Дом. Голос отца. Знакомые стены Кипарисов. Профессиональные советы врача.

Все это должно было изменить хоть что-то, приманить ленивого до жизни мальчишку в новый круговорот событий. Интегрировать в новую старую жизнь. Заставить существовать.

Их план, который они проговаривали каждый день в упрощенном варианте, конечно был не так прост, и Дерек, лежа часто без сна рядом со сладко посапывающим, удовлетворенным только что любовником, думал и передумывал, добавлял различных нюансов к уже имеющимся, усложнял и так сложную схему их триумфального возвращения. Он перебирал в голове различные версии, в которых было много непредвиденного и старался предвидеть это. Как например Кай закатит истерику в Кипарисах, как будет скандалить и орать, кидаться на санитаров, впав в панику без своего парня, с которым в последнее время ни на секунду не расставался. И прогнозируя это, уже успел обсудить с Дитоном возможность применения успокоительных средств, дав на это разрешение.

Сам же Кай рассуждал совершенно похоже, предполагая иногда совершенно фантастические варианты развития событий.

Дерек тоже думал о некоторых из них.

Кай мог поменяться местами со Стайлзом в любую минуту. Или же наоборот. Неплохо, если это случится в психушке. Просто ужасно, если у Джона Стилински дома. Дерек предупредил его о том, что... господи, он так долго и нервно мямлил что-то размытое в трубку, пока не заставил себя сказать четко и ясно очень жестокие для отца слова о том, что Стайлз, его сын, теперь нечастый гость в их реальности. Что этот психиатрический реверс был предсказан Дитоном очень давно, и черт возьми, Хейл отказывается брать на себя ответственность за это! Он устал быть виноватым во всём; в том, что постоянно происходит со Стайлзом, поэтому Джону все-таки придется привыкать к мальчику Каю, который, впрочем, умеет так же мило улыбаться тем же самым ртом.

Джон, измученный разлукой, смирился.

- Привози его любого, Дерек, – сказал грустно он.

И Дерек пообещал ему это выполнить.

Они возвращались. Стайлз уже не мог узнать об этом, затерявшись на темной стороне, но Дерек верил, что новое их приключение, словно временная перемотка назад, вернет его незамедлительно, как только, пройдя все формальности, подписав все бумаги и заново воссоединившись, запрутся они с Каем в их спальне на двадцать седьмом этаже поднебесья и нежной, чувственной магией постараются вернуть их всех троих на свои места.

Мексика была позади.

Позади было неожиданно трогательное прощание с их виллой и суматошный бестолковый секс прямо на пороге у собранных чемоданов.

Жаль, такое откровенное представление никто уже не мог оценить – старый наркобарон умер, не дожив до прощального подарка скрытных соседей месяц.

На границе их пропускали вне очереди по красному коридору. Вдалеке маячили красно-синие огоньки полицейских машин, и виднелся задымленный смогом горизонт над ближайшим мегаполисом.

Джон держался.

Насупленный Кай, уже разделенный с Дереком не только несколькими метрами, но и стеной из трех полицейских, послушно стоял рядом со Стилински-старшим, который не знал, неожиданно растерянный, куда деть свои руки.

Дерек пытался не разрывать зрительного контакта со своим мальчиком, но все же пришлось, когда, не удержавшись, он сердито и хищно сузил глаза, переведя их на Питера и показывая ему свои руки, предусмотрительно скованные наручниками.

“Да ладно тебе, – махнул на него старший Хейл молчаливо, – это простая формальность”.

Формальности.

Их было слишком много, прежде чем Дерек смог разглядеть в глазах нервничающего любовника нарастающую панику. Она разгоралась в нем все сильнее при виде приближающегося Дитона в сопровождении двух санитаров. Белых халатов не было, разумеется, но даже так от троицы веяло чем-то больничным, каким-то еле заметным запашком страшных лекарств, которых на долю Кая выпало слишком много.

