Хозяину тоже доверять нельзя. И не зря ведь те новенькие так боялись поначалу… Значит, что-то во всем этом не так. А что именно — Рей понять не мог и от этого занервничал, забил хвостом по полу.

— Тебе нельзя появляться на улицах, — озвучил Тоурен то, что детеныш и без него успел понять. — Это опасно. Особенно в таком виде.

Значит, он списал нервы на страх перед внешним миром. Ладно, пусть думает так.

— Почему?

Образ опасности никак не дал понять подробностей.

— Даэйров в этом городе не жалуют. Да и не по этим улицам гулять маленькому дарри[1].

— Почему не жалуют? — тут же спросил Рей. Это тоже было одной из многочисленных истин, в которых Тоурен не сомневался.

— Как бы тебе объяснить… — человек задумался. Сел в кресло и замолчал, собираясь с мыслями. — Ты же понимаешь, что вы отличаетесь от людей? Даже когда принимаете человеческий вид, вас легко отличить по глазам и походке. Вы красивее, сильнее, быстрее и ловчее. А люди настороженно относятся к тем, кто не такой, как они, даже в малом. Таких, как ты, опасаются особенно, потому что не понимают, чего от вас ждать.

— Как я? — Рей слушал Тоурена внимательно, соединяя его слова с образами, приходившими во снах.

«И ты тоже не понимаешь».

Ему снились предки — огромные, могучие и гордые небесные хищники, свободные, летающие и охотящиеся там, где пожелают. Снились города, построенные руками предков — величественные, удобные и для крылатых исполинов, и для тех, кто предпочитал жить в двуногом обличии, поднимаясь в небо лишь время от времени. Выходит, он что, не такой, как предки? Или люди… травоядные?

— Дети даэйров и людей, — кивнул Тоурен. — Полукровки.

— А в чем разница? — Рею вдруг стало еще более не по себе от этих слов, он невольно прижал к голове уши. Почему сердце так гулко бухнуло в груди?

— Большинство полукровок никогда не летают, даже если оборачиваются в подобие даэйров. У них не вырастают крылья. И люди отыгрываются на них за свой страх перед теми, кого достать не могут.

Но…

Рей отшатнулся, как от удара, не веря услышанному. Лапы стали ватными, сердце сжалось, а в глазах резко потемнело и защипало. Неужели сны лгали ему? Лгали обещанием неба, обещанием полета? Обещанием свободы. Той свободы, которую двуногие не понимают.

А человек не лгал. Он был уверен в том, что говорит, Рей слышал это. Значит — знает. Значит, это — правда. И ему уготована участь чего-то невнятно-среднего, ни рыбы, ни мяса, как говаривала матушка Тола.

Не даэйр.

Но и не человек.

Не примут ни те, ни другие. Тоурен знал это, верил в это.

— Мне жаль, малыш, — долетел до опущенных ушей его голос. — Твой отец думал явно не головой в этих стенах. И явно не о тебе.

Детеныш встал, покосился на человека и понуро побрел к двери, волоча хвост.

Нет, он не сломается и не решит свести счеты с жизнью. Будет жить назло родившим его тварям, которым плевать. Но такому, как он, наверное, и впрямь место только в этом доме. И он годен лишь на то, чтобы спариваться за деньги и приносить богатство Хозяину.

Лежа ночью в своем углу при тусклом свете свечного огарка, как всегда оставленного ему няньками, он мучительно думал, раз за разом вспоминая прошедший разговор. При одной мысли о том, что когда-нибудь придется подпускать к себе бесконечный поток чужих двуногих ради каких-то непонятных действий и платы за это, заставлял чешую на загривке вставать дыбом. Как ни крути, оставался единственный выход — сделать так, чтобы от этой участи его избавил сам Хозяин, тогда не заставит «работать» и не продаст. Осталось только понять, как это сделать…

…А спина действительно ныла или ему это только показалось?

