– Пей, говорю!

Клиф сделал несколько больших и жадных глотков. Холодное пиво в такую жару (пусть даже это разбавленная «Балтика 7») – подлинное блаженство.

– Чего звал-то?

Они учились в одном универе, на одном факультете – юридическом. Но в разных потоках, разных группах. Поэтому могли не видеться неделями, несмотря на то, что жили по соседству. В «коробках».

– А того! – глаза за стёклами очков сверкнули, – тебе не надоело?

– Чего не надоело?

– Щи лаптем хлебать, говно жрать, член сосать! Нужное подчеркни.

– Да что с тобой, Вольт? Перегрелся что ли? Или надрался уже?

– Дурень, – Вольт привстал. Вольт наклонился вперёд. Вольт перегнулся через стол. Вперился взглядом в Клифа. Взглядом фанатика. Взглядом маньяка. Глаза в глаза. Очки в очки. – У нас есть шанссс.. – прошипел он, будто змея.

– Какой шанс? – Клиф отпрянул, отодвинулся. – Очередная бредовая идея, о том, как всё и сразу?

– Дурень, – Вольт, опершись обеими руками о стол, продолжал нависать над Клифом. – Ты даже не можешь представить, что это. Никто не может.

– Если ты опять о биткойнах, то даже не начинай, – Клиф вместе со стулом отодвинулся от стола, и нависающего над ним Вольта.

– Дурень, – Вольт вернул зад на свой стул. – Ты забыл, кем ты был? Ты забыл, кто ты есть? Ты забыл, кем ты будешь?

– Кем я буду никто не знает.

– Да все знают! – Хмырь лупанул кулаком по столу так, что на том подлетели кружки. – Неудачник, ничтожество, чмо. Одно слово – Ботан! Был им, и останешься.

– Ты на себя-то посмотри, придурок! – огрызнулся Клиф.

– Я-то смотрю. И помню.

Клиф тоже помнил. Помнил, что всю жизнь чего-то боялся. Много чего боялся. Сильно боялся. Темноты, пауков, тараканов, врачей. Своего деда. Позже – высоты, боли, драться, соседских мальчишек. Ещё позже – девчонок, того что пошлют, того, что не сможет ответить… (Список страхов неполный: в нём не указан самый главный из них).

Помнил, как приснопамятный дед, безнадёжно махал рукой, и не брезговал плевать в пол: «Не выйдет из него мужика. Бабой растёт!»

Помнил распроклятую школу.

– Деньги к деньгам, – Вольт отпил пива из непочатой кружки. – Но, во-первых, у тебя их нет. А, во-вторых, и не будет.

– Опять пророчишь, пифия?

– Здесь и к пифии не ходи. – Вольт едко прищурился. – Чтобы сделать деньги из ничего, нужна дерзость и хватка. Нужна сила. Ничего из этого у тебя нет.

– Интересная теория. Но если она верна, то тебе тоже не светит.

– А вот тут, чувак, ты прав – таким, как мы, не светит, – Вольт грустно усмехнулся. – Светит таким, как Мориарти. С рождения.

Чуть позже Кирюша узнал, что Комод – не самое большое зло в его жизни. Что есть ещё Бамбула – здоровенный амбал Серёжка Доценко (Качком он станет в классе этак восьмом). Есть Сахар, Старик, Могила… Есть патологический садист Пельмень. Есть, без раздумий пускающий в ход свой жёсткий, как бетон кулак, каратист Кастет. Но всё это сборище монстров отдыхает в сторонке, заслоненное тенью Его, самого главного кошмара Кирюшкиной и Волькиной жизни. Женьки Савицкого. Мориарти.

Этим прозвищем, из бессмертных рассказов о Шерлоке Холмсе, наградила его училка. Просто как-то сказала на уроке: «Савицкий, ты прямо, как Мориарти». Оказалось, что училка, словно в воду глядела.

В Кирюшином классе из пацанов, только двое «коробочных» – он, да Волька Черных, то есть Хмырь. Остальные – «приозёрные». Так звали тех, что из хором. Тех, кто учился в элитной школе по праву, за плату. Приозёрными их называли потому, что местная Рублёвка, та, что начиналась через дорогу от «коробок», за сквериком, оканчивалась на берегу бирюзово-зеленого озера, в которое с севера впадала речушка, с говорящим названием «Изумрудная».

Школа элитная. Мальчишки обычные. Они везде одинаковые. И если ты слабак – тебе беда.

Над двумя очкариками издевались все. Комод отбирал деньги. Пельмень выкручивал руки. Кастет отрабатывал удары. Бамбула заставлял делать за себя домашнее. Обычная практика, используемая сильными по отношению к слабым. Но Мориарти был уникален.

Он не плечист, не мускулист и не драчлив, этот Мориарти. Но он – вожак. Его боятся. Почему? Он злой гений.

Подкинуть тебе на сидение парты кулёчек с дерьмом, а после того, как ты размажешь его своей задницей, объявить всему классу о том, что ты обделался; выкрасть твою одежду, вместе с трусами и полотенцем, пока ты моешься в душе после урока физкультуры, чтобы потом, когда ты голый и мокрый крадёшься по раздевалке, внезапно открыть дверь, и выставить тебя на посмешище девчонкам; придумать тебе новую мерзкую кличку, которую тут же подхватят все те, кто тебя знает – вот лишь начало длинного списка специфических шалостей школьника Савицкого, жертвой которых мог стать каждый, кто имел глупость или несчастье в чём-то ему не угодить. С ним предпочитали не ссорится, он же любил безоговорочное подчинение, в награду за которое иногда дарил свою милость. Мориарти боялись все.

Пацаны – животные стайные. Стае нужен вожак. Стая выбрала Мориарти.

А ещё Савицкий любил праздники.

Если бы кто-то спросил Ботана, об одной из самых безобидных проделок Мориарти, то он рассказал бы о том, как тот в седьмом классе, аккурат перед восьмым марта, заставил его написать на школьной доске аршинными буквами:

С праздником, девочки! Плюньте мне в рот. Это мой вам подарок.

Ботан, извращенец.

Если бы кто-нибудь от том же самом спросил Хмыря, то он припомнил бы новогодний утренник в третьем классе. Тогда он заставил Хмыря помочиться на его пушистый заячий костюм, после чего сделал это сам. Потом это с удовольствием сделали Комод, Сахар, Кастет… Когда же учительница и девочки спросили у зайчика, почему его шубка мокра, зайчик объяснил это тем, что по дороге в школу уронил свой костюмчик в лужу. Та зима в капризном городе тоже была тёплой и слякотной…

Ко дню рождения Ботана, Мориарти неизменно писал сказки. Мерзкие сказки, которые неизменно начинались словами:

Жили были два лузера, Хмырь и Ботан…

В этом была только половина беды. Вторая половина начиналась тогда, когда приозёрные пацаны, во главе с атаманом Савицким, рассаживались кружком. Ботан должен был выйти в центр. И прочесть эту сказку. С выражением.

Начиная с пятого класса, он просто начал прогуливать школу в день своего рождения. Но получал лишь отсрочку. Экзекуция устраивалась днём позже. Хмырю в этом смысле повезло больше – его день рождения приходился на летние каникулы.

Как мог злой мальчишка заставлять их? Что делало двух очкариков столь безропотными? Они говорили себе: «У Мориарти есть лапы Комода. У Мориарти есть кулаки Кастета. У Мориарти – мускулы Бамбулы. Приозёрных здесь много, а мы-то одни!». Но каждый очкарик чувствовал, что это враньё. Что будь Мориарти один, он всё равно делал бы это. Не потому, что он силён. Потому, что они слабы.

Услышав это имя Клиф поморщился.

– Слушай, дай закурить!

– Ты же бросил, астматик!

– Дай закурить.

Клиф затянулся, выдул мутную струю вниз.

– Как Мориарти, говоришь? Светит с рождения, говоришь? Это да. Будь у нас такие отцы, как у него, нам бы тоже светило.

Папа Ботана – большой бухгалтер на маленькой консервной фабрике, по совместительству – владелец огорода под окном. Вечерами папа Ботана мелькает с лопатой на огороде. Папа Мориарти мелькает в списках российского Forbes. Папа Мориарти – маленький председатель правления большого банка, по совместительству – владелец сети супермаркетов.

Мориарти учится на экономическом. Ездит на занятия на чёрном «Гелендвагене». Ботан учится на юридическом. Ездит на занятия на красном трамвае.

Папа Хмыря – учитель физики. Мелькает между преподаванием в школе и репетиторством, по совместительству – владелец личного авто. Поэтому Хмырю повезло больше, чем Ботану – он ездит на занятия на папиной «пятёрке» 96-го года.