни исключить.

Дерек не пытался себя защищать, пусть и трахались они после того, как он узнал, что у Стайлза двоится сознание, всего пару раз. Больше он сам бы не смог, ощущая эти моменты близости неким предательством. И все-таки они были, эти моменты. Стайлз имел все основания орать на него, припоминая. Правда была на его стороне.

Но когда пошла вторая неделя их ссоры, Стайлз уже не кричал. Дерек спал на диване в гостиной. И по ночам он отчетливо слышал, как плачет в подушку его мальчишка, с каждым днем приближая себя к решению покинуть гостеприимный лофт.

Дерек всегда любил движение. Карьера должна взлетать, увлечения меняться, а жизнь – не стоять на месте. Жизнь должна продолжаться тоже. Его тяготило то состояние неопределенности, в котором застыли они сейчас со Стайлзом. Дерек знал, что должен сделать что-то, но не понимал – что.

В очередной плохой день ему очень некстати позвонил Дитон и даже не смог ничего сказать, как Дерека накрыло. Он, никогда не позволявший себе таких несдержанных эмоций, стал кричать в трубку, кричать с первых же слов о том, что это было совершенно безответственно со стороны психиатра, тыкать Стайлза в его диагноз, не подготовив и ничуть не пожалев.

Да разве практикуют такое настоящие профессионалы? Это же непосильная ноша для мальчика, узнать в одночасье о своем раздваивающемся сознании, особенно когда происходит это в самые сокровенные минуты близости с другим человеком! Разве можно вообще было с ходу давать ему эту шокирующую информацию, зная прекрасно, как нестабилен он психически и что новости, возможно, приведут его несчастный организм к новому стрессу?

Дерек орал долго, вворачивая в ор вполне профессиональные термины, насобачившись употреблять их с тех самых первых минут, когда понял – Стайлз не избалованный сынок богатенького папочки, которого водят к психоаналитику, а душевнобольной человек.

Дитон же спокойно выслушал крики, а потом так же спокойно известил:

- Вообще-то я звоню по делу, Дерек.

Оборотню стало стыдно.

Привычная эмоция! Она стала неотъемлема для него в последнее время. Она стала самым острым переживанием, которое еще мог позволить себе его истощенный забастовкой Стайлза организм.

Стыдно было постоянно. За то, что всё чаще и чаще зверь внутри него скрёбся и царапался, выл, прося добычи, которая ходила рядом, спала в соседней комнате и была недосягаема, как никогда.

Чип тоже сходил с ума, воспринимая повторяющиеся позывы Дерека к трансформации, как бестолковую агрессию. Под кожей плеча становилось горячо и пару раз, во сне, ворочаясь с боку на бок, Дерек вздрагивал от вполне ощутимого электрического разряда, который прерывал начинавшееся обращение во сне.

Держать себя в руках Дерек умел всегда. Но сон снимал с него ответственность, даря свободу действий. И вымотанный организм всегда выбирал бесконтрольное превращение в волка. Оно не происходило, конечно, обрываемое болью от укола вживленного гаджета, и просыпаясь от этого, Дерек ощущал жгучий стыд, понимая – раньше его никогда не одергивали с помощью невидимого поводка. И он старался изо всех сил не злиться на ситуацию, из-за которой приходилось терпеть боль. Не злиться на Стайлза, так и не подпускавшего его к себе.

- Дерек, – окликнул его голос Дитона в трубке.

- Слушаю, – уже спокойней отозвался Дерек, настроившись на разговор. – Извини, что накричал.

- Проехали, – невидимо кивнул собеседник и продолжил, – я насчет Стайлза.

Ха. Дереку безумно захотелось засмеяться. Конечно, насчет Стайлза! Какие еще дела могут быть у оборотня и психиатра? Полуживотное происхождение надежно ограждало Дерека от таких недугов. Оно гарантировало душевное здоровье железно, поэтому замечание врача было просто смешным. Их связывал только Стайлз. Несчастный, больной, влюбленный в Дерека мальчик.

- И что Стайлз? – все же поинтересовался Дерек.

- Стайлз кое-что должен был сделать, – проговорил Дитон, сокрушаясь, – и не сделал.

- Что?

- Он до сих пор не сказал отцу, – непонятно объявил врач, тут же поясняя, – я про его диагноз. И, кстати, я мог не говорить ему всей правды, как ты предположил. Но знаешь, Стайлз очень умный мальчик. Вряд ли ему бы понравилось, если в обход его я сообщил неприятные новости тебе, Джону, и все мы вместе стали бы хранить эту его тайну, не помогая ему, а лишь скрывая правду. Вряд ли это было бы хорошо и правильно. Поэтому я сказал ему. И он сам должен теперь сообщить новости Джону. С моей стороны это единственный шанс доказать его состоятельность и вменяемость. Показать на деле, что его диагноз не приговор. Стайлз вполне дееспособен, даже имея вторую личность. И он способен сам набраться смелости и рассказать об этом отцу.

- Мне кажется, вы много на него взваливаете, Дитон, – уже жалея мальчишку, тихо сказал Дерек. – И почему такая уверенность в его полной дееспособности? Вы как это, простите, проверили?

На линии зашуршали помехи, будто злясь на весь этот тяжелый разговор, который ничем Дереку помочь не мог. Потом Дитон, переждав шум, объяснил оборотню свои предположения:

- Ты не прав, я не взваливаю на него много. Во-первых, Стайлза нужно мотивировать на самостоятельные решения. Доверять ему, показывая, что он не инвалид. Что он, в конце концов, взрослый. Я говорил об этом с Джоном и он всегда поддерживал меня. Даже когда Стайлзу было всего лишь четырнадцать. Мальчику нельзя сейчас противопоставлять всех нас, сплоченных против его неизлечимой болезни. А она неизлечима, Дерек. И со временем он будет видеть в нас противоборствующую сторону, если мы перестанем считаться с ним, как с личностью. Будучи на одном берегу со своим недугом, он будет видеть нас всех на другом, отдаляясь.

Услышав такое поэтическое сравнение, Дерек задумался. Он сам иногда приходил к пониманию этого, инстинктивно шагая за Стайлзом все дальше и дальше в его зазеркалье, уже отрывая и вторую ногу от своей реальности, только лишь для того, чтобы быть со своим мальчиком вместе.

Он перестал замечать, с самого первого их откровенного разговора тогда в постели, что болтать на такие страшные темы – страшно.

Он болтал и ничуть не удивлялся, принимая психиатрические их беседы уже как нечто обыденное. Нечто нормальное. Забывая – обычные парочки о таком не болтают. И в этом был его выбор – уйти в двоящийся мир за своим любимым для того, чтоб одному ему было там не страшно.

- И все же... – с каким-то отчаянием произнес он в трубку, – вы точно уверены? В диагнозе?

- Нет, – ответил Дитон. – Для этого мне нужно забрать Стайлза хотя бы на сутки в клинику. Ты понимаешь, для чего?

Дерек понимал. И знал – это почти невозможно.

- Его вторая личность появляется при сильном сексуальном напряжении, которое порождает ваша влюбленность, – стал все равно проговаривать очевидное врач. – Нам пришлось бы просить тебя участвовать в эксперименте под камерами, или же... при отказе с твоей стороны, стимулировать Стайлза иными средствами, вызывая в нём нужное по накалу возбуждение и провоцируя метаморфозу личности.

Гадость. Боже, какая же гадость!!!