Когда я приперся на работу, меня тут же препроводили к начальнику.

Оказалось, что быть здесь хоть кому-то нужным очень приятно. И я с порога, в служебном рвении, начал рапортовать.

— Когда ты от нее ушел? — оборвали меня уже на третьем слове.

Кажется, я покраснел. И замямлил:

— Довольно поздно. Она была испугана — к ней пришло письмо с угрозами…

— Вот это?

— Да.

— Сам писал?

— Да нет, — я попытался сбиться на игривый тон. — Хотя в подростковом возрасте мог бы. Но для тридцатилетней одинокой женщины в этом не было необходимости.

Шеф мрачно сверлил меня взглядом.

— Какого черта?! — разозлился я. — Все это случилось после окончания рабочего дня. Она что, пожаловалась, что я ушел не заплатив?

— Точное время когда ты от нее ушел, — медленно сказал шеф. — И советую как следует подумать, прежде, чем отвечать.

— А почему, собственно? — я судорожно боролся за свое право на личную жизнь.

— А потому, что эксперты уточняют сейчас время ее смерти.

…То, что нет кондиционера — это плохо. Но то. что нет параши, это хорошо. То, что посадили — это плохо. Но то, что сижу не в Совке — это хорошо…

Интересно, вычтут с меня за питание?

А, может, они блефуют, что Анат тем же «собачьим» ядом?.. Да нет, нелогично — если я убийца, то я уж точно знаю, чем я это сделал. И лапшу мне на уши вешать — себе же во вред… Давно надо было расколоться насчет тещи: все равно ей точно ничего не будет. Теперь-то совершенно ясно — моя теща Софья Моисеевна — сумасшедшая. Маньяк-убийца. Психологически вполне объяснимо.

Когда сорок лет назад ей пришили отравление, она эту ситуацию столько раз через себя пропускала… а тут еще тяготы абсорбции… Собачка Фрида сыграла роль «собачки», и ружье выстрелило. Дуплетом. С полной отдачей… Нет, не могла эта старая карга меня выпасти без посторонней помощи — я бы заметил, когда к Анат шел, что она у меня на хвосте… И шел я быстро… Значит, моя теща, Софья Моисеевна, не шаркала за мной ревматической походкой, а пошаркала в частное сыскное агенство — блюсти честь семьи. Вот на что, значит, ее пособие идет! А мы еще о квартирке подумывали…

Похоже, что тещу надо закладывать срочно. А то Мариша ненадолго Анат переживет… Кстати, стопроцентное было бы алиби. Нет, для алиби она слишком хороша. Таких женщин на алиби тратить бесхозяйственно. Кстати, если уж речь зашла о сексе, то анализы такие брать не только бесхозяйственно, но и безнравственно. Заставлять человека изменять жене с лабораторным оборудованием… Как все-таки теща ее так быстро отравила? Я, значит, оттуда, а она туда: «Здрасьте, а я из горгаза. Не хотите ли бутерброд с колбаской?» Маразм!

…Нет, адвокат мне не нужен. Я не настолько богат, чтобы разговаривать в присутствии своего адвоката. А казенного мне тем более не надо — я на них в Совке насмотрелся…

А вот за переводчицу спасибо. Что она так покраснела?

— Они говорят, что в убитой содержится принадлежащая вам… ну… это самое. Понимаете?

Вот сволочи. Заставлять чистую еврейскую девушку переводить эту пакость!

— Напомните этим гигантам мысли, что я их об этом предупреждал! Но им так хотелось меня изнасиловать, что они не пожалели денег налогоплательщиков на этот подлый анализ!

Ну вот, хоть узнаю как на иврите «изнасиловать»… Краснеет и не переводит.

Смотри-ка, а я такая же сволочь, как и они. Такая сволочь не может не заложить тещу. И даже обязана это сделать… А я ведь не могу! Своими руками убил бы — совесть бы не мучила. А вот заложить — нет, не могу. Как-то неблагородно это.

— Они говорят, что в вашей квартире найден яд, которым были убиты все трое.

— Уже трое?!

— Две женщины и собака.

Ну все! Проклятая старческая скаредность! Правильно я от адвоката отказался. Яд в квартире — какой уж тут адвокат!

— Они говорят, что вас вызвали на очную ставку с вашей тещей.

