– Что с ней? – недовольно спросил Грэй. – Не по вкусу угощение? Арпийцы едят изюм. Специально для нее бросил три жмени, пусть ест. У моей первой жены были арпийские корни. Как-то шли по рынку, увидела изюм, и говорит: купи мне. И мне тогда так захотелось ее порадовать. Тоже красавица была. Волосы черные… Да-а… очень изюм любила. Ведрами бы ела и не наелась. Да-а… Так и не купил ни разу, – Грэй печально цыкнул. – Дорогой.

– Почему ты не ешь? – спросил Леман у Мии. Он поднял миску и протянул ей. – Попробуй. На вкус это гораздо лучше, чем на вид. – Посмотрев в миску, добавил: – и тут даже плавает какой-то изюм… или не изюм?.. Грэй, что это черненькое?

– Думаю, это то что жило в изюме, – ответил повар. – Мне тоже попадалось. По вкусу то же самое.

– По вкусу то же самое, – повторил его слова Леман, и снова протянул миску девочке.

– Алакхунта ахуш, – сказала Эльза Мии, принимая миску вместо нее.

– Шхагар аман, – ответила ей арпийка, и привычным движением скрестила на груди руки.

– Чего говорит? – спросил у Эльзы Грэй. – Ты предупреди ее, если не нравится, сама будет себе готовить. Шхагар ей подавай. У нас тут такого не водится. Это у них там в каждой норе по две штуки.

– Шхагар это ложка, – сказала Эльза.

Эламир взял Миину ложку, осмотрел придирчивым взглядом, потом поднялся, подошел к ведру, которым служил пень с вырубленной сердцевиной, вымыл ее, и вернул арпийке.

Мия еще раз критически осмотрела ее, обтерла о рукав, и, только после этого приступила к еде.

– Наверное, из знатных, – сказал Грэй Леману. – Воды на них не напасешься. Зачем мыть – вчера такой же суп ели? Что мне теперь, каждый раз для нее ложки мыть?

– Интересно, – заметил эрл. – А в клетке ее что, из отдельной посуды кормили?

– Это было в клетке, – сказал Эламир. – С той стороны решетки, мир выглядит немного иначе. Появляются новые привычки. Ты никому не желаешь доброго утра, не делишься едой, и спишь в одежде, чтоб не украли. Я быстро привык. К плохой еде, к холоду и недосыпанию. Но когда сбежал от Аклюса, к свободе, я привык еще быстрее.

Дикие земли это огромный, почти не тронутый человеком, сохранивший свою первозданную чистоту край. Из под конских копыт в полях то и дело вспархивают куропатки, в высокой траве и кустах мелькают оленьи рога, на лесных полянах пасутся дикие кони, в лесу визжат кабаны, а камыши в реках трещат и расходятся в стороны, когда между ними проплывают огромные, весом с хорошего барана, карпы.

Кто-то из воинов всегда скакал впереди отряда и разведывал местность. Разведчики постоянно менялись, и иногда даже эрл Леман брал на себя эту обязанность. Разбойники здесь вряд ли моги бы встретиться, ведь этой дорогой почти никто не пользовался, но в округе еще бродили где-то с полсотни мародеров, отколовшихся от тарийского войска.

Дети уже знали по именам всех воинов их не большого отряда, и пытались придумать клички тем, у кого их не было.

Здорового бородача Паттана звали молчаливым, и это прозвище подходило ему как нельзя лучше. Он постоянно с кем-нибудь разговаривал, а когда вдруг оказывался один, начинал что-то бормотать себе под нос.

Мальвина – длинного хмурого война, который обычно скакал позади колонны, называли волосатым, из-за большой плеши на голове. Эламиру показалось, что эта кличка никак не отображает его характера, и он предложил впредь именовать его «угрюмым».

Узнать про следующего кандидата вызвалась Эльза.

– Скажите благородный рыцарь, – спросила она у оказавшегося ближе всех Паттана молчаливого. – А этот толстенький, который правит первой повозкой… его зовут Чиар да?

– Просто Чиаром его давно уже никто не зовет, – будто ожидая вопроса, ответил он.

– А он действительно такой бесстрашный, как все говорят?

