У самых ворот Хмырь резко остановился. Как безумный схватил Ботана за плечи. Его пальцы давили так, что Клиф чуть не закричал.

– Ты знаешь почему они сильнее? – спросил он сквозь слёзы, срывающимся голосом. – Потому что зло всегда сильнее. Зло – это сила!

Вдали, сквозь мерцающие щели в чёрной завесе сада, ещё виднелись огоньки окон снятого Мориарти особняка. Порывы ветра ещё доносили обрывки звуков музыки. Вечеринка продолжалась.

Хмырь отпустил плечи Ботана. Как заворожённый уставился на прорывающиеся сквозь черноту всполохи. Его челюсти сжались так, что казалось, будто слышится треск зубов. Спустя мгновение, из горла его вырвался непередаваемо страшный, невоспроизводимый звук, который напоминал и шипение гремучей змеи, и вой матёрого волка, и надрывный рык раненного льва…

– Проклинаю!!!

– Так что я тогда сказал? – Вольт не мигая глядел на Клифа. Под кожей катались нервные желваки.

– Истерил ты. Проклинал.

– Ещё, идиот! Что ещё я сказал?

– Да не помню я! Заколебал! Что-то там про зло.

– Вот! – Вольт потряс указательным пальцем. – Вот! – он откинулся на спинку стула. – Наконец-то! Зло! – Вольт снова подался вперёд, снова навис над Клифом. – Зло – это сила. Зло – это добро.

– Эй, чувак. Да ты в натуре, взбрендил по полной. – На этот раз Клиф не отстранился. На этот раз он привстал и придвинул свою физиономию к физиономии Вольта, так что его нос едва не касался Вольтового веснушчатого крючка. – Ты для того меня вытащил, чтобы бред нести? У меня, что, других дел нет?

Вольт опустился на стул. – Да какие у тебя могут быть дела? – он махнул на Клифа рукой. – Вместе с папочкой редиску на огороде дёргать? Таким же ничтожеством, как ты.

– Э! Ты отца-то моего не трожь, козлина! – теперь Клиф сам нависал над Вольтом.

– Что? Правда глаза колет? – Вольт, на всякий случай, отодвинулся подальше. – А правда в том, что твой отец – ничтожество. И мой – ничтожество. И ты ничтожество! И я. А всё почему? Потому что, добро… добро, твою мать!

– Что ты несёшь, придурок?

– Я несу вещи известные каждому, даже такому дебилу, как ты. Кто отец Мориарти? Акула. Хищник. Монстр. И Мориарти такой же. Поэтому у них есть всё. А у наших родителей, с их слюнявой добротой, с их, блин, совестью, интеллигентностью – ни хера. И мы с тобой такие же, чувак. Борьбу за выживание никто не отменял. Закон природы. Сильный жрёт слабого, и точка.

– Ну?

– Баранки гну! Добро приносит зло. Добро претит природе. Понял, болван?

– Да на фига мне твоя философия, Ницше комнатный?

– Ты хочешь быть, как Мориарти? – Вольт направил указательный палец на Клифа. – Хочешь быть круче, чем Мориарти? Хочешь в жопу затолкать Мориарти, его папашу и всех им подобных?

– Не хочу я быть, как Мориарти.

– Врёшь, гад! Хочешь, не меньше моего.

– Ну, допустим. И что?

– Тогда, сядь. Не висни надо мной, как сопля.

Клиф сел.

– «Тополиный пух, жара, июль», – вдруг пропел Вольт. – Знаешь, как моё старичьё любит эту песню! Задолбали.

– Это ты меня задолбал. Хватит мне мозги пудрить. Я ухожу.

– Я не пудрю. Прошлый июль помнишь? Такая же жара. Ни ветерочка…

– Допустим, помню. И что?

– Что с тобой приключилось, помнишь?

– А-а! Ты об этом.

– Об этом.

– Просто глюк.

– Просто?

– На почве внушаемости, там… Впечатлительности.

– А растяжение на пальце?

– Просто упал.

– А синяки на горле?

– Знаешь, я где-то читал, что одному человеку завязали глаза. Провели чем-то острым по руке. Не порезали, только провели. Потом стали капать на это место тёплую воду. Ему сказали, что вены его вскрыты. Что он истекает кровью. И этот тип через пол часа помер. Сила внушения. А тут, всего лишь два синячка…

Вольт тихо рассмеялся.

– Эй, Клиф. Он снова появился. Он написал мне.

