– Ты права, лучше бы договориться обо всем заранее, иначе на процессе может вскрыться такое, что не приведи господи.

– Да, но мне так и не удалось добиться у него аудиенции!

– Ну, попроси еще раз.

– Просила, но он опять отказал!

Ришар, явно озадаченный, задумчиво потер подбородок.

– Ладно, я сам этим займусь. Позвоню кое-кому, и, думаю, дело стронется с мертвой точки. Поговорим об этом сегодня вечером.

Камилла облегченно вздохнула.

– Спасибо! – сказала она, направляясь к двери.

– Не за что…

Он запнулся, но тут же продолжил:

– Я уверен, что ты… э-э-э… прекрасно справишься с этим делом.

– Очень любезно с твоей стороны, – снова поблагодарила Камилла.

Ришар уже не смотрел на нее, он погрузился в чтение своих бумаг и только невнятно буркнул:

– Удачи…

Камилла торопливо положила папку на крышку своего компьютера, надела жакет, взяла сумку и взглянула на экран своего смартфона: нет ли сообщения от Стивена. Она опаздывала уже на целый час и заколебалась: может, отменить свидание, как он и предлагал? Постояв несколько секунд в нерешительности, Камилла все-таки решила идти. Она заглянула в туалет, чтобы прихорошиться перед зеркалом, поправила прическу, подвела ресницы и старательно накрасила губы бледно-розовой помадой. К дьяволу этого Дюронтена с его жульническими махинациями, пусть подождет, это не к спеху.

– Я вернусь часам к трем, – предупредила она помощницу, выходя на площадку.

– Хорошо, Камилла, – откликнулась Клаудиа, разогревавшая в этот момент свой обед в СВЧ.

Камилла бегом спустилась на первый этаж, ее каблучки звонко цокали по широким мраморным ступеням.

Она направилась к станции Сен-Сюльпис, десять минут спустя уже вышла из метро Шатле-ле-Алль и торопливо зашагала через Севастопольский бульвар в сторону улицы Тампль. Магазин «Слова и словесность» прятался в глубине мощеного тупика. Здесь Камилла замедлила шаг, задышала ровнее. Это место было ей знакомо до мельчайших деталей. Теперь Стивен был уже состоявшимся человеком, вполне уверенным в себе, хотя жизнь его не пощадила. Пятнадцать лет назад он потерял жену, погибшую в автомобильной катастрофе. Как раз в то время они разводились, и Кайла, которой было девять лет, считала отца виновным в смерти матери. Стивен погрузился в глубокую депрессию, вызванную долгим, мучительным лечением – следствием того же несчастного случая. Он проявил поразительную выдержку и мужество и мало-помалу восстановился, тем более что ему помогали родители, а главное, ободряла дочь, которая, взрослея, начала понимать, что отец ни сном ни духом не виноват в смерти ее матери.

Камилла снова встретила молодого человека, который некогда сумел привлечь ее своей почти болезненной хрупкостью, а с годами превратился в зрелого мужчину, и полюбила его теперешнего. В нем сохранилась душевная тонкость, делавшая его таким обаятельным, и, вместе с тем, он приобрел новую уверенность в себе.

Стивен всегда находил нужное слово, чтобы укрепить ее доверие к нему, увлечь ее мечтами, пылкими мечтами, иногда заводившими их слишком далеко. Это походило на стремительное бегство от действительности в страну всепоглощающей страсти. Но в один прекрасный день этот невероятный любовный союз, в котором они спасались, точно пара подростков, напуганных суровой реальностью, грозил столкнуться с ней, оставив вместо упоительных надежд юности одно пепелище. Камилла старалась не думать об этом, вернее, гнала эту мысль всякий раз, как в ее душу закрадывались сомнения. С какой-то дерзкой, бесшабашной легкостью она отмахивалась от проблем своей будничной жизни. В объятиях Стивена она переживала волшебное приключение, идущее вразрез с общественными устоями. И знала, что когда-нибудь жизнь заставит ее вернуться на прежнюю дорогу, которую и не полагалось покидать – на путь успешной деловой женщины, примерной матери семейства и якобы счастливой супруги. Но она уже на все махнула рукой и со дня на день откладывала тот миг, когда придется сделать выбор. Миг, когда она перестанет быть юной школьницей Камиллой, той, что выбегала из аркашонского лицея «Вольный воздух», озорной девчонкой-подростком, что карабкалась на крутую дюну Пила до потери дыхания, держась за руку юноши с английским акцентом. Нет, она уже не будет той, что нарочно падала на горячий песок и впивалась ярко-зелеными глазами в глаза Стивена, прекрасно зная, что может просить у него все, что угодно, и он это исполнит.

Стивен, со своей стороны, никогда не забывал Камиллу. И долго не решался просить ее о встрече, боясь, что она окончательно и бесповоротно оставила его на задворках памяти. Однако ничего такого не случилось, и он первый не уставал этому дивиться, упиваясь вместе с ней мгновениями невыразимого счастья. В отличие от Камиллы, он не отмахивался от неизбежных вопросов, касавшихся их общего будущего. И временами даже спрашивал себя, есть ли оно у них, не существует ли страсть лишь для того, чтобы человек родился, прожил жизнь и умер, изведав это блаженство, но так и не соединившись со своей половиной.

Стивен не просто любил Камиллу, это было нечто большее. Любить – значит думать о ней или о нем, надеяться на встречу, верить, что жизнь так и пройдет в сладком дурмане объятий… А Стивеном владело совсем иное чувство: он жил точно в лихорадке, каждая встреча была отравлена страхом, что скоро все кончится, что это их последнее свидание, что он, может статься, никогда больше не ощутит нежность ее кожи, тепло ее близости. Тогда как Камилла жила в непреходящем блаженстве. К ней вновь вернулась былая женственность, былая обольстительность. Наконец-то и она получила свою долю счастья, пусть хотя бы недолгого. Зато Стивен чувствовал себя загнанным в угол. Он упивался каждой минутой свидания, которую дарила ему судьба, но тревога все сильнее мучила его. Он боялся потерять Камиллу, зная, что у их любви нет будущего, ибо страсть не может жить короткими встречами, без надежды на лучшее.

Камилла вошла во двор и остановилась, глядя на фасад магазинчика. Стефан наконец-то согласился перекрасить витрину, для чего ему пришлось срезать густые заросли глицинии, которая сплошь заглушила стену, не пропуская свет внутрь помещения.

Салон живописи, расположенный слева от ворот, выставил в витрине на несколько недель картины нового художника, решившего завоевать столицу; это был Гавэн, друг Кайлы. Он работал в той же фигуративной манере, что и дочь Стивена. Камилла подошла ближе, чтобы рассмотреть полотна, и ее внимание сразу привлек один странно знакомый пейзаж – берег океана. Тут к ней подошел и сам Гавэн:

– Вам нравится эта картина? Я наблюдал за вами: вы не сводите с нее глаз.

– Да, она мне напомнила мою… молодость.

– Вашу молодость? Господи, давно ли она закончилась – ваша молодость?! – воскликнул юноша, позволив себе такой смелый комплимент в чисто французском духе.

Камилла, польщенная, но не забывшая о том, что ей вот-вот стукнет сорок шесть, с улыбкой ответила:

– Спасибо, но, думаю, вы вполне годитесь мне в сыновья. Так что ваша картина действительно напоминает мне мою далекую молодость.

Гавэн рассмеялся:

– Ну, значит, у меня о-о-очень молодая мама!

– Ладно, пусть будет по-вашему! А вы, наверное, друг Кайлы? – спросила Камилла, оторвавшись наконец от созерцания картины.

– Yes, of course!.. То есть, конечно. А вот вы, наверно, Камилла?

Та озадаченно взглянула на юношу, потом шутливо передразнила его:

– Yes, of course! Но… как вы догадались?

– Да тут у меня есть сосед, который… как бы это сказать по-французски… только о вас и талдычит, – я правильно выразился?

Камилла расхохоталась. Она не услышала шагов Стивена. Подойдя, он обнял ее за талию, поцеловал в шею, и она, закрыв глаза, приникла к нему.

– Тебе нравится эта картина? – спросил он.

– Она мне напомнила родные места, вообще берег океана, – ответила Камилла, погладив его по щеке.

– Естественно, она же там и написана, – подтвердил Стивен.