Это был четверг, девять вечера, шестьдесят семь дней назад. День, кода Дерек видел Стайлза в последний раз.

Больше он не возвращался.

Сначала Дерек долго, мучительно долго насиловал Кая, пытаясь достичь только ему известного состояния анти-нирваны, когда сознание начинало ускользать, закатывались глаза в предоргазменной судороге и начинали подергиваться пальцы, вцепившиеся Дереку в плечи, словно мальчишка хотел бы его остановить. Но Дерек знал, что Каю всегда нравилось, когда грубо, жестко, бесцеремонно. Поэтому не придавал значения робким жалобам, каким-то оправданиям и неуверенным предложениям, которые тихо-тихо пытался Кай говорить в паузах между этими достаточно зверскими сексуальными актами.

Дерек не церемонился, брал его то в альфа-форме, то человеком, трансформируясь в процессе окончательно, играясь своими воплощениями с такой радостью, что забывал в итоге отслеживать реакции партнера; считая свою, выдранную из плеча острым ножом, свободу дополнительным и единственно положительным бонусом ко всем остальным несчастьям, и отказаться от него уже не мог. Тем более, Кай как-то раз неосмотрительно обмолвился, что член оборотня в обличье волка становится куда крупнее и толще, да и узел – горячее, что ли...

Кай любил, когда было много, объемно и плотно в заднице, хотя Дерек уверял его – размеры не изменяются, это иллюзия, а имеет место быть лишь немного более высокая температура тела, когда он обращается, вот и ощущения разнятся, и кажется, будто зад распирает что-то уж совсем ненормально большое.

Нет, нет, убеждал он мальчишку, всего лишь горячее больше обычного.

Но как бы там ни было, активная половая жизнь не помогала – Стайлз прятался где-то там, внутри Кая, обиженный, усталый ребенок, которого увезли от отца.

Тогда Дерек на любовника кричал и требовал достучаться. Помедитировать, впасть в гипнотическое состояние и еще черт знает что, но только, чтобы вернул не желающего пробуждаться другого мальчишку.

Кай обиделся. Он пытался снова сказать, что не властен менять реальности внутри себя, что это правда, и все равно выглядел так, словно был злоумышленником, коварным двойником, пришельцем с другой планеты, вселившимся в тело земного мальчика, и не желающим уступать ему место у руля.

Он выглядел для Дерека так, будто притворялся, что не может.

И Дерек изо всех сил потакал этой версии. Так было легче жить, зная, что вот оно – зло, прямо перед тобой и с ним можно бороться, воевать, уничтожать его, чтобы спасти своё сокровище. Свою прелесть.

Но к концу первого месяца отсутствия Стайлза в их жизни, Дерек привычно амнистировал мальчишку, вспоминая – Кай простой, смешной и недалекий капризуля, в чем-то даже глупый и, как все олигофреничные подростки, сильно подверженный влиянию самых простых, животных инстинктов.

Кай любил секс. Любил Дерека и любил жизнь. Он никого не контролировал.

Поняв это в очередной раз, Дерек перешёл к таблеткам. Сначала пробовал что-то психотропное наугад, понимая, как может обжечься, и просто посадить мальчишке печень. И тот звонок Питера раздался очень кстати, как и помощь в том, чтобы иметь возможность звонить самому. Дитону, например.

Теперь он скармливал Каю химию строго по графику и определенной схеме.

Не помогало.

Дерек продержался около недели, потом удвоил дозу. Кая стало тошнить.

- Может, не надо? – морщась, просил он. – Ну, что ты меня мучаешь?

Дерек молча выковыривал пальцами из серебристого блистера очередную голубенькую смерть. Морщился тоже.

- Надо.

Кай пытался снова.

- Ты же не только меня, ты СЕБЯ мучаешь!

Дерек подходил, протягивал горсть таблеток и следил, чтобы Кай выпил их все. Потом присаживался на краешек кровати рядом, клал голову мальчишки себе на колени и молча гладил по отросшим волосам. Ему хотелось бы объяснить Каю все-все, но слова не шли, или же Дерек просто не знал, как доступно донести до его умишка все те сложные рассуждения об их жизни, о его состоянии и о том, что все это в сумме не дает ему права отступиться и бросить попытки вернуть к жизни Стайлза Стилински, мальчика, который был первым.

