Дни, лишенные секса. Лишенные прикосновений и ласк.
Понял, что время на исходе, что все симптомы психологического угасания налицо, и этот разговор – последняя капля. Он может кончиться очень плохо; Стайлз плохо контролирует себя, свою речь и... может сказать что-то очень неправильное. Окончательное.
Ему сразу же захотелось взять скотч и заклеить мальчишке рот. Посадить его перед собой на стул, привязав к нему, и пытать – долго-долго – простыми уговорами, лишая сна, воды и пищи. Пока Стайлз не кивнет – устало и равнодушно, хотя бы так соглашаясь на мир между ними.
Не важно, насколько хорошо Стилински владел сейчас ситуацией, как контролировал себя, он так ничего Дереку и не ответил. Только вечером, когда пришло время ложиться спать, показался в дверях спальни, куда Дерек не заходил все восемь дней, ночуя в гостиной. Под внимательным взглядом своего парня спокойно и уверенно стянул с себя белые простые трусы, оставшись обнаженным полностью.
Член его был вялым, теряющимся в полностью заросшем черными волосками паху, и Дерек невольно засмотрелся, зная, что смотрит голодными глазами. Стайлз тем временем вздохнул с обреченностью человека, который знает, на что идет и почему, и доказывая этим печальным вздохом, что ему вряд ли это нравится.
Сказал в напряженной тишине, повисшей в комнате подобно густому туману:
- Я смазал себя и максимально растянул. Чтобы ты... ну, не церемонился. Потому что я хочу, чтобы ЭТО произошло быстро.
Он снова вздохнул и уже откровенно горько произнес в заключение:
- Я очень устал, Дерек. Я никуда уже не хочу возвращаться. Над только будет позвонить как-то папе.
Это означало, что, вероятно, они остаются вместе. Дереку хватило ума не вставать в позу героя, отказываясь от секса, по-взрослому думая, что секс ничего на самом деле не решит. Дерек знал, что в их случае, это не так. Секс решит многое, и в первую очередь создаст баланс между силами двух противостоящих сторон, которые вроде бы и не противостоят между собой больше, но, как показала практика, сейчас все они вернулись в начало, потому что это было наиболее естественно для всех них – опасно балансировать на самом краю пропасти.
Пока он проверял растянутость своего любовника пальцами, не поверив ему на слово – мягко и ласково проворачивая тремя в податливой, хлюпающей дырке, все думал, что вообще-то нужно рассказать свой план, поставить в известность, ввести в курс дела и объяснить, куда они в конце концов едут, бегут и где будет их новый дом. Но вдруг понял, что он еще и сам толком не знает. Решения сменялись в голове с одного на другое и, будучи инициатором побега, Дерек сейчас понимал, что непозволительно растерян еще больше, чем его мальчик. Что растерянность постепенно и верно сменяется полной потерянностью, и он чувствует себя откровенно слепым, бегущим в никуда с любовником-тенью, таща за собой в кандалах неизбежности настоящего своего парня, который, оказывается, никогда не мечтал о такой жизни. И не желал её прежде всего для него, для Дерека Хейла.
Все же он попытался, перед тем, как толкнуться влажной головкой в текущее отверстие любовника, в трех словах обрисовать план.
- Мы не о том говорили все это время, детка, – задыхаясь от ощущения горячего тела в своих руках, произнес Хейл.- Я хочу, чтобы ты был в курсе и знал, куда я запланировал уехать...
- Мне не важно, – оборвал его Стайлз, замерев. – Ты разве не понял, Дерек? Это теперь не имеет значения. Никакого. Так что не надо теперь мне рассказывать, куда мы бежим. Мне все равно.
Дерек вздохнул, удивляясь, как он еще не потерял эрекции с таким стрессом и плавно вставил, на секунду удовлетворяясь томным стоном своей пары. Даже не предполагая, что решение его парня остаться с ним, оно двусмысленно и очень противоречиво. Извращено волшебством сумасшедшего мальчика Стайлза, который, держа слово, мог быть рядом, и одновременно – бесконечно далеко, говоря тем самым, насколько сильно своей любовью нарушил течение всей его жизни оборотень Дерек Хейл.
