— Ничего, — успокоил я Жеку, — я ее сам к тебе на свидание приведу. Когда ты два пожизненных отбывать будешь.

— Ты что ж, гад! — задохнулся Жека. — Теперь уже два «мокряка» вешаешь! Ненавижу!!

Зря он схватился за стул. Стул был слишком тяжелый — от такого и лунатик увернется…

…Когда Жека очнулся, он был привязан к этому стулу, основательному, под старину.

— Надеюсь, — сказал я, — у тебя установлена телепатическая связь с наркотикодателем, — и хрустнул третьей ампулой. Остальные оставил в футляре, перекинул его через плечо и пообещал: — Не отчаивайся. Я буду тебя навещать.

— Ты до полиции не дойдешь! Гадом буду, тебе это не пройдет! Это тебе не Совок! Прощайся с погонами!!!

Я вернулся, достал носовой платок и отпечатал Жекины пальцы на каждой ампуле. Потом подошел к столу, накорябал несколько ивритских букв и сообщил:

— Перевожу для перенесших легкое сотрясение мозгов. «Я — наркоман. Меня привязал мой друг, чтобы вылечить. Всех, явившихся на мои крики, прошу на мои слова не реагировать, а вызвать полицию».

Жекин стул отбил чечетку, наконец замер, и Жека тускло произнес:

— Что ты хочешь?

— Киру Бойко.

— Ладно, — простонал он, — сдам я ее тебе, фашист.

— Когда?

— Через недельку.

— Бесэдэр, — согласился я, — так я зайду через недельку? — и стал уходить.

— Завтра! — заорал Жека. — Завтра вечером! В семь, в кафе «Тамар».

— Хорошо, — смиренно сказал я и отвязал изумленного Жеку.

— А чего это ты мне так сразу поверил? — насторожился он.

— А чего не поверить хорошему человеку? — удивился я. — Который оставляет тебе самое дорогое, что у него есть, да еще с дактилоскопическими автографами, — и я чуть тряхнул «фотопогремушкой».

Жека дернулся.

— Ну, до завтра, — сказал я. — За сводничество получишь свои фотопринадлежности. А если встреча сорвется, получишь за фотопринадлежности…

На душе было гадко. Весь этот садизм дался мне тяжело… Чего не сделаешь ради жены, вернее, чтобы не остаться круглым бобылем.

Когда проходил недалеко от дома Мариши тоска усугубилась и вытянула откуда-то странное чувство ответственности за Номи и Вову Вувосов. И я зашел.

Все стало куда приличнее. Номи спала в кроватке. Пол был относительно чист, Вова относительно выбрит… Душа во мне скулила, не переставая.

— Поздравляю с отменой штрафа за вскрытие противогазов!

— Спасибо, — кивнул Вова. — Как бы нас самих теперь не вскрыли. Ты чего шляешься?

— Шел от нашего общего знакомого…

— А-а, от этого… Ну и как? Есть новости из гарема?

— А как же! — показал я ссадины на кулаке. — Завтра встречаюсь с Кирой Бойко. В девятнадцать ноль-ноль!

Вова усмехнулся:

— В Саудовской Аравии?

— Почти. В кафе «Тамар»… Кстати, выпить есть?

— Уже нету. По случаю войны пришлось спаивать унитаз… Кофе будешь?

Пока Вова варил кофе, я созерцал его новую фреску — на стене салона, заваливаясь в разные стороны, брела куда-то группа изломанных жутких силуэтов. Контуры их прерывались и обрывались.

— Это что, исход евреев из Египта?

— Нет, — крикнул Маэстро из кухни, — это выход художника из запоя. Уникальная техника. Пытаясь удержаться на ногах, обрисовываешь собственную тень на стене. И так много раз, пока не сможешь прикинуть, сколько хозяин сдерет за ремонт…

Рядом тормознула машина. На этот раз «Мицубиши». И Жека буркнул:

— Влезай. Кафе не работает. Из-за войны.

Пристегнутый ремнями к сиденью, Жека выглядел гораздо лучше, чем привязанным к стулу. И я сделал ему по этому поводу куртуазный комплимент.

— Не вижу фотопринадлежностей, — тускло ответил Жека.

— Увидишь, — пообещал я, — но только сначала я увижу Киру.

— Я тебе не верю.

— Надо же, какое совпадение. А я тебе. Может к адвокату подъедем, договорчик оформим?

