Он шёл по набережной Лиственки, перебирая в голове осколки прошедшего дня. Афалина идеально разобрала «Серые стаи», хоть бери и записывай. Молодец девочка, далеко пойдёт. Если не будет ориентироваться на своего не особо прилежного в учёбе брата. Дельфину можно себе это позволить – у него, прирождённого воздушника, и так в жизни всё будет прекрасно. Корсак просил принести новый сборник научных статей – нужно сразу же положить его в портфель, иначе некрасиво выйдет. Мальчик уже неделю ждёт. И подготовить материал для Лисы…

Калан нахмурился.

Лиса. Ну надо же… Когда он устраивался в академию, последнее, о чём он мог подумать – что их дороги пересекутся. И вот теперь, будто в насмешку, девочка с «Арктики» не просто появилась на горизонте – она постоянно рядом, словно немое напоминание.

Словно вечный упрёк.

Калан остановился, глядя в мутную воду Лиственки.

– Теле́ду, ну как же так? – прошептал он, глядя на своё отражение. И отражение грустно улыбнулось ему, пожав плечами.

Теледу с детства отличался непоседливостью.

Пока спокойный Калан сидел, изучая яркие картинки в детских книжках, Теледу умудрялся взобраться по лестнице на крышу, разворошить там осиное гнездо и с воплем слететь вниз, набив себе три шишки и получив пять осиных жал в бок.

– Эй, Лан! Смотри! Я умею управлять огнём! – кричал он, размахивая горящим факелом.

Калан испуганно шарахался от брата, уже зная, чем закончится его попытка примкнуть к стихийникам. А потом держал Теледу за руку, покуда тому, стонущему от боли, обрабатывали ожоги.

Калан любил литературу и лингвистику. Теледу вечно манили стихии.

Им было семнадцать, когда была построена «Арктика».

– Я должен попасть на первый рейс! – как всегда категорично заявил Теледу.

Калан только добродушно засмеялся: билеты распродали за год до пуска лайнера, и сейчас приобрести их можно было только на чёрном рынке за баснословные деньги. У воспитываемых одной матерью выпускников с этим имелись сложности.

Никто даже не хватился, когда Теледу вдруг пропал. С его характером было вполне нормальным умчаться куда-то на сутки и потом с раскаянием в глазах долго извиняться перед мамой и братом. Но когда через день раздался звонок, и весёлый голос Теледу в трубке сообщил, что ему удалось тайком пробраться на борт «Арктики», Калан впервые по-настоящему рассердился на брата.

– Ты что творишь? – кричал он в трубку так, что мама выскочила из комнаты, испуганно замерев в дверях. – Ты не понимаешь, чем твой проступок может обернуться для всех нас? Немедленно возвращайся!

– Не кричи, Лан, – обиженно протянул Теледу. – Я уже на борту. Никто не узнает.

– Не придумывай, на каком ты борту? Откуда ты в таком случае звонишь? – продолжал напирать Калан.

– Выпросил сотовый у одного из пассажиров, – легкомысленно ответил Теледу.

– Ты идиот! Ты что, разгуливаешь там вот так просто?

– Да успокойся, здесь семь тысяч человек, никто понятия не имеет, что на борту заяц.

– Ты… Самовлюблённый эгоист, вот ты кто! – Калан гневно бросил трубку.

Это был их последний диалог с братом.

На следующий день «Арктика» затонула.

Затонула, унеся с собой семь тысяч жизней. Ровно семь. Никто и вправду не знал, что на борту был лишний пассажир. Сведений о нём не имелось ни в одном журнале регистрации.

Калан не мог поверить в то, что случилось.

Он не чувствовал, что их связь с братом прервалась, и надеялся, что Теледу всё-таки пошутил. Глупо, жестоко, как всегда, – но пошутил. И что он жив и просто боится показаться им с матерью на глаза.

Но когда мать от горя и понимания, что потеря одного сына вскоре обернётся потерей и второго, слегла, осознание ужаса произошедшего навалилось и на Калана.

Мама уже не встала. Первого ноября, в день, когда он похоронил мать, пришла телеграмма о том, что его тётя смертельно больна. Но приехать проститься с ней у племянника не хватило сил. Еле-еле добравшись до маленькой квартирки, он упал на кровать, думая, что ему уже не суждено будет подняться.