– О да! – подтвердил Паттан. – Число врагов для него никогда не имело значения. Он сам стоит тысячи. Атгары пугают его именем детей. Есть легенда. Однажды он шел по лесу и встретил тигра. Тигр шел по тропинке прямо на него. Ни топора, ни меча у бесстрашного Чиара тогда не было, но он твердо реши, что не уступит ему дорогу. Храбрость человека и сила зверя сошлись в невидимой схватке. Полдня они стояли, не отводя друг от друга глаз, а потом тигр исчез, растворился. С тех пор Чиар рычит по ночам, и дикие звери в лесу сходят с ума.

– Ночью он храпел как все, – с недоверием сказала Эльза. – Он мне не показался страшным.

– Скоро ты будешь бояться его, как все мы. Даже эрл Леман боится его. Когда рядом Чиар, эрл спит с мечом в руках, а вход в палатку сторожат десять лучших воинов. Однажды Чиар чихнул, и все они попадали с ног, а эрл в одних подштанниках выскочил на улицу, и…

– Молчаливый! – окликнул его Мальвин. – Ты молчал бы потише. Не приплетай в свои истории эрла. Твой язык, самый страшный твой враг. Бубни себе в бороду, и может быть, она спасет твою шею от меча.

– Да, – согласился Паттан. – Эрла не было. Это был не эрл. Это был. – Он задумался. – Это был сам владыка Эмистан.

– Вот глупый человек, – раздраженно бросил Мальвин. – Кто-то ведь запихнул в бычий череп мозги куропатки. Как ты дожил до своих лет? Чу-де-са, – протяну он. – Не слушай его девочка. Чиар стал бесстрашным, потому что родился в час самого долгого и страшного грома, какой только слышали уши смертных. С тех пор стоит ему появиться в какой-нибудь деревеньке и назвать свое имя, как у земельщиков начинают дрожать колени, а их жены ведьмы вскрывают себе вены, или бегут к реке топиться. Когда Чиар злится, можно услышать, как с края Земли доносятся отголоски грома.

– Вам не надоело трепаться?! – послышался сердитый голос Чиара со стороны первой повозки. Войны рассмеялись.

– О-о-о, – притворно испугался Паттан . – Похоже, он на вас разозлился, – сказал он детям. – Первый воин Сырой долины, кошмар сломленной духом Атгарии не любит, когда посторонние узнают о его страшных тайнах.

– Да, я бесстрашен! – крикнул Чиар. – У меня хватит смелости слезть с телеги и привязать язык какого-нибудь болтуна к хвосту его лошади!

– Ну вот, – пожаловался Паттан, – накликали вы на нас беду.

Войны снова загоготали.

– А ты веселый, – сказала Эльза Паттану. – Наверное он такой же бесстрашный как и ты молчаливый. Я знаю историю про одного веселого томена. Он тоже очень любил пошутить, но слишком поздно понял, что нет шуток, которые нравятся всем.

– Эта не та, в которой старший из сыновей подарил отцу перед смертью женское платье?

– Нет, никаких платьев там не было. А история была такой:

Томен Салам должен бы женится на дочери владыки ниберии. Дочку звали прекрасная Амулена. Салам вел с ней долгую переписку и считал ее одной из самых умных и веселых девушек на свете. Амулена любила посмеяться, любила все новое и очень часто меняла своих шутов.

У томена тоже был шут. Когда Салам писал письма прекрасной Амулене, то всегда звал к себе шута, чтобы он помог ему придумать пару свежих шуток. Шут был остроумен и находчив, ему всегда было, что сказать, но Салам стал придираться к нему, потому что ему очень хотелось угодить своей невесте. И как-то он так разозлился, что даже пообещал высечь и прогнать несчастного острослова, если он будет придумывать такие не смешные шутки. «Зачем мне шут, если я сам шучу в тысячу раз лучше!» – кричал он.

«Я стараюсь, – оправдывался шут. – Вы стали слишком придирчивы милостивый томен Салам, и я уже боюсь предлагать что-то новое». Но деваться было некуда, и, не зная покоя, день за днем он придумывал шутки, которые могли бы прийтись по вкусу капризному томену . А Салам только и твердил: «Не смешно! Глупо! Не смешно! Глупо!..»

И вот в очередном письме прекрасная Амулена, какое совпадение, тоже пожаловалась на своего шута. «Его плоские остроты меня утомили, – писала она. – А так хочется чего-то нового!» И в конце письма она предложила поменяться шутами.

И тут же в голове у томена родился замечательный план: «Он отправится в далекую ниберию сам вместо своего шута. Он узнает свою невесту, поразит ее своим остроумием, и откроется ей под звонкий ручеек ее смеха».