После слов Кобылы со Всеволода точно гора свалилась. От радости он готов был броситься к посланцу на шею.

– Проходите, гости дорогие! – князь в полупоклоне пригласил их присесть в оставшиеся еще со времен Александра мягкие венецианские кресла.

Когда гости уселись, князь любезно спросил, почему его заранее никто не предупредил.

– Прости, князь, вина моя. Симеон предупреждал мня об етом, да я… виноват.

У князя было такое настроение, что он готов был простить любую их вину.

– Все же, дорогие гости, хочу предложить вам отдохнуть с дороги. Истопим баньку, а потом и дела обсудим. Как?

Бояре переглянулись.

– Ладноть, – ответил Кобыла, – как угодно хозяину.

Князь велел отвести их на гостевую половину, готовить баню и хороший обед.

Встретились они только на следующий день. Разговор начал князь с того, что спросил, как им пришлась банька. На что Кобыла восхищенно воскликнул, что ему до этого в подобных банях быть не приходилось. Довольный князь тоже похвалил свою баню, сказав, что, где бы он ни был, лучше бани не встречал. Оговорив другие вопросы жития-бытия, они незаметно подошли к главному. Начал Кобыла, который для такого разговора перед отъездом расспросил кое-кого бывалого.

– Мы приехали за товаром. Продашь аль так отдашь? – спрашивает он, не называя товара.

– Да кто же так товар отдаеть? – посмеивается князь, – говори, купец, че хотишь купить? – сказав, князь прищурил один глаз.

– Да… у тя есть невеста, а у мня жених.

Князь еще вчера понял, зачем прибыли гости, но вел себя так, будто ничего не знает.

– Да жених наш-то… великий князь Московии.

– Да он…тово… женат. А у нас на Руси запрет на втору жинку.

– Э, князь, – сокрушенно промолвил Кобыла, – ты бы знал, как он несчастен. Змея она. Чистая змея. Не любил он ее, не любил.

По лицу князя было видно, что он, хотя и удивлен, но все понял.

– Ну, че… я не против, – заявил Всеволод, – только… Симеон должон все решить с церковью.

– Да ето, – Кобыла махнул рукой, – решено. Сам патриарх решил. – Сказав это, Кобыла покраснел. – Нам бы, – пониженным тоном произнес Кобыла, – с ней поговорить. Да мы хотим ее увезти. Как по…

– Не увезете, – перебил князь.

От этих слов Кобыла вздрогнул:

– Пошто так? – спросил он.

– Да она как неделю уехала в Кашин, к тетке.

– Фу-у, – выдохнул Кобыла, – жаль!

– Она вертается, ну и, как положено, будем играть свадьбу.

– А она… не супротивится? – осторожно спросил Кобыла.

– Наша мать, умирая, взяла с меня слово, чеп я заботился о ней не хуже отца. Так… мое слово для нее – все. А лучи жениха для Марии я не вижу. Стать великой княгиней, да еще Московской, – такое редко выпадает. Так что не сумливайтесь и готовьтесь к свадьбе. И… поклон Симеону. Мария для него будет лучшей жинкой. Так и передай.

Посланцы раскланялись и стали собираться в обратный путь. В душе Кобыла был рад такому стечению обстоятельств. Когда посланцы вернулись в Москву и все рассказали Симеону, он был рад сообщению и вымолвил только одно:

– Че привезет Пожарский?

А в Константинополе тоже торопились. Чисто находкой был Янус. Его совет состричь усы Давыдов проверил – он был правилен. Но атаман не решился. Ему говорили:

– Сам стриги!

Пришлось вмешаться Пожарскому. По этому случаю собрался казачий круг. На середину вышел сам Пожарский. Одет по-казачьи: широкие шаровары на учкуре, бешмет до колен, поверх чекмень. На голове – папаха с клиновым тумаком. Где только взял? Да старое прихватил. Заговорил:

– Друзеки-казаки! Начаюся на вас, че обраду русскому народу принесет. Надобедь важну грамоту для князя Московии привезть. Неуж рахунку дадим?

Эти казацкие слова взяли их за душу. Кто-то жалобно промолвил:

– Усов-то жаль!

– Давай по жребию! – предложил Пожарский.

Казаки задумались.

К князю подошел вразвалку плечистый казачина среднего роста. Усищи – за уши прячь. Взял он один ус, оттянул и сказал:

– Стриги, Андрей.