Тоурен переменил свое решение. Маленький черный дарри с огромными золотыми глазами не должен был стать игрушкой клиентов. Хотя жизнь в борделе неминуемо наложит на него свой отпечаток. Он, Тоурен, со временем и наложит, аккуратно и бережно, чтобы какая-нибудь падла не сломала невинное создание насилием. Юные полукровки часто становятся жертвами за свою красоту. И лучше подержать его при себе до тех пор, пока он не вырастет достаточно, чтобы суметь себя защитить. О том, чтобы держать хищника в борделе пожизненно, не могло быть и речи, тем более что даже полукровки и те живут тысячелетиями, как говорят. Но вот пристроить так, чтобы он потом сумел сам распорядиться своей судьбой и даже подняться довольно высоко — это необходимо.

Жаль было говорить детенышу правду, но лучше лишить его иллюзий сейчас. Тогда в будущем не придется больно падать.

Он же не виноват, что отец у него идиот и такая же высокомерная сволочь, как все они, чистокровные даэйры. И лучше бы ребенку никогда и не знать своей крылатой родни.

Тоурен ждал, когда детеныш придет снова. А в том, что он придет за ответами на новые вопросы, сутенер не сомневался нисколько. Слишком цепкий и жадный разум у этого ребенка. Это прикосновение невозможно было не ощутить.

Но каково же было его изумление, когда через несколько дней ровно в тот же предутренний час, поскребясь тихонько в дверь, на пороге возник мальчик!

Без единого лоскута одежды.

В самом деле, откуда бы он ее взял?

Теперь Рей выглядел пяти-шестилетним ребенком. Но каким! Нетронутая солнцем белая гладкая кожа, кое-где покрытая мелкими нежными чешуйками, потрясающе правильное лицо без малейшего изъяна, обрамленное крупными черными локонами, изящно очерченные брови вразлет и глаза цвета червонного золота. На нежных пальцах рук и ног чернели привычные ему когти, а из волос выглядывали кончики острых подвижных ушей..

Чудо махнуло пушистыми ресницами и поежилось от непривычно ощутимого сквозняка. Тоурен опомнился, в два прыжка пересек кабинет и укутал мальчишку подхваченным с кресла пледом. Тот еще больше захлопал глазами и пошатнулся — стоял неуверенно.

— Почему ты это сделал? И как? — спросил Тоурен, усадив ребенка в кресло. И эту красоту он собирался отдать на потеху пресыщенным аристократам? Ну уж нет! Самому-то боязно…

Какое-то время мальчик молчал, видимо, соображая, как нужно говорить ртом. Снова его мимолетное касание прошлось по сознанию. Странное, необъяснимое и неощутимое физически, но совершенно явственное.

— Потому что мне здесь тесно, — с запинкой, растягивая слова, отозвался Рей. — И нужно жить среди двуногих. Я… просто захотел таким быть. Представил себе.

«А если я представлю себе крылья?» — так и читался в его глазах невысказанный вопрос. Тоурен промолчал, про себя качая головой. Жажда неба станет его проклятием на всю жизнь…

А мягкая ткань ему понравилась. Забрался в кресло с ногами, завернулся в плед и сидел, привыкая к новому виду, к новому телу.

— Ты прав, нужно жить, — кивнул мужчина. — Нужно учиться.

— Чему?

— Всему. Как одеваться, как есть, как общаться с разными людьми, а потом и наукам, чтению, письму, счету, например. Таскать знания прямо из головы это хорошо, но не всегда достаточно.

И дни понеслись один за другим в бесконечных уроках. Учиться и впрямь приходилось всему. Рей поглощал все знания, до каких только мог дотянуться, и задумываться о снах и предках было некогда. Жажда неба постепенно тускнела в памяти, вытеснялась иными мыслями и желаниями. Чаще всего к вечеру он настолько уставал от впечатлений, что падал спать в своей новой комнате наверху, едва доходя до кровати и не задумываясь о разнице своего нового и прежнего существования. А было над чем.

Взяв мальчика к себе, Тоурен одним махом поставил его над всеми остальными обитателями борделя, что, само собой, вызывало их тихое недовольство. Рей, увлеченный обучением, перестал слушать окружающий ментальный фон и понятия не имел, что о нем много и со смаком говорят. Да еще и в подробностях, которых не видели. Лишь его старые няньки качали головами и говорили одно: «Лучше к Тоурену в постель, чем под каждой сволотой». Они единственные бывали наверху, получив разрешение приходить к Рею с тех пор, как хозяин коротко приказал: «Обучить».