На щеке.

*

Они едят олашки, которые бабуля жарит на тяжелой черной сковороде, смазывая ее тонким кусочком сала. Нут молчит, готовый вечно разламывать на мелкие кусочки вздутые лепешки и обмакивать их в топленое масло. Лера рассказывает бабуле о какой-то книге, которую вот-вот дочитал, и, кажется, безбожно палит конец.

– Оказалось, что глухая сестра пианиста убила Ариэль. Так жаль. Это случайно вышло. В приступе бесконтрольного гнева. Просто судьба. Такая.

– Господи, какие страсти. Зачем ты это читаешь?

– Я не знал, что так будет.

– Да, наверное. Я вот всю жизнь прожила, не зная, что будет. Чужая книга, пожалуй, что собственная судьба – загадка.

– Но порой финал предсказуем. Знаешь, чем кончится, еще в начале. И потом – не удивляешься.

– Да и не зная, чем кончится, часто – не удивляешься. Ничему не удивляешься. Как это хорошо, еще удивляться чему-то.

Нут продолжает жевать, ему слишком нравится есть, слушать и никуда не хотеть. И потом, он никак не может отойти от того, как его здесь представили:

– Бабуля, это Нут. Наш барабанщик. Я тебе рассказывал. И мой парень.

========== штиль ==========

«полная луна

набежит волна

тает след

тает ночь

тает век

мчится пес

краем моря

на рассвет»

Они сидят в машине, в сгущающейся темноте начала августа. Лера на пассажирском сиденье напротив водителя, спиной к боковому стеклу, притянув обе ноги к груди и обнимая колени ладонями. Компактный. Как статуэтка.

Нут смотрит на него, а видит только блеск. Глаза горят. И волосы смутно белеют в тяжелых сумерках.

Ветер поднялся. Раскачивает верхушки деревьев.

«Жалуясь и плача».

Но берег полон людей. Там, в небольшой бухте – озеро кажется спокойным. И нелепая музыка разносится по окрестностям. Из общего детства.

«Между мной и тобой остается ветер…»

– Люблю эту песню, – смеется Лера.

А только что на пирсе стоял, и ветер рвал его волосы и свитер, а волны бились о камни, подкидывая брызги, как с ладони – бисер, и рыча, точно собаки.

– Не люблю штиль, – ему приходилось почти кричать, чтобы что-то можно было услышать.

– Почему?

– Врет много.

– О чем это?

– Что вода теплая, добрая, иди, иди ко мне.

– А шторм не врет, что ли?

– Ну а где здесь ложь? Вода раздавит, как щепку, если поплыть сейчас. Если бороться с ней.

– А зачем плыть сейчас? Зачем бороться?

Лера только пожал плечами.

И сейчас Нут смотрит на него, напевающего эту песенку и пропускающего слова там, где он их забыл, и думает: ну какой шторм?

Какой в жопу шторм?

========== руки по швам ==========

«как счастливы невесты Христовой свиты

забыв о мире

миром позабыты

струит их разум чистоты сияние

молитвы приняты

усмирены желания»

Когда они возвращаются от воды, Лера как-то странно съеживается.

– Там бабуля спит. Мы с Костей наверху. Есть комната рядом с лестницей. Она маленькая, но диван удобный. Для нас – здесь не будет места.

Говорит он безапелляционно и неуверенно, вставляя в последние слова лишние слоги.

Ну ежу понятно, – думает Нут. – Одно дело, сказать бабуле: я завтра женюсь. Другое – устроить брачную ночь с еблей в жопу со всеми вытекающими. Это как-то не комильфо. Да.

Не стоит проверять чужую толерастость на устойчивость к корвалолу.

– Ты останешься?

– Нет, конечно. Зачем? Я так-то приехал поиметь тебя сначала на капоте, потом на багажнике. Там, под фонарем. Ну а если нет – в город мотнуться, поближе к пиву и телику.

Лера стоит, не двигаясь, лицо у него растерянное, он не понимает.

– Где скажешь, там и лягу, – Нут залезает рукой ему в волосы, – балда. Хоть на коврике. У тебя в ногах.

Нут смеется и, притягивая его к себе, целует в лоб.

Лера вздыхает.

– Всё, вали уже, не доводи до греха. Я власяницу дома забыл. Вот что досадно.

========== пристрачивай ==========

«не надо этого

дорогая

хорошая

дай

простимся сейчас»

«бояться глупо»

Нут почти погружается в сон. Почти блаженно выскальзывает куда-то. Из сети реальности в свободу и безразличие.

Сиплый скрип ступеней на лестнице возвращает его обратно в прохладную тишину и влажные пыльные запахи.

Лера садится к нему на диван и спрашивает.

– А если мы завтра умрем? Ну вдруг что-нибудь случится, как ты говорил? Помнишь?

– Я планировал это проспать.

– Нет, правда.

– Сплю, говорю, я. Очень крепко. Не извиняйся. Ни в коем случае.

– И там – я захочу коснуться тебя и не смогу.

– Ты и сейчас не сможешь. Тренируйся.

– Почему?

– «Мой дядя самых честных правил».

Лера смеется, нависая над Нутом, но тот не поворачивается.

– Слушай, я серьезно. Если ты не свалишь, здесь кровать будет скрипеть, а ты стонать. Сколько минут? А мне потом Костяну в глаза смотреть. Может, всю жизнь. Не хорошо как-то. Вали. Вали. Вали.

– Он не маленький. И всё понимает.

– Ты ему не друг, а брат. Это не одно и то же.

– Зачем думать о других?

– Да, действительно, давай уедем в какой-нибудь Берлин, будем там ломать руки продавцам сосисок и брать их бесплатно.

Лера давит на Нутово плечо всем почти своим весом, как-то странно извернувшись, и в общем, не особо шевелясь, что добавляет мужества.

– Почему ты такой?

– Какой?

– Такой.

– Потому что я олашек твоей бабули хочу больше, чем тебя.

Лера смеется, Нут уверяет:

– Да я серьезно, зря ты ржешь. Вот ты что тут, на две недели? А они насколько? Минимум до Нового года. Это ж как жить? Ты предлагаешь мне позорно сбежать и завтра обломиться? Спасибо, конечно, но нет.

Лера уже ничего не говорит, а только тормошит легко.

Нут слышит, как он прикусывает губу в темноте.

Потом вдруг:

– По-моему, всё должно быть наоборот.

– Ты во власти стереотипов. И если ща не свалишь, у меня ночью точно хер отпилится и убежит, как у Гоголя.

– Нос?

– Ну какая разница?

– Да уж никакой.

– Вот именно. И боюсь, что какой-нибудь профессор Преображенский скроит из него отдельного человека. А я так и останусь. И ты, кстати, тоже. С носом, бля.

– Ну что за чушь?

– Сублимация – страшная штука. Не мути воду.

– Ладно.

Лера встает, становится легко, все пригретые части с плеча устремляются к нему.

– Это уже происходит. Реально.

– Да, у меня тоже.

– Спокойной ночи. И знаешь, что?

– Что?

– Не ссы. Там станешь чем-то, кому до звезды на все эти феромоны, сперматозоиды, токи. Будешь хотеть чего-то другого.