– По-моему, вы несколько ближе к аду, чем к раю, – не удержался Дариор.

– Извольте, – пожал плечами Смоленцев, – что есть ад? Ведь это не выжженная пустошь, наполненная чертями, которые жарят умерших на сковородках. Это такой же мир, ничуть не хуже рая. Отличие лишь в том, что ад более материальный, а рай – духовный. Ценности разные. И вовсе не значит, что в ад идут выродки, а в рай – замечательные люди в рясах. Нет, просто одни тянутся к духовному и попадут в райские дубравы, а те, кто желает лишь набить карманы, попадут в ад с золотыми горами. Ну а кто вообще не верует в жизнь после смерти – так и останется лежать в гробу. Каждому по вере его. А я, если хотите знать, не хочу верить, что когда-нибудь меня в гробу сожрут черви. Право, уж лучше в ад.

– Вы снова и снова трактуете факты в угоду своих убеждений, – раздражённо сказал Дариор. – Я знавал одного священника, верующего до мозга костей. Так вот, он в полной мере опровергал ваши слова. Говорил, что, ходя в церковь, мы стремимся быть ближе к Богу, и одно лишь это пробуждает в Нём милость.

– Сколько людей, столько и мнений, – возразил Смоленцев. – Не забывайте, что даже священник является таким же человеком, как и мы с вами, а вовсе не посланцем свыше.

Неожиданно в разговор вступил цесаревич, и в комнате мгновенно наступила благоговейная тишина:

– Позволю себе не согласиться с вами, Михаил Андреевич, – задумчиво произнёс Алексей Николаевич. – Вера в Господа объединяет нас перед лицом врага. А церковь является первейшим символом веры. И мы должны посещать это священное место, чтобы оказать дань уважения Богу, оберегающему нас, и наше правое дело.

Смоленцев согласно покивал, не в состоянии открыто противиться воле будущего государя, и потому заговорил с возможной лаконичностью:

– Всех заветов Библии не перечесть. И, говоря откровенно, мы все слишком уж эгоисты, чтобы в ущерб себе исполнять их. А я глубоко убеждён, что в этом мире достаточно лишь творить добро, и добро это потом нам воздастся. Но главное – совершать благие поступки бескорыстно, а не именовать их долгосрочным вкладом в небесную перину. А церковь, как я уже сказал, нужно посещать лишь по зову души, а не для галочки таскаться туда с камнем на сердце и влача за собой шлейф грехов.

– Можно бесконечно спорить, господа, – примирительно развёл руками Василевский, – но давайте вспомним, что никто из нас уже больше года не был в церкви, мы день за днём грешим и даже не каемся, а потому нам просто противопоказано рассуждать и поучать друг друга божественной материей.

Эти слова словно устыдили окружающих. Даже Смоленцев смущённо закашлялся и отвернулся.

– Будут другие времена – будет и другая жизнь, – скорбно произнёс он.

– Теперь хочу перейти к двум основным вопросом, – заговорил Смоленцев с подчёркнутой серьёзностью. – Первое: поскольку Алексей Михайлович пришёл в себя, мы можем, наконец, сменить штаб-квартиру. Эти случаи с пропажей динамита и записками свидетельствуют о том, что кому-то из числа наших врагов хорошо известно наше укрытие. А потому необходима немедленная смена дислокации. Анастасия Николаевна?

– Временно вам придётся переехать в дом Феликса Венцеславовича.

– В этот гроб у Спасских ворот? – удивлённо переспросил Василевский.

А Смоленцев категорически заявил:

– Это невозможно! Там проходной двор, а нам нужны покой и безопасность.

– Всего на два-три дня, – сказала Анастасия Николаевна, – потом я переведу вас в другое, более надёжное место. Но сейчас такого нет. Отдельная квартира не на каждом углу имеется. Почти все большие квартиры в Москве превращены в коммунальный рай. Пришлось обращаться к нэпманам.

– Хорошо, тогда переедем завтра, после совершения операции.

– Какой операции? – встрепенулся Дариор.

– Вот, теперь перейдём к вопросу номер два. Наступило, наконец, то, чего мы так долго ждали. Надворному советнику удалось обнаружить логово «Серых». Расскажите.

Василевский гордо откашлялся и заговорил, в основном обращаясь к Дариору, ибо остальным эта история была известна:

– Вчера утром мы с Семёном расклеивали листовки вокруг Хитровской площади. Вдруг я заметил отряд «Серых» – вёл их сам Февральский. Проследовав за ними, я обнаружил в версте от Хитровки вход в подземное помещение. Я следил за входом до вечера. И бьюсь об заклад: это их логово.

– Не слишком ли просто? – усомнился Дариор. – Несколько месяцев вы не можете их обнаружить, а тут – раз, сезам, откройся!

– От постоянного бездействия они потеряли бдительность, – сказал Смоленцев, – но и мне всё это кажется весьма подозрительным. Почему, например, они, зная местоположение нашей квартиры, до сих пор не нанесли удар?

– Не они знают о местоположении, а Бист Вилах, – поправил Дариор.

– Пусть так. И всё же, есть над чем задуматься. Ну да ладно. Операцию по уничтожению «Серых» начнём завтра вечером. Боевой отряд Мещанова прибудет из Парижа не ранее чем через неделю. Ждать некогда – придётся обойтись своими силами. Итак, что мы имеем? Семь боеспособных человек.

– Восемь, – настойчиво произнес Алексей Николаевич.

– Даже девять, – взволнованно добавила Аня, – отец учил меня стрелять.

– Да и я способна не только возить записки, – заметила Анастасия Николаевна.

Василевский встретил эти заявления слащавой ухмылкой, Унглик покачал головой, а Михаил Андреевич раздражённо замахал руками:

– Ну будет, будет! Пока ещё я командую группой, и решать мне. Действовать будем так: перед входом в подземелье лежит пустырь, вокруг – сараи, чуть дальше – амбары, затем жилые дома. – Смоленцев подвинул на середину стола карту и обвёл карандашом нужное место. – Вот здесь проходит узкий проулок меж строениями, который ведёт в безопасную зону. Там в санях с вещами будут ждать нас Семён, Алексей Николаевич, Аня и Анастасия Николаевна.

Эти слова вызвали бушующий взрыв протеста.

– Я должен драться! – вскричал юный цесаревич. – Почему вы будете погибать ради меня?

– Михаил Андреевич, бога ради, что ж я, как трус распоследний, за спинами-то прячусь? – молил Семён.

– Семен, молчать! – рявкнул Смоленцев, и в комнате мгновенно воцарилась тишина. – Семён, не городи чушь! На твоём попечении жизни трёх важнейших в России особ, и ты отвечаешь за них головой!

– Алексей Николаевич, будьте благоразумны! Не время рисковать жизнью – навоюетесь ещё! Ну а вас, барышни, я прошу заняться женскими делами – упаковать наши вещи и подготовиться к отъезду. Я подумывал переехать уже сегодня, но переезд – дело приметное, а я не хочу попадаться на глаза «Серым» до операции.

– Но как мы выманим их наружу? – резонно поинтересовался Дариор.

– При помощи дымовых шашек, – пояснил Смоленцев. – Александр Васильевич закинет парочку – и мерзавцы, не в силах совладать с едким дымом, бросятся наружу.

– А почему вы уверены, что «мерзавцы бросятся наружу» именно через этот выход? Нам неизвестна точная схема подземелий.

– Это ближайший выход, так что и выбираться они будут через него. В двухстах метрах от их подземелья лежит спиленный дуб. За его толщей мы и укроемся, а когда «Серые», ослеплённые дымом, полезут наружу, мы перестреляем их, как на учениях.

– Двести метров – весьма неплохо для револьвера, – заметил Дариор.

– Знаю, – согласно кивнул полковник, – поэтому завтра утром Сытин завезёт нам полдюжины трёхлинеек из своих складских запасов.

– А не взять ли его самого? – спросил цесаревич. – Лишний стрелок вам не помешает.

– Ваше высочество, из него такой же стрелок, как из Сергея Николаевича – либерал!

– Или как из Унглика – великоросс, – совсем тихо добавил Василевский и тут же закашлялся, наткнувшись на грозный взор полковника.

Наступило утро воскресенья, второго марта. Тот самый день, когда жизнь Дариора кардинально и бесповоротно изменилась. Приготовления шли с самого утра. Дариор, проснувшись, отметил, что все уже встали, хотя часы показывали всего семь. В восемь часов прибыл недовольный и раздосадованный Сытин с тремя посыльными, которые перетащили в квартиру несколько ящиков и коробок. Венцеславич в который раз попробовал упросить Смоленцева отправить его в Париж, но полковник лишь отмахнулся и принялся распаковывать груз. Сытин, вздыхая, охая и притворно держась за якобы больную спину, удалился.