как пробиться ростку не помешал бетон»

Нут с Лерой качаются на соседних качелях, пока Пепси радиоуправляет вертолетом, Ната призывает Лешку смотреть на чудо техники, и тот смотрит, хлопая в ладоши от восторга, не вполне понятно перед чем: перед самой техникой, или отцовской радостью, или тем, что жить просто и хорошо.

– А как звали твою собаку?

Лера достает сигарету.

– Гашиш.

– Хера себе мальчики «в русских селениях».

– Тогда я думал, что это разбойник, как Али-Баба или Робин Гуд.

Прикуривает.

– Забавно, ты можешь быть вне закона, воровать, сколько влезет, но люди всё равно будут любить тебя, если ты отдаешь им всё.

– А еще они любят, когда воду превращают в вино.

– Ты ведь это чувствуешь? На концерте?

Андрей – брат Наты, перехватывает управление, Пепси подхватывает сына и усаживает к себе на плечи.

– Если им нравится, какая волна идет обратной отдачи.

– Ну… Я чувствую драйв. И мне тогда кажется, я могу молотиться до скончания времен. Но потом мне спать охота даже больше, чем нажраться. А я и спать не могу. Утром, как презик пользованный.

Лера усмехается, выдыхая дым. Нут продолжает:

– И если это то, что чувствовал малыш Робин, то пиздить ему нравилось явно больше, чем отдавать. Может, у него просто не было места, куда добро складывать?

– Полагаешь, в Шервудском лесу не нашлось места для пары золотых кубков?

– Да от людей ничего не спрячешь. «Всё тайное становится явным», бла-бла-бла.

– И что тогда – сидеть в гараже?

– Ну. Чахнуть над златом.

Лера не верит и смотрит так.

Вот не надо, а?

– Ты это серьезно?

– Я что, сижу в гараже?

– А почему ты сидишь здесь? Ты же всю жизнь мечтал этой ерундой заниматься.

Лера показывает на резвящуюся толпу единокровных родственников.

Нут пожимает плечами.

– Я уже вырос.

========== Олимп ==========

«пойми, меня не ебёт

я что вам, сильный мира сего, политик?

аллё

я писатель

роли спасителей – не моё

смотрите-ка, меня даже Гор почти не берёт

пора домой

эта вечеринка – гнильё

кто-то перепил и блюёт

я выхожу на площадь

огни

но мы не в Нью-Йорке

вдали машина ревёт

почти сажусь в такси

но внезапно вижу её»

«отойдите подальше

я буду бросаться вниз»

Нут заходит внутрь бывшего торгового центра, который теперь сдают под офисы и частную галерею. Третий этаж. А понтики начинаются еще на первом. Выкрашенный черным серебром потолок – разводы сползают на стены, резные красные перила, вполне посредственная лестница.

Билет на открытие: триста рубликов. Не хотите?

Свободное искусство, бля.

Тебя пою.

Но краски дорого стоят, да.

Не поспоришь.

И пиздить не хорошо.

И Англия нам не друг.

Черные залы. Белые картиночки. Толпы сложнейшего пипла. Нута неостановимо тянет к «Жигулевскому». Он открывает крышку – делает глоток.

– Ты охренел, тебя щас выведут?

Нут улыбается Барсику (хоть тот без -ику, но ему до без -ику еще расти и расти), закрывает бутылку.

– Не предлагаю. Моё предложение еще нужно заслужить.

Нут ржет, хмель в горле приятно щекочет и пузырится. Бы. Если бы.

– Где твой билет?

– Там же, где и твои работы.

У Нута билет в пизде. Барсиковы работы, в принципе, тоже.

Пластинки, афроамериканцы, джаз, саксофоны. Политкорректность глядит через океан и плачет вспененными слезами, потому что на севере даже самый черный кофе выцветает в альбиноса, стоит только ртути упасть. Океан большой, сквозь него и в канализационную трубу с линзами ни хера не рассмотришь. Гудбай, Америка. Да и Ленин – гудбай.

– Сильно, брат.

Негра в их городе Нут в последний раз видел когда-то.

– А, главное, за жизнь трешь. Просто декабрист, народ тебя не забудет.

Нуту в лицо выстраивается башня среднего пальца, которую сразу хочется видеть Пизанской. Но. Внезапно. Всё проясняется. Мелочевка отсеивается. В сите остается золотой слиток. В тщедушном свете прожекторов и в грохоте битов, Нут видит нечто, что не способно быть запечатлено.

Как бы ты не искал форму, материал, цвет, эту тайну не разгадать. Можно только создать еще одну. И еще. И еще. Запутаться в повторениях – и?

Лера стоит у окна, которое в пол. Пол у Леры куда более определен, чем обычно. Строгий черный костюм, белоснежная рубашка с тонким черным галстуком, на ногах белые кеды. Правда, в цветочек. Черный. Же. Волосы убраны в высокий хвост. Сам весь – как первостатейная сучка.

Если бы не?

Что-то, что никогда не дастся тебе.

Никогда.

Нут замирает, завороженный тем, что даже в толпе людей в кимоно, в толстовках до пола и в шарфах всех цветов бензиновой радуги, он умудряется – выделяться.

Как?

Нут подходит к Лере, смотрящему в сумеречное окно.

– Салют.

Тот поворачивается.

Статуя оживает.

А никто не видит.

Вы че, люди?

– Привет.

Ну, в общем, можно идти домой, да?

Чудо свершилось.

Надо на эту тему в тишине покумекать.

Коту рассказать.

А ты – полезай в мешок.

Петушок.

«Несет меня лиса, за темные леса».

Нут выдыхает. Лера смотрит что-то слишком участливо.

– А где твои работы?

– А ты как думаешь?

– Не знаю, я нигде тебя здесь не вижу.

Вот только не надо сразу же умирать на месте.

Отойдешь в сторонку.

И можно.

– Так вышло, что не срослось.

Лера снова поворачивается к окну.

– Прикольный вид.

– Что?

В этот момент как раз вдарил диджей – съел слова.

Лера наклоняется вплотную к Нуту.

– Может, покурим?

На сердце проворачивают пластинку.

– Ок.

Они поднимаются. Пропущенные знакомством.

Наверху хорошо, летний вечер такой… и прохладно. Город – близкий и далекий. Совсем не как – когда под ногами топчется.

Лера:

– Неплохо. Как будто лучшая из картин.

– Наверное.

– Ну а всё-таки, почему там нет твоих работ? Это разве не твоя туса?

– Моя туса?

– Ага. Даже странно. Где все эти люди, когда я хожу по улицам?