– Чёрный блогер?

Вольт кивнул головой.

– После того, что с тобой приключилось, я ему верю. И мне плевать, что ты думаешь, что я псих.

– Конечно, псих. И ты псих. И он псих. – Клиф теребил пальцами мочку уха. – А что он тебе написал?

– Он написал, что нам с тобой делать, чтобы иметь всё и сразу. – Вольт призадумался на секунду. – Ну, почти всё, и почти сразу…

«…Всё кончено, и я твоя добыча

И мне спасенья нет из западни.

Тогда вступает в силу наша сделка,

Тогда ты волен, – я закабалён».

                                                Гёте. «Фауст».

«Ты – не кошка. У тебя не будет в запасе ещё восемь жизней».

                               Стейси Крамер. «50 дней до моего самоубийства».

Клифу часто хотелось умереть.

Когда ругались родители. Когда материл дед. Когда долго не забирали из детского сада. Когда дворовые мальчишки валяли его в грязи.

Умереть хочется.

Когда чувствуешь, что никому не нужен – просто путаешься под ногами. Когда знаешь, что боишься любого, кто хоть чем-то сильнее тебя.

Когда понимаешь, что выхода нет. Когда веришь, что это никогда не закончится.

Осень – мерзкое время. Позапрошлогодняя осень – особенно.

Казалось, солнце покинуло этот город навечно, и небо над головой – серое ватное одеяло. Ветхое. Опостылевшее. Ударивший на пару дней в конце сентября бесснежный мороз, вмиг сбил всю листву с деревьев. Кто сказал, что осень – золотая? Она безликая. Она голая. И пахнет она сыростью из могилы. И прохожие, как мертвецы.

Кофе не бодрит. Куртка не греет. Закуришь – кашель.

Он ждал окончания школы. Верил – всё изменится. Оказалось, зря.

Институт. Когда Клиф отвечал перед аудиторией, начинался цирк. Он смущался, боялся, сбивался, выходила полная ерунда. Все смеялись.

Студенческая вечеринка. Если Клиф трезв, он сидит молча в сторонке. Это с Хмырём, он может быть смелым, без комплексов. Только с ним. Если он напивался – опять начинался цирк. На следующий день, хотелось умереть. Уже от стыда. Все смеялись.

22 года. Девственник. Проблема решается легко. Купи проститутку, и твоё дело в шляпе. Проблема решается очень легко. Но не для таких, как Клиф. В это трудно поверить, но он был убеждён, что даже проститутка с ним не станет. Понимал, что бред, но всё равно был убеждён. Как-то попробовал. Руки дрожали, как у запойного алкаша при жутком похмелье. Девица возьми и брякни: «если у тебя не встанет, я не виновата». Он сказал ей: «я, пожалуй, пойду». Она сказала ему: «Иди, но деньги всё равно заплати – ты занял моё время». Он заплатил и ушёл.

Через день случилась студенческая попойка. Он снова напился. Он напился и ляпнул про этот случай. Все смеялись.

На следующее утро не хотелось жить. Так, как никогда раньше.

Родители снова расходятся. Они всё время, то сходятся, то расходятся.

Ты – объект насмешек. Ты – мишень для приколов. Ты никогда не сможешь с женщиной. Ты никогда не пойдёшь к психологу. Ты – притча во языцех. Ты – Ботан.

Но проходит неделя-другая, и ты начинаешь думать, что всё когда-нибудь переменится. Что всё когда-нибудь у тебя ещё будет. Не верить, только думать. Но и от этого становится легче.

В ту злосчастную осень всё затянулось. Может, это она виновата? Уже месяц, а спасительных мыслей не появлялось. Заблудились в дороге? Забыли о нём? Сдохли? Вместо них появлялась другая мысль. Всё чаще и чаще. Знакомая мысль. Та, о которой Ницше сказал: «Мысль о самоубийстве – могучее утешение, с ней проживаешь много трудных ночей».

Но он знал, что никогда не решится. Что он не сможет и этого. Он слишком слаб и труслив для жизни. Он слишком слаб и труслив для смерти.

Синий кит приди.

В сказку уведи.

Смоет кровь вода.

Всё – не навсегда.

Киты – удивительные животные. Они убивают себя. Или помогают убить себя своим сородичам. Когда заболевший, или попавший в беду кит оказывается на мелководье, он испускает сигнал тревоги. На этот сигнал плывут другие. Плывут, чтобы спасти. Приходит отлив и погибают все…