Понимаешь, детка, мысленно произносил он, ты мое счастье, мой трофей в этой войне, мое сокровище и главная драгоценность, которую я, поверь, никому не отдам. И я люблю тебя. Полюбил давно и безнадежно. Зная одну очень важную вещь – тебя мне подарил Стайлз. Не было бы его, не появился бы ты. Мой мальчик. Моя прелесть.

Мы просто обязаны спасти его, вытащить обратно на свет и заставить жить.

Кай, конечно, ни хрена бы не понял.

И Дерек не хотел объяснять, потому что где-то там, в глубине своего сердца, он своим достаточно изощренным умом понимал и, проводя параллели, мысля сложными аналогиями, абстрагируясь от своей жизни – неправильной, по мнению большинства, гомосексуальной – представлял некую женщину, безумно им любимую когда-то, на излете любви зачавшую от него ребенка, желанного настолько, что не важно было – каким он родится и будет ли красив, умен или здоров.

Любить производную тоже можно.

Любить ее сильней? Да.

И Дерек чувствовал себя за это виноватым. Словно, разлюбив непонятно за что самую прекрасную женщину на свете, он всю свою исчезнувшую любовь неожиданно обратил на их общее дитя.

Таблетки были плохой идеей. Гораздо лучшей было бы возвращение домой, но Дерек понимал – это тоже не гарантирует ему ничего. Течение болезни было сложным и непонятным ему. Дитон никак не реагировал на невнятные жалобы волка, не желая вникать в печали пациента, удаленного от него на неизвестное расстояние. Попросту опасаясь выдать не тот диагноз. Он постоянно повторял – я ничем не помогу ему, Дерек, пока вы не здесь. Приезжай. Возвращайся. Перестань мучить отца, дай ему поговорить с сыном!

Но Дерек не мог заставить Кая быть Стайлзом. Даже по телефону. Он не мог поступить так с Джоном, обманывая его. И с Каем, принуждая к обману. А вот не говорить всей правды Дитону выходило легче. Хотя врач явно догадывался о произошедшем рецидиве, снова перевернувшему личную вселенную Дерека Хейла с ног на голову.

Одновременно с этим они обживались и грех было жаловаться – вилла была отменно хороша. Это был как раз тот самый случай, когда имеющиеся деньги уже не могли принести никакого ощущения счастья и порадовать, но Дерек не мог отрицать – живи они в тех грязных, пропитанных потом работяг кварталах, было бы хуже и безысходнее.

Здесь, в роскоши купленного за хорошую сумму уединения, они могли выдохнуть и больше не срываться от первого же косого взгляда случайного незнакомца куда-то в другие, не столь опасные места. Взглядов попросту не было. Если не считать, конечно, пожилого вуайериста, занимавшего соседний особняк на приличном расстоянии.

- Он меня хочет, – самодовольно тянул Кай, каждое утро устраивая для подглядывающего старикана спектакль, который Дерека на удивление совершенно не злил, быть может оттого, что бывший наркобарон был одной ногой уже в могиле, со своим-то панкреатитом, уже потихоньку перетекающим в рак. А может, оттого, что даже за три километра Хейлу было не трудно понять и учуять волчьим обонянием, что вожделение соседа не было пропитано похотью, оно искрило лишь смешным детским любопытством, абсолютно для них безопасным.

- Он не хочет тебя, – строго обрывал он восторги своего мальчишки, поясняя, – он стопроцентный гетеро, поэтому перестань светить перед бедным стариканом своими тугими плавочками, в которых ничего уже не помещается.

Кай скашивал глаза на плотный мини-мешочек, в который были упакованы его гениталии, оценивая картинку, и обижался, конечно же.

- Тогда зачем подсматривать? – логично интересовался у Дерека, даже не споря с ним, принимая на веру утверждение в чьей-то ориентации.

- Скучно ему, – кратко объяснял Дерек и в который раз уводил Кая с террасы в дом – и от глаз безобидного барончика, но больше – от солнца.

Кожа мальчика оставалась белой, Дерек не позволял ему загорать. На светлом лучше было заметно все следы, которые он отставлял на Кае, вернувшись в какой-то момент к их прошлым играм, добавив в них чуть больше садизма, как будто можно было физическими усилиями и воздействием, по большей части болевым, выдрать из этого тела того, кто спрятался внутри него так надолго.