Пожарский узнал его. Он еще пареньком ходил с ним в Африку. Стриганул. И дело сдвинулось. Вскоре, правда, нехотя, казаки вытянулись лентой.

– Столь не надоть, – не вытерпел Давыдов: жаль казаков стало. – Шести-семи человек хватить. Как бы охраной будете!

– Будить семь, – распорядился Пожарский, – впереди с бунчу… с московским стягом, – поправился он, – далее карета, за ней – стража.

Когда с казаками и охраной разобрались, Янус поставил еще два условия: должна быть дорогая карета с хорошими конями. И жить надобно не в халупе, а снять лучший дворец. Давыдов и Воробьев только кивали головами. Князь Пожарский получал – и от кого! – уроки жизни.

– В Москве все проще. Бывают гости знатные, прием у князя. Иногда после этого идут в мыльню. Иногда – сразу за стол. Там и договариваются. А тут, смотри, должен подъехать в карете, с охраной. Проживать во дворце. Тьфу! Но… надобно, казаки. Для дела надобно! Те понятливо кивают. Пожарский повернулся к Давыдову и Воробьеву, стоявшим рядом: – За дело, братцы. Давай, – взглянул он на Януса, – веди!

Да, не зря казаки обращались перед отплытием к своей спасительнице за помощью. Помогает им Пресвятая Богородица, послав в помощь такого проходимца, как Янус. Он быстро организовал две колымаги, которые подбросили Пожарского и его команду до берега, как в старину кликали Босфора Фракийского, а ныне – Золотого Рога, на другом берегу которого был Царьград по-русски, Константинополь – по-европейски.

Стоило Янусу появиться на берегу, как сразу несколько перевозчиков замахали ему верховками. Но Янус знает, что ему нужно. Приветливо помахивая рукой, но проходя мимо, он остановился напротив одномачтовой барки. Такой не страшна и буря. А все от того, что борты внутри укреплены косовыми брусьями да воротовыми поясами. Перевозчик знаком с Янусом. Они обнялись, и Янус машет «команде», чтобы переходили на барку.

Перевозчик был мужик лет за сорок, почерневший от солнца и моря, в рваных, засученных до колен портах. Рубаха, потерявшая цвет, расстегнута, волосяная грудь, начавшая седеть, обнажена. Лицо узкое, глаза быстрые, хитроватые. Он с первого мгновения показал свою ловкость, умение управлять ладьей. Орудуя длинным шестом, вывел судно на большую воду, развернул его и поставил парус. Ветер тотчас надул парус, и барка заскользила по небольшим рябящим волнам.

Крик чаек, специфический запах моря напомнил казакам о пройденном ими пути. Подталкивая друг друга, они показывали на весла, притороченные к бортам. Мол, не хочешь ли, друзек, вспомнить?.. То и дело у бортов раздавались резкие всплески. По ним можно было судить, что рыбы в этих местах много и в воде идет энергичная охота. Порой жертва выпрыгивала из воды и, описав дугу, попадала в лодку. Увлеченные наблюдением за морской жизнью, убаюкивающим мерным ходом судна, они не заметили, как барка уткнулась в берег.

К удивлению Пожарского, спросившего перевозчика о цене, тот отрицательно покачал головой и кивнул на Януса. Хоть князь и не понял значение его кивка, но достал кису и положил на сиденье перед перевозчиком золотую монету. Тот быстро взял ее, попробовал на зуб и оставил за щекой.

Берег был достаточно крутым и заросшим зеленью, которая прятала убегающую вверх тропу. Когда она закончилась, упершись в мощеную площадку, перед путниками, выбравшимися на нее, открылось необыкновенное чарующее зрелище. Слева только что пересеченный ими залив убегал дальше, разрезая землю. Перед ними – необозримая гладь моря, играющего солнечными бликами. А за их спинами – город с белоснежными дворцами, золотыми куполами. И все это утопает в зелени.

Янус, поддернув порты и шмыгнув носом, подошел к Пожарскому.

– Куды дальше? – спросил он.

– Думаю, надо снять хоромы.

– А… хоромы – ето че? – спросил Янус, нагнувшись, чтобы поправить обувь.

– Хоромы – это, как ты сказывал, дворец, – ответил князь.

Янус выпрямился, поправил на голове что-то вроде колпака: