Казанлык Август. Полдень. Болгария. Розы так и кипят. Раны рваные старые Разболелись опять. Что-то холодно-голодно И ни капли тепла. Ты из этого города Торопливо ушла. Я и к этой поспешности Незаметно привык. В моей грусти и нежности Утонул Казанлык. Комета Галлея Ни о чём на свете не жалею, Если от Земли за пару вёрст Мчит во мгле безумная Галлея, Глаз небесный и сестра всех звёзд! Как же мы светлы и вдохновенны! Как горят огнём её глаза! Друг на друга смотрим откровенно, И уйти от этого нельзя. И стоим под небом, славословим: – Вот такой и нам бы в души свет! Может, мы единые по крови, Просто не видались много лет? Тот, кто светел, тот и не заметен, Больно оступается в пути. Но комета каждому посветит И своей дорогой улетит. Будем жить и в кровь сбивать колени И по новой шишки набивать. Жаль, и людям новых поколений Без войны на свете не бывать! Улетает в облака из серы, В облака из сказочного льда, Гордая, горячая без меры, И не возвратится никогда. Пусть потом судачат астрономы, Сколько там борозд в её ядре, Как же ей без нас живётся дома, Как одной ей спится на заре? Не вернётся, а могла бы славу И бессмертье с нами обрести. Может, астрономы и не правы В том, что сбилась с нужного пути. Да, у нас всегда тепло и чисто, Не в пример блуждающим во мгле. Лишь она, безумна, и лучиста, Жить могла бы с нами на Земле. У кометы обгорели руки, Волосы на лбу опалены. Как переживёт она разлуку, Как не побоится тишины! Что ей наши улицы и скверы С именем её? Ей всё равно. Но комета не живёт без веры, Без неё пропала бы давно. Видно, у неё своя дорога, И своя счастливая звезда, И она за пазухой у Бога В небесах не сгинет никогда. Сбережёт и не допустит краха, Дальше свет в ладонях понесёт. И слепой какой-нибудь от страха Вдруг прозреет, встанет и пойдёт. И комета с массой многотонной Станет хоть кому-нибудь судьбой. И заплачет, как перед иконой, Счастьем переполненный слепой. Крест
Дожил до возраста Христа. Мой крест и светлый, и зелёный. А кто-то вновь сошёл с креста И улыбается влюблённым. А на кресте скопленье гнёзд, Благодарящих небо пташек, И облепивших на ночь звёзд, Во тьме дрожащих без рубашек. К нему лесник не приходил, Чтоб, как и дерево, отметить. Никто креста не повредил, А, значит, некому ответить… Я так привык к своей жене, К её молчанию глухому, Что иногда казалось мне, Что это смерть идёт по дому. Почти безвольная, она, В себе всё чаще замыкалась. А я не понял, что жена От прошлой жизни отрекалась. Но осознал однажды я, Из крепости моей сбегая, Выходит не жена моя, А женщина совсем другая. Так стало в комнате светло! И всё, что в ней плохого было, Её лицо в тот миг сожгло, Весь мрак прошедший ослепило. А я стою и невдомёк, Что я прощён её губами. Что я уже насквозь промок Её солёными слезами… Я вышиб дверь, побрёл к кресту, И до того мне было дико, Что вкусно пахнет за версту И пламенеет земляника. Тропинкой белою бреду, А почему? И сам не знаю! Свою последнюю беду Из сердца с болью выгоняю. Я убираю крест в лесу, Не разоряя птичьи гнёзда. И на деревья их несу, Пока сберечь ещё не поздно. Всхожу на холм, весь день точу Топор последний на природе. – Эй, где вы, плотники? – кричу. И вот они уже приходят. Вот подойдут, и я пойму, Куда ведёт дорожка эта. И впрямь не нужен никому Ещё при жизни крест поэта. Летопись Уже давно всё было это… Дорога, а за ней село… Жил летописец там в то лето, И нам, мальчишкам, повезло. Он говорил витиевато И нас записывал в друзья. Но мы тогда не знали платы За то, что можно и нельзя. И в кровь истоптанные ноги К реке тащили каждый раз. И по какой идти дороге Тогда отцы учили нас. А он – про душу человека И про высокие дела. Казалось, боль и радость века Через судьбу его прошла: «За правду многое простится, Ты ото лжи всегда беги. Вся жизнь в глазах не уместится, А, значит, душу береги!» Он говорил неоднократно Мол, жизнь, как яблоня в саду, Сломал и не поднять обратно. Учил, как будто на беду. Его жена, темна, как камень, Полола, он скрипел пером. Жена боролась с сорняками, А мы с любовью и добром. Ломали яблони ребята. Настала очередь и мне. Пришёл, сломал и воровато Исчез в полночной тишине. И у него не стало сада, И сразу, будто жизнь прошла. И как-то в пору листопада С женой он вышел из села. В осенний дождь: она вся в белом, А он, ссутулившись слегка, Прочь уносил сухое тело От тех, кто предал старика. Мы не пошли за ними следом, Нам это было всё равно, За нашу подлость, как победу, Мы пили чёрное вино… Мои друзья, одни поэты, Другие трудятся в саду. И я пишу кому-то: «В ЛЕТО…» Уже в двухтысячном году. |
