Дерек продолжал хмурить брови, немного уже показушно, все еще сердясь на Кая, на самого себя, и понимая – он потихоньку становится неотъемлемой частью этого мира, вписавшись в него поразительно удачно. Внешность заменяла Дереку пистолет или нож, как и клыки, которые демонстрировать никто не запрещал – ни почивший в канализации чип, ни местные стражи порядка, частенько захаживающие сюда с опаской, но не для того, чтобы поймать и скрутить какого-нибудь нарушителя, коими кишел квартал, а насладиться его прелестями – его красными фонарями и доступными слабостями, которые так помогают расслабиться в конце рабочего дня.

И если уж Дерек привык, то Кай, его неугомонный мальчик, все еще догоняющий свое полное совершеннолетие, был просто создан, чтобы влиться в этот опасный нелегальный мир.

Трансвеститы, стоящие на углу и орущие, как настоящие бабы, потрясающие своими гигантскими сиськами, которые ни одна женщина не пожелает иметь, сладкими голосами пели маленькому красотуле серенады. Звали его к себе, манили, тарахтя набитыми косметичками и жадно засматривались на его ставшие вдруг сильно прозрачными майки, сквозь которые сияли крохотные, но вполне понятные искушенному глазу неподдельные бриллианты. Кай смущенно хихикал и вилял задницей, когда слышал ободрительное улюлюканье, а Дерек мрачно хмурился, светя заалевшей радужкой глаз.

- Какой ты, деточка, милый, – пели сисястые мужики, – иди к нам, прелесть, иди...

Квартира находилась под самой крышей трехэтажного дома, а он – на самом оживленном перекрестке, поэтому с говорливыми трансами приходилось сталкиваться регулярно и к концу второй недели даже Дерека уже приняли за своего, когда он, освежив свой испанский (ну кто в Калифорнии хоть раз не пробовал его выучить?) длинно и искрометно выматерился на особо приставучего, который посмел схватить Кая за его изящное запястье. Вот тогда смешные мужики в юбках расслабленно рассмеялись и замахали на парочку руками – ладно, ладно, проходите, мы просто веселимся, парни, мы же соседи, мы все тут свои...

Надо же, свои, думалось Хейлу – все эти проститутки, трансы, педики всех мастей и девочки, выглядящие, как Шер в лучшие годы... наркобароны и картежники, тангеро-жиголо, торговцы оружием... Он изумился, во что же превратилась его жизнь, распланированная, еще казалось вчера, четко и просто. Вчера он был дельцом и карьеристом, шагающим по трупам конкурентов, а сегодня – хмурым оборотнем в бегах, с довеском-мальчишкой, не достигшим совершеннолетия, а потому никем ему не приходящимся.

Хотя, минуточку, местный священник-пропойца, хранитель ближайшей белоснежной церкви, за несколько тысяч согласился их обвенчать – тайно и романтично, как двух несчастных Ромео, которым, невенчанным, не суждено будет встретиться после смерти на небесах. Дерек оборвал его пламенную речь сразу же, гадая, какая добрая и наверняка трансвеститская душа выболтала вечно пьяному святоше слезливую историю, явно приукрашенную и наделившую его избыточным романтизмом, но Кай вдруг схватил его за руку и потянул изо всех сил.

- Пожалуйста, Дер, – молили его красивые карие глаза, – давай поженимся...

Убью ту сисястую болтливую суку с перекрестка, думал Дерек.

Но Кай был слишком милым и слишком несчастным, чтобы вот так, без причин отказать ему, и Хейл, никогда ни к какой церкви в принципе не относящийся, не припомнивший, чтобы мать водила их на службы или еще куда, молча и покорно согласился. Всучил в трясущуюся руку алкоголика в сутане пару сотен, пресекая мечтательные завывания о тысячах, назначил день, согласился на позднее время и коротко взглянул в сияющие миллионами солнц глаза своего мальчишки. Потом втолкнул его в потрепанный камаро, увозя подальше от пыльных улиц, подальше от гомона голосов и цивилизации, чтобы было сплошь одно небо – синее, и дорога – лента. И чтобы никого рядом, когда он будет делать предложение и дарить кольцо...

Все было излишне романтично, но Дерек чуял, что так, как надо.

Кай после всего очень охотно отдался ему на заднем сиденье машины. Они запачкали салон своей спермой пару раз, и после секса, валяясь на обочине в пыльной траве, лениво отмахивались от москитов, роем летающих над их потными телами. Потом Кай заныл, что течет из задницы, что мокро, и Дерек повез его назад, уже окольцованного и ожидающего свадьбы в конце недели.

