Вероятно, его внезапно ускорившемуся выздоровлению также способствовал разговор с полковником. Теперь у Дариора появился долгожданный стимул, цель в жизни – защищать и оберегать наследников царского престола. Ему немало льстило, что он не только живёт под одной крышей с Романовыми, но и имеет возможность беседовать с каждым из них. Было нечто романтичное в его новой должности: теперь он был не просто историк и не просто госпитальер, а защитник великой княжны и российского цесаревича. Есть чем гордиться.

Наступило первое марта. Оно было примечательно тем, что новоявленный защитник престола, наконец, выбрался из своей караульной и на полных правах госпитальера присоединился к товарищам за обеденным столом. Все были безмерно рады окончательному возвращению историка. Даже Анастасия Николаевна мило улыбнулась, ну а про восторг Мортена и Банвиля даже говорить нечего. Лейтенант крепко пожал руку товарища и пожелал ему скорейшего выздоровления, а комиссар так и вовсе сжал Дариора в своих медвежьих объятиях, да так крепко, что тот чуть было вновь не потерял сознание.

И вот пока Семён хлопотал над столом, пока Смоленцев, Василевский и Унглик что-то хмуро обсуждали, склонившись над картой, Банвиль и Мортен взахлёб рассказывали Дариору о своих приключениях. Оказалось, пока историк отстраивал крепостные бастионы, французы тоже времени даром не теряли. Теперь их, наконец, полноценно допустили к делу. Они вместе с госпитальерами развозили еду для раздачи нуждающимся, ночью забирали агитационные плакаты из типографии и участвовали в диверсиях. За последнее время контрреволюционерами было перехвачено несколько красных курьеров, ликвидирован большевистский провокатор, а также уничтожено ещё двое бойцов из числа «Серых». Их вместе с Василевским даже командировали в Тверь, где они подорвали какого-то важного комиссара.

Заливаясь детским смехом, лейтенант рассказывал, как Мортен, запутавшись в поясе с пироксилином, чуть не подорвал сам себя, а комиссар отчаянно возражал и норовил пнуть Банвиля мыском штиблета. Глядя на их радостное возбуждение, Дариор понимал, что его приятели неплохо провели время. Как бы он хотел поведать им во всех красках о своих приключениях, с которыми их гимназическая беготня не шла ни в какое сравнение! Но россказни о средневековых битвах вызвали ли бы у слушателей удивление и его запихнули бы обратно в комнату и заботливо приковали к койке. А потому Дариор благоразумно молчал, ибо своим героическим товарищам он мог поведать лишь о количестве трещин на потолке своей комнаты, кои он тщательно изучил за время своего продолжительного лежания в кровати.

Дариор отныне просто плыл по течению и наслаждался передышкой. Впервые за последние полгода он не вспоминал о Бист Вилахе. Где он? Разумеется, забрал архивы и теперь строит свои сатанинские козни. Он переиграл Дариора. Да и чёрт с ним! Порой надо просто смириться с поражением. Дариор провалил задание Мещанова – не только не нашёл архивы, но и фактически отдал их врагу. Да, с таким противником в одиночку не справиться. Взятки гладки. Теперь, впервые за последнее время, ему было сравнительно спокойно. Его кости ломило, голова кружилась, а ноги подкашивались при ходьбе, и это не считая того, что в радиусе нескольких километров нашлось бы немало людей, желающих его убить. Но всё это обыкновенные физические неудобства, а человеку комфортно лишь тогда, когда душа погружается в нирвану. И вот сейчас Дариор был близок к этому чудесному состоянию как никогда.

– Алексей Михайлович, вы меня слышите? – послышался настойчивый голос Смоленцева, и историк, наконец, вынырнул из мира грёз.

Унглик, Василевский и полковник смотрели куда-то в сторону, и, проследовав за их взглядом, Дариор увидел подходящего к столу Алексея Николаевича в сопровождении «личного агента Мещанова».

– Доброе утро, ваше высочество, – сказал полковник, вставая. – Теперь Алексей Михайлович тоже осведомлён о вашем истинном положении.

Михаил Андреевич говорил по-русски, и французы, не зная, о чём речь, спокойно беседовали меж собой.