С Каем они, несмотря на тот их конфликт, несмотря на грубость Дерека и его внезапную черствость, и неправильное понимание его примитивной, как казалось ему, личности, прекрасно ладили. Пришли к этому состоянию как-то незаметно и исподволь, и вот теперь, когда все иллюзии Дереком были пройдены, Хейл частенько припоминал слова Дитона, сказанные о Кае. Слова, к которым он тогда вряд ли прислушался, так неважны они были, сказанные НЕ О ТОМ мальчике. Который нёс в себе, в своей памяти, изолированной от памяти Стайлза, самые страшные его воспоминания. Сдерживал их собой, не давал ощутить по новой горький вкус случившейся трагедии, такой давней, что уже казалась она забытой, если бы не последствия.
Кай помнил потери Стайлза, избавив от тяжкой ноши. Он, словно в той самой известной сказке, нёс того, чья собственная ноша была неподъемной. И Дерек поражался контрасту, который видел сейчас, прозрев. Его похотливый фавненок, ни разу не соизволивший поднять голову к звездам, начисто отрицавший их романтику, как недалекий нимфоман, он оказался сильным и бесстрашным. Жизнеспособным. Тем самым, кого выбирают, потому что он выживет.
Зверь в Дереке рычал одобрительно. А вслед за ним и Дерек, понимающий одно – его пугает сама только мысль о том, чтобы думать о Стайлзе, как о слабом человеческом детеныше, не пережившем страшную, но обыденную катастрофу своего детства. Но он думал так. Он досадовал, делая выводы. Он втайне теперь гордился живучим Каем, который радовался каждому прожитому дню, каждой ночи, каждому прикосновению своего парня, где бы они не находились. После всех скандалов, которые закатывал Дереку Стайлз, вдруг превратившись в капризного мальчишку, которого все не устраивало, и, видит бог, Хейл понимал, как он прав. Но это не отменяло, не стирало из памяти крики и обвинения, и смешные отлучения от тела, когда обиженный на него Стайлз не подпускал к себе, демонстративно брал второе одеяло и отгораживался от Дерека невидимой стеной, заворачиваясь в пуховый кокон. К середине ночи, когда влажная жара вынуждала его выползать из-под жаркого покрывала, он делал это во сне. Сопел рядом, лежа вспотевшим и смешным; пах чем-то родным, забытым, не растеряв прилипчивых ароматических молекул, вывезенных из вечно цветущей Калифорнии. Хотя то же самое тело, только с иной начинкой, было уже давно пропитано остротой южноамериканских ночей, словно ядом жгучих специй, впитав их сразу же по приезду, не сожалея о брошенном доме, который пах их прошлым. Кай четко и осознанно вписался в мозаику нового места, и даже пах теперь чем-то испанским, синим-синим. Он хранил в себе бомбу, страшный груз не своих воспоминаний, и он мог жить с этим. Стайлз – нет. Это был лишь вопрос выживания. Естественная эволюция, которую можно было прервать, нарушить ее ход, сохранив хрупкие крылья той самой легендарной бабочки неприкосновенными или же жестоко раздавив их только лишь ради одного – чтобы странное существо, похожее на смешного безобидного инопланетянина и никак уже не вписывающееся в существующий ныне мир, выжило вопреки всему.
====== XXIII. ======
У Пабло Моралеса был повод гордиться итогами своей уже почти прожитой жизнью. Прекрасный особняк, скрытый от палящего солнца пышными кронами деревьев, был роскошен и выстроен с любовью на те самые деньги, из-за которых он и числился в первой сотне самых разыскиваемых Интерполом криминальных личностей.
Пабло дом свой любил, любил вышколенную прислугу и своего шеф-повара. Своих собак, целую свору маленьких смешных шпицулек, и плевать, что при его-то комплекции и весе в сто пятьдесят килограмм ему бы лучше подошли какие-нибудь мастино неополитано.
Пабло вообще был любвеобильным мужчиной, который уж очень печалился, что собственных детей у него нет. Но были племянники и племянницы. Были собаки. Дюжина раритетных авто в огромном гараже и полная умиротворенность, преследовавшая его, ушедшего от бизнеса на покой, вот уже пять лет. Легкая тревожность из-за проклятого участка земли с выстроенной небольшой виллой рядом с его великолепным домом, который упертый собственник даже под давлением не захотел продать именно ему, добавляла в эту нирвану необходимого адреналина: отсутствие соседей, а точнее, возможность вскоре обзавестись ими, всегда была некоторым фактором беспокойства. А ну как купит угодья какой-нибудь Майкл Джексон, земля ему пухом, выстроит там Диснейленд, и прощай спокойная жизнь!