Их небольшая группа из пяти машин стояла в отдалении от пограничного поста и все шло, как должно было, даже эта паника струсившего в итоге мальчишки. Это было запланированной нормой, за исключением реакций самого Хейла. Он видел, как его испуганный любовник делает шаг от растерянного Джона в сторону их машины, словно хочет снова сбежать. Как санитары, скорее машинально, привыкнув к строптивости буйных пациентов, напрягаются, готовясь скрутить, повязать больного во что бы то ни стало; как Дитон предостерегающе протягивает к ним руку, останавливая, а Кай, старательно следуя тысячу раз вызубренным инструкциям, пытается не сорваться в откровенную, животную панику. Смотрит на своего волка, пряча в глазах ужас и мольбу.

Дерек не успел ничего предпринять, хотя в своих наручниках мало что мог сделать. Да и не следовало, теперь-то. Но он не мог не осознавать, что план их дает трещину в самом непредсказуемом месте – в его собственном сердце. Которое так не вовремя разрывается от немого крика Кая – “Не отдавай меня им!!! Не отдавай!!!”. А организм, привыкший в последнее время ни в чем себе не отказывать, и уж тем более – противоречить природе, пытается мгновенно трансформироваться.

Дерек почти пожелал вернуть себе в плечо спасительную электронику, потому что ни слабый, чувствительный, изнеженный им самим Кай, ни Джон, вымотанный разлукой с сыном, ни безымянные парни в полицейской форме, готовые сорваться по приказу в стрельбу, а он сам, оборотень Дерек Хейл, выдрессированный годами тренировок и собственным эго, был самым слабым звеном в их блестяще проработанной операции по возвращению.

Дереку хотелось выть, глядя на маленького своего мальчика, уже почти совершеннолетнего и вовсе не маленького, не беспомощного, но будто бы оторванного от сердца этим вынужденным общим решением переждать расставание в стенах ненавистных “Кипарисов”. Среди чужих людей, среди лекарств и иголок.

Еще немного, и человеку, стоящему чуть поодаль с рукой под пиджаком, откуда явственно фонило запахом отборного аконита, пришлось бы свое оружие применить. Но непредвиденности бывают разными. Джон, вдруг очнувшись, стряхнув с себя радостно-горькое оцепенение, шагнул вслед за Каем, прекрасно понимая, что это не его сын, не Стайлз, схватил за руку и потянул к себе.

- Дитон, – сказал окрепшим, твердым голосом. – Я думаю, будет лучше, если этот маль... если мой мальчик поедет ко мне. Не в больницу – домой.

План летел к черту. Но это было лучшее, что мог представить Дерек, готовящий своего мальчишку к разлуке, к больничным стенам, к чужим взглядам и прикосновениям, к новой жизни, в которой будут не только его ласковые заботливые руки. Он совершенно забыл о том, что сердце отца наравне с его, волчьим, такое же чувствительное, такое же большое. Вместительное.

“Спасибо”, – одними губами сказал он Джону, а тот ему кивнул – давай, разбирайся со всем побыстрей и приходи забирать нашего парня. И не волнуйся, я позабочусь о нем.

Наверно, Дерек выбрал правильный путь, вернувшись за месяц до полного совершеннолетия Стайлза, дав возможность Джону проявить лояльность, основанную не на безысходности, а на собственном решении.

У федералов были конечно вопросы, но Джон, успевший сдружиться за годы сотрудничества с парнями, пресек их немного невежливой отмашкой руки – не сейчас, я дам вам допросить моего сына позже, куда он денется...

У Кая был обалделый вид, но он совсем не был против. Джон обнимал его одной рукой, другой распахивая дверцу своей машины, а Дерек, с пробудившимся новым беспокойством вспоминая страшный эпизод аварии, все ждал и ждал, и ждал, когда же осознание накроет и мальчишку. Но Кай с неожиданной безмятежностью уселся на пассажирское сиденье рядом с Джоном, как будто бы не помня своих воспоминаний, как будто эта отцовская теплота, и ласковый прищур глаз немолодого усталого мужчины разом перечеркнули всё плохое, страшное. И беспричинно заставили доверять, как доверяешь только родителям.

В общем, и кроме этого что-то происходило. Какие-то люди перебирали бумаги – огромные папки бумаг; кто-то, совсем Дереку незнакомый, их подписывал, кто-то говорил по рации, кто-то по телефону. Питер возмущенно указывал на наручники и что-то тихо говорил тому самому незнакомцу, который так и не выпустил из руки дорогой ручки, снова потянувшись к бумагам.