Эти слова для меня словно удар в солнечное сплетение. Эби поднимает голову. Они с коллегой смотрят теперь на меня в упор, и я чувствую, как у меня начинают рдеть щеки.

– Да, – каркающим голосом отвечаю я. – Да, но в тот раз я объяснила полиции, что это было чистое недоразумение.

– Не могли бы вы еще раз рассказать нам, что тогда случилось? – спрашивает Чибуцо.

«Нет, черт возьми, не могла бы!» Ворошить эту болезненную древнюю историю – последнее, чего мне хочется сейчас.

– Что вы помните о том инциденте? – продолжает моя собеседница.

Делаю глубокий вдох.

– Я шла по парку и вдруг увидела коляску – она стояла у небольшой группы деревьев. Я сошла с тропы и подошла ближе, чтобы посмотреть. В коляске спал ребенок. Я огляделась вокруг, никого не увидела и подумала, что надо взять коляску и отвезти ее в полицию, куда я и направлялась в тот момент, когда рядом со мной вдруг остановилась полицейская машина.

Я умолкаю, и детективы тоже не произносят ни слова. Молчание затягивается.

– У вас был с собой мобильный телефон? – Констебль Маршалл задает вопрос, которого я ожидала, потому что его задавали мне полицейские и в тот раз.

– Да, – говорю, – телефон у меня был, но я подумала, что если отвезу ребенка в участок сама, то так будет быстрее.

– А вы не подумали, что лучше было бы сначала все-таки позвонить нам на всякий случай: вдруг об этом ребенке кто-то беспокоится, вдруг его уже ищут?

– Теперь, задним числом, я это, конечно, понимаю. Но в тот момент мысли у меня немного путались.

– Не могли бы вы объяснить подробнее? – спрашивает Чибуцо. – Почему у вас путались мысли?

Я прекрасно понимаю, к чему они клонят.

– В августе того года… – Голос у меня становится сиплым, я откашливаюсь и начинаю снова. – В августе того года мой сын… мой трехлетний сын умер от острого лимфобластного лейкоза. Я была вне себя от горя. Я и сейчас еще не оправилась.

– Очень вам сочувствую, – говорит Эби и смотрит на меня с жалостью.

Но ни сочувствие, ни жалость не мешают ей продолжать ворошить все это и дальше. Снова и снова они заставляют меня брести через боль, а сами слушают и наблюдают.

– Это была не единственная моя потеря, – говорю я. – Лили, сестра-близнец Сэма, умерла при родах. Так что я потеряла обоих детей.

Чибуцо кивает. Маршалл смотрит вниз, на свои ботинки.

– Но вы ведь это все уже знаете, – говорю я, глядя прямо в честные карие глаза детектива-сержанта. – У вас же все там записано.

Она снова заглядывает в бумаги, лежащие перед ней на столе.

– Здесь сказано, что вы в то время страдали от депрессии. Это так?

– Да, – отвечаю, скрипнув зубами. «И ты бы небось страдала, умри у тебя второй ребенок».

– Я знаю, для вас это непросто, – настаивает Эби, – но миссис Дрейпер утверждает, что отвлеклась лишь на пару минут, когда ее старший малыш, которому тогда было чуть больше года, убежал в кусты. Она говорит, что, когда вернулась, коляски не было там, где она ее оставила, а вы быстро удалялись по тропинке, толкая ее перед собой. Она говорит, что кричала вам, но вы не реагировали. По ее словам, вы не могли ее не слышать, если только вы не глухая. Побежать за вами она не могла: ее малыш не слушался и продолжал убегать от нее. Тогда-то она и позвонила в полицию. Вы разве не слышали, как вам кричала миссис Дрейпер?

– Нет! Я уже много раз это повторяла. Если б я слышала тогда ее крик, то, конечно, остановилась бы и вернулась. В тот раз мне не предъявили никакого обвинения, так зачем же вы опять ворошите эту историю?

– Миссис Маркхэм, – серьезным тоном спрашивает Тим, – это вы привели к себе домой Гарри вчера вечером?

– Откуда я его привела? Нет. Говорю же вам, он уже был там, когда я вернулась. – В комнате ужасно душно, у меня зудят веки, и все тело как в огне. Я понимаю, что зря не захотела дождаться адвоката. – Вы меня в чем-то обвиняете? – Делаю глоток воды из стакана. Она тепловатая и не помогает растворить удушающий ком в горле.