Он видел, как над головой смыкается вода, чувствовал, как она наполняет лёгкие, как он, впиваясь ногтями в деревянную спинку кровати, несётся сквозь пустоту в небытие. Вокруг был хаос, и только старая, рассохшаяся спинка кровати чётко стояла перед глазами, словно смеясь над его беспомощностью. Было холодно и страшно, и хотелось только, чтобы всё как можно скорее закончилось. Постоянно слышался звон телефона, и Калан бессильно протягивал руки вперёд, надеясь нащупать трубку. Звонить мог только Теледу, и ответить было жизненно необходимо. В какой-то момент звон стал настолько сильным, что Калан невольно зажал уши. Почему-то откуда-то из спины выросла ещё одна пара рук, и в одной из них оказалась та самая вожделенная трубка.

– Лу! Ты слышишь? Кончай эти жестокие розыгрыши! Я так устал! – крикнул он собеседнику.

И из трубки, сквозь шипение и помехи, зазвучал знакомый голос.

– Хватит изводить себя, Лан! Хватит! Тебе пора просыпаться. Вставай, немедленно поднимайся! Всё будет хорошо! Вставай же!

Последние слова прозвенели набатом, и противиться им стало просто невозможно.

Он открыл глаза, с удивлением осознав, что находится в своей квартирке. Там, где они втроём с мамой и братом были вполне счастливы ещё несколько недель назад.

В серую комнату сквозь пыльное окно попадали лучи света. И это казалось весьма странным. Во-первых, на всю неделю обещали затяжные дожди – а тут синоптики не ошибаются. И во-вторых, даже если бы вдруг погода решила наладиться – окно точно не было таким пыльным, когда Калан в последний раз его видел.

Он с трудом поднял голову, оглядываясь вокруг. Клочья пыли катались, повинуясь сквознякам, гулявшим по квартире. Цветы, которые мама с такой нежностью выращивала, сколько Калан себя помнил, сухими тряпками повисли в горшках.

Сколько же времени минуло?

Калан сел, с трудом сдержав стон: виски ломило нестерпимо. Нащупав рукой пульт, всегда валявшийся на прикроватном столике, он включил телевизор.

Громкий звук резанул по ушам, и Калан автоматически постарался заткнуть правое ухо свободной рукой. Ухо показалось шершавым, словно покрытым коростой. Удивлённый новым открытием, он осторожно опустил ладонь. На ней мелкими соринками осело что-то тёмно-коричневого цвета, похожее на запёкшуюся кровь.

Кровь?

Калан нахмурился. Что ж, всё могло быть.

На телеэкране ярко накрашенная девица счастливым голосом рассказывала о том, как прекрасен рекламируемый ей продукт. В левом верхнему углу красовался логотип канала, а снизу, в бегущей строке, мелькали строчки прогноза погоды. Прогноз на шестнадцатое ноября.

Прошло пятнадцать дней.

Шатаясь от слабости, Калан встал и медленно, придерживаясь руками за стены, добрался до зеркала.

На него смотрел не семнадцатилетний подросток, мечтающий о светлом будущем. Существо в зеркале скорее походило на узника концлагеря, только что освобождённого из плена. Осунувшееся, заросшее бледно-синюшное лицо со вздувшимися венами, красные глаза, едва заметные из-под отёкших век, грязные спутанные волосы. На шее, слева и справа – корочка засохшей крови. Может быть, виноват тот самый нестерпимый звон? Когда он был? Сегодня? Неделю назад?

– Теледу, что же ты наделал, – прошептал Калан, смутно понимая, что кризис миновал. И что ему предстоит жить в этом мире совершенно одному.

Зазвонил телефон.

Медленно, едва держась на ногах, Калан добрался до аппарата.

– Калан? – крикнул в трубке встревоженный голос.

– Гелада, – прохрипел он, сам испугавшись звука своего голоса.

– Лан, милый, что с тобой? – кузина едва не плакала. – Вы не приехали на мамины похороны, а потом я узнала, что тётя… Калан, почему ты не сказал нам? Ладно Теледу, с него станется, но ты… Я звоню вам четвёртый день, я обзвонила всех знакомых, но никто ничего не знал. Я уже написала заявление о пропаже в полицию и прямо сейчас собиралась отнести его, но решила набрать ещё раз… Калан, куда вы пропали? Что случилось?