Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— А вы понимаете, что занимаетесь воровством интеллектуальной и студийной собственности? — громко и членораздельно сказал Эйсбар.

— Ах, Сергей Борисович, разве вам, гению, Матфею от кинематографа, стоит говорить о таких низких материях? Есть у нас листок, подписанный представителем вашей студии. Все это делается в рамках пропаганды вашего творчества. Привлечение разных кругов аудитории — рекламный проект. Разве можно иначе? Каждый ваш кадр, запечатленный господином Гессом, это, знаете ли, культурное достояние нации, общества. Какого общества? Вот в чем вопрос. Сплоченного, сильного, ответственного, знающего себе цену, не считающего более нужным подчиняться тонконосой романовской семейке. Есть более серьезные силы. Впрочем, умолкаю. Я вижу, вы сегодня не в настроении. Прискорбно.

Эйсбар озирался в поисках выхода. Александриди помахал ему с последнего ряда, но, судя по льняной головке, покоящейся у него на плече, уезжать не собирался. С задних рядов шел приторный запах гашиша. Распорядитель просмотра исчез, Эйсбар остался один. Кое-как найдя в темноте выход, он выбрался из зала и поднялся в проекционную будку. Девушка-киномеханик в солдатской шинельке раскладывала по полкам коробки.

— Позвольте отрекомендоваться — Сергей Эйсбар. Где пленка, которую только что крутили? Отдайте ее мне — надо внести небольшие поправки, — строго сказал он девице.

— Но… — засомневалась она. — Георгадзе в курсе?

— Он в курсе всего, вы же знаете.

— Ваша правда, — рассмеялась девица. — Вот коробка. Под вашу ответственность.

Эйсбар быстро сбежал по лестнице вниз, толкнул дверь с надписью «Служебный выход» и оказался на улице. Решил пройти через двор, и скоро свежий воздух с набережной бил в лицо.

Утром надо во что бы то ни стало найти Долгорукого! Найти Долгорукого… Как будто он не пытался увидеться с ним все то время, что был в Москве!

Утром Эйсбар проснулся еще более раздраженным. В контору князя он, конечно, не пойдет — сколько можно сидеть в приемной! Проще выловить Долгорукого на каком-нибудь торжестве.

В ресторации, в ожидании завтрака, Эйсбар затребовал газету — что готовит вечерняя столица праздному обывателю? Гранд-событие — в Театре Мейерхольда премьера. «Наш распорядитель талантов, конечно, не преминет», — подумал Эйсбар.

Он оказался прав. Улыбающийся, холеный Долгорукий будто не шел, а плыл по фойе театра, раскланиваясь, одаривая любезным взглядом сразу нескольких знакомых, подбадривая кого-то жестом. Едва касаясь локтя Лизхен, он вел возлюбленную по залу.

Лизхен первая увидела Эйсбара и неожиданно для себя радостно ему улыбнулась. Она так соскучилась по Ленни, так давно не видела беглянку, что видение ее любовника показалось возвращением в прошлое. Эйсбар шел им навстречу, целовал ей руки, здоровался с Долгоруким.

— Сергей Борисович, милый мой, что вы говорите! — усмехнулся Долгорукий в ответ на рассказ Эйсбара о вчерашнем просмотре. — Никто не давал никому права перемонтировать ваше полотно. Это чистая самодеятельность. Кто-то из ваших завистников постарался. С «Цветом Ганга» все неплохо, я надеюсь? Помощь оказывается? Чеки отправляются регулярно, насколько мне докладывают. — Долгорукий похлопывал режиссера по плечу, прощаясь. Губы его что-то говорили, но это был лишь умелый спектакль: аудиенцию князь закончил.

Глава VIII. Новые открытия Ленни

Апрельское солнце яростно колотило палочками лучиков в окна домов. Ленни с Колбриджем шли по улице, распахнув пальто и обливаясь потом.

— Непонятная погода! — ворчал, отдуваясь, Колбридж. — Вчера зима, а назавтра — не успеешь оглянуться! — лето. Как прикажете одеваться, мой командир?

Ленни посмеивалась, хотя сама изнывала от внезапно и не вовремя нахлынувшей жары. А ведь бедному старикану еще и тяжести приходится таскать! Как истинный джентльмен, Колбридж не разрешал Ленни прикасаться ни к штативу, ни к тяжеленной камере. Сегодня они собирались снимать новые павильоны подземной железной дороги, которые так удивили Ленни месяц назад, когда она вернулась в Москву.

В Москве она появилась в конце марта и, выйдя на привокзальную площадь, вдохнув сырой холодный московский воздух, почувствовала себя случайным заезжим гостем, который все цепляется и цепляется за свое, привычное, оставшееся вдалеке, все повторяет к месту и не к месту: «А у нас… а у вас…» — отделяя себя от нового, чужого. «А у нас уже весна вовсю, — подумала Ленни, морща нос, в который залетела белая снежная муха, и чихнула. — А здесь такое все серое!» Ей тоже Москва показалась снятой на черно-белую пленку. Не скучной, не блеклой, но слишком скупой на краски, как старая дева, хранящая свое приданое в сундуке на потом — на весну, на лето, на раннюю осень.