Как это тонко! Никого мне не хочется видеть так, как ее! Хоть бы свой фирменный бутербродик с колбаской принесла, чтобы мне перед своим народом не позориться… И сына теперь в школе затравят…

Когда Софья Моисеевна, закинув ногу за ногу, улыбнулась и сказала:

— Начальник, угости попироской! — мне стало ясно, что «крыша» у нее поехала окончательно.

Переводчица, поразмышляв, как передать подтекст, решила не напрягаться и одарила тещу длинной темной сигаретой. С этой сигаретой рука тещи стала похожа на обгоревшее дерево.

Софья Моисеевна правильно назвала свои имя и фамилию, без запинки оттарабанила девятизначный номер своего удостоверения личности, но на этом, собственно, все и закончилось. Вернее, началось.

— В первый раз вижу этого мужчину! — сказала она, держа сигаретку на отлете.

— Это твоя теща? — спросил меня начальник.

— Если я ей не зять, то и она мне не теща, — сказал я, честно глядя на шефа бараньими глазами — терять мне было все равно нечего. «Савланут![14]» сказал я себе. Смертной казни здесь нет, глядишь, и найдут настоящего убийцу еще при моей жизни.

Чмокнула открытая шефом банка пива, и я попросил:

— Начальник, угости пивком!

Впервые Софья Моисеевна посмотрела на меня одобрительно.

Шеф укоризненно покачал головой и вызвал вторую «свидетельницу». Ею оказалась моя жена. Ленка влетела в кабинет и тут же споткнулась о презрительный взгляд своей матери. Наконец-то появился хоть один нормальный человек и высветил всю пошлую фальшь и идиотизм наших социальных ролей — и шефа, и тещи, и моей, и даже переводчицы.

Леночка-пеночка, веточки вен под глазами, тяжело жить, если все не по фигу.

Каждый ломается в отведенном ему судьбой месте. Неужели я был той самой опорой для нее?! Ни разу не сорвалась на визг на виражах абсорбции… Непринужденно сменила фонендоскоп на швабру… Потому что боялась — ее обвиню в приезде. Я знал, что боялась. И держал козырь при себе… Да нет, на самом деле не держал. Глупенькая, решила, что уговорила меня приехать. Как будто есть принципиальная разница… Ладно, разница есть. Особенно, в магазинах и тюрягах.

Ленка — единственный человек в мире, который боится за меня. Не за кормильца, отца ребенка, опору семьи, а просто за скота по имени Боря, которому, по большому счету, все по фигу, кроме сына… И вот она перед выбором: смолчать, что мать отравила собаку, или обменять мать на мужа. А ведь не знает еще, что в комплекте с собакой идут два трупа. В нагрузку. Поэтому все это для нее такой сюр собачий, но на еще чужой почве… И окончательно мерзко, что, думая о ней, думал о ее страхе за меня. В Совке это ласково называли эгоизмом.

— … Это ваша мать?

— Да, конечно. А это мой муж Борис. Боря?!

— Хорошо. Это ваша дочь?

Софья Моисеевна пожала плечами, как в театре «Ромэн»:

— Не знаю, я плохо вижу. Но моя дочь, как мне все-таки казалось, извините, не такая дура.

— Мама! — виновато сказала Ленка. — Пожалуйста, не надо. Мы же не дома…

— Не дома? — переломила теща обгоревшие спички бровей. — Почему? Ты мне все время рассказывала, что в Израиле мы будем у себя дома…

— Ага! — уличил шеф. — Значит, это все-таки ваша дочь?

— Молодой человек, — завела теща, — дай вам Бог в семьдесят лет точно отвечать на вопросы следователя. У меня плохое зрение, я уже сидела в тюрьме, когда ваши узники Сиона еще сидели на горшках…

— Ваши узники Сиона! — почему-то влез верзила Мики, до этого молча мерявший меня и мою мишпаху презрительным взглядом.

— А вы-таки правы, молодой человек, — теще явно захотелось отдохнуть на безопасной теме. — Они наши. В Союзе они страдали за нас, а теперь мы страдаем за них. Вы ведь меня понимаете? О чем я говорю? А вы, наверное, из Марокко?

— Ладно! — шеф явно начал нервничать. — Вы подтверждаете свое заявление, что собаку, принадлежавшую господину Бернштейну, отравила ваша мать?