Женатый и почти счастливый, Хейл чувствовал, как жизнь, постоянно ощущавшаяся чужой, не его жизнью, она стала проникать под кожу, изменяя мысли и ощущения и сам разум, шепча забыть прошлое, отказаться от себя двухлетней давности и стать наконец цельным.

Дела шли неплохо, если не вспоминать, конечно, того страшного разговора с Джоном Стилински, который теперь уже совершенно точно все прояснил между ними, сделав окончательными врагами.

Дерек, улучив минутку между начавшимися погонями, позвонил ему сразу же, как только покинули они с Каем штат. Он не хотел быть бессердечным и жестоким, все еще сохраняя в сердце своем непроросшие зерна будущей отцовской любви, которые заложены в любом мужчине, даже гомосексуальном, поэтому и хотел объяснить мотивы своих действий прежде всего Джону.

Но все его заверения в том, что младший Стилински бежит с ним по собственному желанию – от лжи своего же доктора, от его предательства и от законов Калифорнии, да, по которым Стайлз все еще ребенок, не имели успеха. Даже дрожащее и почему-то жалкое – “Я люблю его, сэр”, не растрогало Джона Стилински нисколечко. Он, выслушав все оправдания Дерека, сказал одну лишь фразу:

- Ты не имел права.

Решать, увозить, обещать лучшую жизнь, распоряжаться.

И самое страшное, в этом разгневанный отец был абсолютно прав.

Дерек не мог признать именно в тот момент – момент необратимого их побега – свою ошибку. Он лишь выслушал угрозы разлученного с сыном отца – обещания оповестить ФБР и подключить свои связи. Он был информирован честно и твердо о том, что теперь на него будет объявлена охота. Его, как раненного зверя, будут травить специально обученные полицейские псы. Джон не остановится, пока не вернет сына, потому что не верит в его согласие на побег.

Ну, в этом он тоже был, так сказать, прав. Наверное.

Дерек старался не думать об этом. Пока были другие заботы. Где взять деньги, например.

Арендованный на время ремонта потрепанной бегством камаро бокс стал неплохой мастерской, куда вдруг стали захаживать владельцы феррари и стильных ягуаров, неведомо оказавшихся здесь и скорее всего угнанных по заказу. Дерек втянулся в новое дело с увлеченностью прирожденного бизнесмена, которому, в принципе, удавалось все, и даже это. Автосервис приносил доходы, и это стало важным, когда собственные, банковские средства, которые Дерек не успел выскрести со счета, оказались арестованными. Поэтому-то нынешнее положение дел, шаткое и нестабильное, частенько выносило Дереку мозг, привыкшему к роскоши вервольфу; привыкшему купать в роскоши своего мальчика даже больше, чем себя. Кай, к слову, не оказался нежной барышней и, отказываясь дожидаться липового мужа с работы дома, частенько сидел с ним в грязном боксе, забравшись с ногами на стол. Копался в телефоне, слушал музыку, пока Дерек валялся под очередной дорогой тачкой.

- Ты очень сексуальный в этой промасленной майке, – сладко говорил он, заскучав к вечеру, на манер местных растягивая испанские слова, которые ложились на его язык привычно, словно он родился латиноамериканцем.

Дерек тихонько хмыкал, слушал, гремел ключами. Отмечал про себя, как быстро обучился Кай иноземной речи.

- Ты очень сексуальный, Дерек, я сказал, – игриво повторял тот, и Дерек чувствовал, как он невидимо ему улыбается.

- Спасибо, caro, – на правах мужа, пусть и липового, отвечал ему на испанском Дерек, и Кай таял, обманчиво удовлетворялся ласковым прозвищем, чтобы ночью на законных основаниях уже более полно стребовать с оборотня супружеский долг.

К ночи оба они возвращались в состояние нервной дрожи, когда дотронуться до другого становилось нужным до смерти, но простым, заученным до автоматизма постельным действиям в последнее время всегда что-то мешало. Дерека пугала темнота. Пугала и казалась необходимой. Когда во мраке южной ночи границы размывались, плыли в мареве душного зноя, и быть рядом казалось самым важным, почти необходимым, чтобы не сойти с ума, чтобы не дать памяти вернуться или же наоборот – предоставляя ей такое право, снова превращая картину мира в цельное полотно, смывая грани, ненужные мельтешения лишних людей, событий, шелест пустых слов и как на ладони показывая истину, то самое, от чего на протяжении нескольких недель Дерек отворачивался, пытаясь жить нормально, заставляя себя забыть.