Инспектору Юлии Петровне, женщине средних лет, неприметной ни простоватым «деревенским» лицом, ни сухопарой фигурой, в народе именуемой «доска доской», ни смирным характером, придавленным семейными неурядицами и проблемами, непрестанно случающимися то с хулиганистыми детьми-подростками, то с мужем (стеснительным, молчаливым, в трезвом виде незаметным даже в самой бесцветной компании, во хмелю крикливым, дерзким и наглым деспотом, легко пускающим в ход мосластые кулаки), снились даже и не сны, а разрозненные «картинки», не желающие быть помещёнными в логически истолковываемую «панораму».

Каждое утро, раскладывая на столе бумаги, она тихо говорит: «Сегодня видела во сне творог» или: «Картошку во сне копала».

Коллеги интересуются подробностями: как именно она видела творог или картошку, много ли видела, свежий был творог или старый, наложен был в чашку или таз, крупная была во сне картошка или мелкая, какого она была сорта, грязная или чистая, и прочее.

− «Андретта» была, обычная «скороспелка», или непонятно какой сорт? − лениво, не показывая своей заинтересованности таким пустяком, как сновидение младшей по должности, допытывается старший инспектор Нелли Германовна, женщина ещё не в годах, огрузневшая, но не расплывшаяся, с добродушным, приятным лицом, слегка подпорченным неизменным флегматическим выражением в глазах, в каждом деле отдающая предпочтение, прежде всего, размеренной упорядоченности в действиях, а потом уже практическому смыслу. – Вспоминайте, картошку в ведро ссыпали или в подполье?

Юлия Петровна задумывается.

− Не помню − куда…

− Картошка была жёлтая, розовая или красная? Порченая не попадалась? − бойко спрашивает практикантка Светлана (она едва миновала пору подростковой угловатости, потому отчества не заработала), хорошенькая худышка двухметрового роста, замеченная в пристрастии к коротким юбкам, наивной откровенности и детализации всего и вся, − качествам, для работы отдела бесполезным.

− Не знаю… − шепчет Юлия Петровна, растерянно оглядывая коллег пуговичными глазами с навеки застывшей в них покорностью судьбе.

− Да как же вы не разглядели?! – поражается Светлана, звонко шлёпая ладошками по своим голым костистым коленкам. – Цвет во сне − это очень важно! Ведь вам же передавали ясную подсказку, а вы её прозевали! Да я бы на вашем месте!..

− Так как-то вот… не сообразила разглядеть… − начинает оправдываться Юлия Петровна прерывающимся голосом, и на её ресницах показываются слёзы.

Нелли Германовна, испепелив практикантку взглядом, громко утверждает, что творог и картошка – продукты полезные («Я тоже так думаю…» − робко вставляет Юлия Петровна), и к чему-то плохому сниться никак не могут. Светлана торопливо с ней соглашается, добавляя, как бы между прочим, что главная роль во сне отдаётся символу, а не цвету, об этом все знают; творог и картошка как символы − самые что ни на есть благоприятные, так что в скором времени Юлии Петровне надо поджидать какую-то прибыль, и это будет не зарплата, а, скорее всего, премия, − квартальная или годовая. Инспектор благодарно ей улыбается, светлеет лицом, вздыхает: «Хорошо бы…»

Некоторое время в отделе слышатся шорохи перелистываемых бумаг.

Светлана начинает нетерпеливо ёрзать в кресле (она последняя в очереди на пересказ сна) и многозначительно поглядывать на коллег, то ли позабывших утренний ритуал, то ли увлёкшихся работой.

Но вот Нелли Германовна откладывает документы в сторону, говорит: «А мне сегодня снилось…» − и, подперев румяную щеку пухлой ладонью, полузакрыв глаза, напевно пересказывает:

− Иду я по лугу, а он такой широкий, что конца-краю не видать… Трава высокая, но идти по ней почему-то легко… наверно, потому, что − мягкая, так и льётся, ноги в стеблях нисколько не запутываются… И цветов кругом меня – ну просто прорва… Растут по отдельности и, словно посадил их кто, маленькими такими полянками… Маки, васильки, гладиолусы − всякие цветы растут… Иду по лугу, иду, − а он не заканчивается, так в небо и уходит… А на небе − ни одной тебе тучки, а солнышко так и светит, и на душе так тепло, радостно… И тут я проснулась.