– Нет, – говорит Чибуцо. – Мы просто пытаемся докопаться до фактов. Нам надо определить, каким именно образом Гарри оказался вчера у вас в доме.

– Я ведь уже говорила вам. Я не лгу, если вы в этом меня подозреваете. Зачем бы я стала вам звонить, если б сама привела его? И вообще, где во всей этой истории родители Гарри? Спросите у них, что случилось. Почему они не следили за своим сыном? Как он попал в мой дом? Здесь явно творится что-то странное, но я тут ни при чем!

– Пожалуйста, постарайтесь не волноваться, миссис Маркхэм… Тесса, – говорит сержант. – Мы беседуем со всеми заинтересованными сторонами.

– А как же мой муж, Скотт? С ним вы тоже беседуете? Или у вас проблема только со мной?

– У нас нет с вами никаких проблем; мы только хотим выяснить, не знаете ли вы чего-нибудь такого, что могло бы помочь нам в расследовании. А со Скоттом Маркхэмом мы говорили сегодня утром.

Руки и ноги у меня дрожат. Дыхание становится частым и неглубоким. Кажется, сейчас у меня начнется паническая атака. Я вспоминаю слова моего доктора: сделать глубокий вдох, на раз-два-три-четыре-пять задержать дыхание, а потом выдохнуть, медленно. «Ничего плохого с вами не случится, – говорил он. – Как бы тяжело и страшно вам ни было, от панической атаки умереть нельзя». Сейчас я в этом сомневаюсь.

– С вами всё в порядке, Тесса? – спрашивает Чибуцо, но ее встревоженный голос доносится до меня откуда-то издали.

Я вытягиваю руку, чтобы заставить ее замолчать. Хоть бы они ушли, дали мне прийти в себя, собраться с мыслями.

– Сейчас все будет хорошо… паническая атака…

– Беседа прервана в… четырнадцать десять.

Наверное, мне не стоило возвращаться после этого на работу, но я не хотела, чтобы Бен подумал, будто я без зазрения совести злоупотребляю его добросердечием. Да и вообще, что бы я стала делать дома – снова думать, прокручивать в голове одни и те же мысли? Вот уж чего мне совсем не хочется. Я направляю шланг в пустой цветочный горшок и наблюдаю за тем, как вода шипит и брызгает, смывая со стенок землю и грязь.

Слава богу, в участке я сумела справиться с собой и не поддалась панике полностью. Дыхание выровнялось довольно быстро, и я смогла взять себя в руки. Чибуцо остановила беседу, а Маршалл принес мне сладкого чаю с печеньем. Они были добры ко мне и сказали, чтобы я шла домой и отдохнула. И еще сказали, что я «отпущена до продолжения допроса» и что они свяжутся со мной, когда и если им понадобятся еще детали.

Воспоминания о том страшном годе пробудили мою давнюю боль, которая так закипела и заклокотала во мне, что я едва не задохнулась; но я сумела ее обуздать, и теперь она едва булькает. Я снова дышу свободно. Ну почти.

Направляю шланг в сторону и заглядываю в горшок, чтобы проверить, всё ли я отмыла. Горшок чист. Осталось перемыть еще пятьдесят таких же.

– Что, сэндвич с креветками несвежий попался?

Я поднимаю голову и вижу перед собой Бена – он озабоченно смотрит на меня.

– А?..

– Что-то вид у тебя какой-то зеленоватый.

– Ты сегодня прямо сыплешь комплиментами, – говорю я.

– Извини. Просто стараюсь быть внимательным боссом. Работники нужны мне живые и здоровые. – Бен обеспокоенно разглядывает меня, склонив голову набок.

Последнее, что мне сейчас нужно, – это еще одна порция жалости.

– Спасибо, у меня всё в порядке, – заверяю я его, но мой голос звучит так, что даже я сама себе не верю.

– Ну как скажешь… Вообще-то у меня есть к тебе разговор, Тесс.

Господи, надеюсь, он не собирается меня уволить! Правда, вид у него сейчас не злой и не раздраженный, но как знать…

– Не пугайся, ничего страшного, – говорит Бен. – Всего лишь деловое предложение.

Я таращу на него глаза, как идиотка. Не знаю, как отвечать.

– Ты свободна сегодня после работы? – продолжает мой начальник. – Хочу пригласить тебя куда-нибудь выпить. Приставать не буду, обещаю. У меня к тебе серьезный разговор.