Ленни ехала в таксомоторе, прилипнув носом к окну, и глотала глазами знакомые улицы, площади, перекрестки. Тут виделся фасад, лишь слегка облупившийся со дня ее отъезда, а там абрис улицы казался не вполне узнаваемым — на пустырь меж двух домов было втиснуто новое здание, сияющее стеклом и металлом. Сколько же она не была дома? Почти год?

— Сколько же ты не была? Почти год? Сумасшедшая! Как можно! Как можно! — И Лизхен разрыдалась прямо на пороге, забыв о том, что плакать тоже надо изящно — упаси бог, распухнет носик! — и вместо носового платка утирая слезы головным платком горничной Маши, случайно оставленным в прихожей.

Из глубины квартиры выскочил рыжий меховой комок и прыгнул Ленни на грудь.

— Робеспьер! Псина моя любимая! Помнит! Помнит!

Поцелуи, вздохи, вскрики, смех, плач… лай…

— Маша! Готовь ванну! Барышня устала!

Чмок, чмок, чмок…

— Ну, рассказывай, скорей! Говорят, ты готовишь чудо-фильму.

— Так уж и чудо! Расскажу, расскажу… Сначала ты. Что твой Долгорукий? А Жоринька? Вернулся?

— Вернулся. Такой гадкий — ты бы не узнала. Долгорукий — чудо. Жаль, что женат, а то цены бы ему не было. А ты… Тут письма…

— А-а! — Легкий взмах руки. — Сожги!

— У тебя что — там, в Ялте?..

— Да. Но все потом, потом. А на обед — яблочная пастила?

— Ну уж нет! Яблочная пастила на десерт. А на обед — куриные котлетки. И суп! Слышишь, каждый день будешь есть суп! Маша! Ванна готова?

Шелковый клубок из двух тел катится на диван. Каштановый локон. Рыжая кудряшка. Острый локоток. Округлое плечо.

— Как…

— я…

— соску…

— чилась!

Болтовню пришлось прервать на обед и когда после супа и котлет настал час яблочной пастилы и Лизхен с Ленни устроились на новом диване с чайным подносом («Где же моя любимая торчащая пружина! Ау! Нет ответа!»), а рыжий спаниель Робеспьер разлегся у Ленни на коленях, оказалось, что год жизни с Долгоруким ничего не стоит перед несколькими часами безумия, которое Ленни, умудрившись не расплескать по дороге, привезла в Москву.

— Ожогин? — Лизхен круглила глаза, забывая донести до рта кусок пастилы. — Невероятно! Но как же… А что же дальше?

Ленни смеялась, размахивала чашкой, лила чай на новый диван, и все было, как когда-то, но, только очутившись в своей постели, только после того, как Лизхен подоткнула со всех сторон одеяло и, поцеловав ее на ночь (как маленькую!), ушла к себе, Ленни поняла, что она дома, и ощутила упоительное чувство свободы от ответственности за что бы то ни было, в том числе за себя. Она зарылась носом в одеяло, закрыла глаза и стала думать об Ожогине.

На самом деле она думала о нем всю дорогу из Ялты. Купе было выкуплено для нее одной. Двое суток сама себе попутчик, сама себе собеседник. Она болтала ложечкой в стакане с красно-кирпичным чаем и вспоминала.

Признание Ожогина ошеломило ее. Впрочем, ошеломило ее не само признание — его любовь, как только он произнес это слово вслух, показалась ей такой логичной, будто она давно о ней знала. Ошеломило ее, ЧТО и КАК говорил Ожогин. Он говорил не о своей любви и не о себе. Он говорил о ней, о Ленни. Говорил так, будто знал тысячу лет, будто чувствовал каждую клеточку, будто видел в ней то, о чем она только догадывалась. Но самое поразительное для Ленни было то, что она мгновенно и радостно раскрылась ему навстречу, найдя свое сердце давно отданным ему. Воспоминание об их единственной ночи заставило ее руки дрожать, а сердце колотиться. А его вид, когда он, растерянный, стоял на перроне — смешно, видно, он и правда решил, что она не вернется! — вызвал улыбку нежности. А она вернется? Вернется? Она не знает. А что Ожогин думает об их будущем? Она тоже не знает. Завтра она пойдет на студию, встретится с Колбриджем — он уже несколько дней в Москве и ждет ее, — увидит Лилию. Они просмотрят смонтированные пленки, которые она привезла, определят, что требуется снять, и пойдут искать объекты съемок. Приблизительно она представляет — расписной трамвай… и эти павильончики… новые… метро… Ленни спала.

83
{"b":"644385","o":1}