− Хорошие сны у вас… Мне бы такие хоть разок посмотреть… − говорит Юлия Петровна вздрагивающим голосом, без тени зависти.

Едва она успевает договорить, как Светлана сейчас же выпаливает:

− Вам, Нелли Германовна, цветочный луг приснился, а мне − речка!

Старший инспектор вынимает из папки документ, просматривает текст и сгрудившиеся внизу листа лиловые печати, спрашивает прежним ленивым голосом:

− И что ты на речке этой делала? Купалась, поди?

Светлана встряхивает коротко остриженными волосами:

− Нет.

− Загорала, значит.

− Нет.

− Бельё стирала? − неуверенно догадывается Юлия Петровна.

− Да нет же, нет! – удивляется Светлана их бестолковости. – Рыбу ловила!

Старший инспектор и инспектор, обе разом встрепенувшись, значительно переглядываются, затем с живейшим интересом осматривают «макаронную» фигуру практикантки. Не замечая изучающих взглядов коллег, Светлана как можно шире разводит руки, азартно рассказывает:

− Вот такая громадная была!.. А к чему, кстати, рыба снится?

− Известно, к чему, − отвечает Юлия Петровна, а Нелли Германовна небрежным движением откладывает документ и, прищурившись, говорит ей:

− Да ты, Светка, не беременная ли…

Практикантка уставляется на неё непонимающими глазами и, вся вдруг вспыхнув, спрашивает:

− Как это?

− Обыкновенно, − отвечает ей Юлия Петровна с доброй усмешкой. Она питает слабость к фольклору, поэтому прибавляет: − Как говорится, бабёнка не без ребёнка!

Нелли Германовна смеётся, вздрагивая всем своим большим телом.

− В прошлом году, в начале лета, невестка рыбу во сне поймала, − вспоминает она, − а в этом, зимой, сына родила. А ну-ка, Света, вспоминай, поймала рыбу или упустила.

Светлана, утратившая прежнюю бойкость, вышёптывает:

− За жабры на берег вытащила…

Инспекторы переглядываются удовлетворённо.

− Вот теперь, голубушка, даже и не сомневайся – беременная! − торжественно объявляет Нелли Германовна трепещущей Светлане. – А рыба какая была?

Светлана часто-часто моргает глазами:

− Налим…

− Ну, стало быть, родится у тебя сын: я окуня поймала, невестка − тайменя…

Он не участвует в утренних «сонных» разговорах. Не из-за возможности на какое-то время отгородиться от неинтересных ему людей, − возможности, оберегаемой с тщанием, с каким не всякая собака оберегает свою конуру. И не потому, что это было скучно. Причина проста: однажды женщины уговорили его рассказать свой сон.

Тот рабочий день начался, как обычно: едва Юлия Петровна произнесла «Сегодня мне снилось, что я…», как он сейчас же занялся своими делами.

− Михаил Евгеньевич! Отзовитесь же! – услышал он настойчивый оклик и обернулся:

− Да?

Нелли Германовна глядела на него с любопытством:

− Мы тут говорили, что мужчинам дети не должны сниться… Ну, вроде бы как дети – не мужское дело… Правда, нет?

Он хотел сразу же согласиться с ней и прервать ненужный для него разговор, но, − бес, наверное, надоумил, − признался:

− Сегодня мальчика во сне видел. Маленького, лет трёх.

Женщины оживились.

− Надо же! − воскликнула Светлана и затараторила: − А как вы его видели? А на кого он был похож? А во что он был одет?

− Не трещи, Светка! – оборвала её старший инспектор. – Говорите, Михаил Евгеньевич, не слушайте её.

− Да ничего особенного во сне не произошло… − замялся он. Посмотрел на женщин, нетерпеливо ожидающих начала его рассказа, тоскливо подумал: «Ну зачем было говорить о мальчике… Сейчас набросятся − бесконечными вопросами мозг выклёвывать…» − и, вздохнув, начал:

− Снилось мне, что иду я по какому-то городу…

Невольно увлёкшись, он со всеми подробностями передал, как шёл по бульвару незнакомого города, вёз за собой детские санки. На санках сидел мальчик, одетый в зимнее пальто, поверх поднятого воротника был повязан яркий, в красную и жёлтую клетку, шарф, на голове плотно сидела пыжиковая шапка с опущенными клапанами, на ногах были валенки, на руках − пушистые вязаные варежки.