Анастасия Николаевна и Алексей Николаевич сели в свои кресла. Теперь Дариор совсем по-новому смотрел на этого спокойного и уверенного юношу. В его лице начало проступать свойство, имеющееся лишь у двух типов людей: картёжников и правителей – непроницаемость. Глядя в глаза «будущему России», Дариор не мог понять, о чём тот думает.

– Итак, теперь мы все снова в сборе, и пора переходить к активным действиям. Настаёт тот… Семён, да не мельтеши ты! Сядь! Нам всего хватает, – прикрикнул Смоленцев, и Семён, в очередной раз наполнявший стаканы господ, покорно сел. Тогда полковник продолжил: – Настаёт тот момент, когда пора переходить к решительной атаке.

– А не проще ли посвятить наших французских друзей в истинные планы контрреволюции? – спросил Дариор по-русски.

Смоленцев недовольно поглядел на баламута и покачал головой:

– Не думаю, что им нужно это знать. Они не члены ордена, и я не доверяю им в полной мере.

– Мне вы тоже не доверяли? – резко спросил Дариор.

– Мещанов просил вам первое время не рассказывать о цесаревиче. Вы и так были перегружены новой информацией. А это вредно для здоровья.

– Надо же, сколько заботы! – усмехнулся Дариор.

– Не пытайтесь повсюду искать подвох, – сказал Смоленцев, назидательно подняв палец. – Да, мы не святые угодники, но вера в Бога и в справедливость нас объединяет.

– Вы не очень похожи на истинно верующего человека, – осторожно произнёс Дариор.

– Да, я не хожу в церковь, моя вера ограничивается другими деяниями. По-вашему, любой православный человек обязан ходить в храмы и упиваться в молитвах? О, нет, ошибаетесь. Вот, например, я. Прямо скажем, не святой, но весьма и весьма верующий. В далёком детстве матушка очень часто водила меня в церковь. Разумеется, мне это не нравилось. Скучно, неинтересно, темно. Меня больше тянуло во двор – накостылять приятелям по шее. Правда, обычно костыляли мне. – Смоленцев в унисон с Василевским и Унгликом рассмеялись. Правда, последние сразу же замолчали и неприязненно уставились друг на друга.

– Но вот прошло время, – продолжал Смоленцев, – я вырос, и походы в церковь стали для меня излюбленным делом, отдушиной, защитой от всего мирского. Здесь я забывал о невзгодах и мог спокойно остаться наедине со своими мыслями. Но время неумолимо шло и я понял одну истину: нет хуже греха, чем каждый день таскаться в церковь. Те люди, что с утра до ночи молят бога, ничуть не лучше уличных попрошаек, только просят они не у людей. Они думают, что своими ежедневными посещениями церкви постепенно выкраивают себе тёплое место в раю. Но это не так. Одними мольбами не умилостивить Господа. Плохо тебе? Терпи! Справляйся сам. Не отвлекай Господа! Если посчитает нужным, Он сам поможет тебе. Посещать церковь нужно, но не часто. И по зову души. Ну, вот представьте, что к вам в дом ежедневно ломились бы люди и умоляли впустить их к себе, дать им хлеба, денег и так далее. Вам бы было приятно?

– Выгнал бы взашей, – сказал Василевский и добавил: – А если жиды, так и подстрелил бы.

Унглик отвернулся, а Смоленцев сокрушённо покачал головой:

– Я это к тому, что не надо напрашиваться к Господу, не нужно лезть к нему в обитель, надоедать и без устали произносить его имя, молиться. Сказано: «не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно». Бога не пронять молитвами – он взвешивает сердца. Глупо полагать, что его можно задобрить, валяясь на коленях и целуя образа. Сказано: «Господь смотрит не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». Бог взвешивает поступки. В сущности, что есть Бог? Ведь по сути, это не Повелитель, сидящий где-то на облаке на личном троне. Прежде всего, это добро, это справедливость. Какая ему польза от ваших молитв? Ты хоть живи в церкви, но никому лучше от этого не станет. Нужны поступки, настоящие поступки. Только добрые деяния приблизят человека к желанному раю.