— Черт с тобой! — процедил он. — Садись. Женщина ждет.

Пустырь. Почти незаселенный поселок караванов.[51] Свет кое-где. Подъезжаем к темному, последнему. Значит мы первые.

— Мадам опаздывает, — Жека долго возится с замком.

И здесь лампочка без абажура.

— Выпить хочешь?

— Не хочу.

— И правильно.

Лезет в холодильник. Что же пьют на израильских «малинах»? Пусто. Пиво сегодня не завезли. Матерится. Лезет в морозилку… АВТОМАТ!!!

— Ну все, мент. Отсуетился.

— Не валяй дурака. Ты что думаешь, я без прикрытия?

Это ляпнул зря. Мики не к месту вспомнил. Наивный ход.

— Думаю. Потому что, идя с прикрытием, мент возьмет с собой ампулы. Для убедительности. А ты не взял. Значит, боялся. И прикрытия нет.

Мики, Мики, считай меня жертвой Саддама. Ведь если бы не война, ты бы по-прежнему мирно пас меня…

— Хорошо, прикрытия нет. Но на работе все известно. И твои ампулы в сейфе. Тебя возьмут еще до утра.

Смеется. Искренне!

— А мне плевать. При чем тут ампулы? Я тебя убить должен. Давно должен. Сам видишь…

Музыку врубил. На всю громкость. Значит, действительно будет стрелять…

Глупо…

— К стенке! Приговор зачитывать буду…

Истерик!..

— … Позорный мент, Борис Бренер, за то, что перестал быть человеком, за предательство своих боевых товарищей и регулярное вешание на них мокряков, как при социализме, так и при капитализме, за злоупотребления служебным положением, шантаж и прочее дерьмо, приговаривается к вышке! По законам чрезвычайного положения!..

…Вместо выстрелов гаснет свет. На пол! Пули над головой. Откатиться…

Еще откатиться!.. Теперь бросок!!!

… Ну все, теперь подождать, когда Мики врубит свет и посмотреть, что я сотворил с Жекой… А здесь коллега перестарался — окно уже можно было и не выбивать.

— Шалом, Мики! Ани по. Ха-коль бесэдэр, тода ла эль![52]

— Ло мэвин! — отрезал Мики из темноты. — Рак руссит![53] Твой душман еще дышит?

— Вувос!!! — обалдел я. — Вувос! Вова!

… Не знаю, может, я и первысил пределы необходимой обороны, но раскаяния не испытывал. Пульс прощупывался, и ладно.

— А как ты сюда попал?!

— На такси, — объяснил Вова. — Пошли отпустим тачку.

Вова передал мне «мамат», потом вытащил недовольную Номи и отпустил перепуганного таксиста.

— Кошмар, — честно сказал я, оглядев все его хозяйство. — Какого черта ты за мной следил, да еще с ребенком?!

Вова посмотрел на меня, как на идиота, и спросил:

— Общего знакомого реанимировать будем или добивать?

— Вообще-то он мне живым нужен, — признался я.

— Тогда стоит поспешить.

Мы отволокли Жеку, Номи, «мамат», автомат и прочий скарб в «Мицубиши» и рванули в больницу.

— Нет, без дураков, — попросил я, — чего ради ты тратился на такси, рисковал ребенком и вообще?

— Ну некуда мне ее было деть! — разозлился Вова. — Никого я тут не знаю! Стреножен двадцать четыре часа в сутки.

— Ну и дурак. У меня две бабы от безделья шизеют. Так что всегда и на сколько угодно.

— Ловлю на слове! — обрадовался Вова. — У меня завтра в три встреча с заказчиком… Доча, не надо дядю-бандита трогать, нельзя, да-а, нельзя… дядя и так еле дышит… Ты извини, что я полез в твои дела. Но, во-первых, это не только твои дела… все-таки одна из убитых — моя жена.

— Я бы на твоем месте больше доверял профессионалам…

— Хреновый ты прфессионал, — объяснил Вова. — Ведь уже у борделя с ним все было ясно.

— Что тебе было ясно?

— Что нет у него в помине никакой Киры. И ничего нет, кроме ненависти к тебе. Это у него на лице читалось. Крупными буквами. Я неплохой портретист.

— Ошибаетесь, Ватсон, — добродушно сказал я. — Есть у него Кира. Но это его главное сокровище. Он ее прячет, как Кащей — иголку. Когда Кира окажется у меня в руках, он получит два с половиной пожизненных.