Я мельком бросил взгляд на Эйба. Тот неотрывно смотрел на акробатов, и его глаза восхищенно блестели. Возможно, он думал о том же, о чем и я.

Акробаты закончили свое выступление. Их лица были все так же спокойны, но тела блестели от пота. Они отвесили аплодирующим зрителям поклоны и исчезли в глубине фургона, а на смену им выбежала нарядная танцовщица с бубном. Тощий юнец с дудочкой присел на перевернутую бочку с краю от площадки и заиграл. Девушка, ослепительно улыбаясь и время от времени ударяя ладошкой в бубен, закружилась перед радостно загомонившей толпой.

При виде танцовщицы особенно оживились парни. Кто-то притоптывал ногой в такт мелодии, кто-то хлопал в ладоши, кто-то привставал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть смазливую девчонку. Я снова покосился на Эйба. У того, похоже, пляска не вызвала никакого интереса: он стоял с рассеянным видом, поглядывая по сторонам. Сам не знаю почему, но я этому порадовался.

Эйб вышел из состояния вялой отрешенности совершенно внезапно. Его рука метнулась возле меня со стремительностью птицы, на лету хватающей добычу. Я с изумлением увидел, что он держит за руку чумазого мальчишку с взъерошенными, спутанными волосами. Я думал, что паренек сейчас заверещит, но тому явно меньше всего на свете хотелось привлекать к себе внимание. Он только судорожно дергался в безуспешных попытках освободиться, и глаза его от ужаса распахивались все шире.

Я быстро догадался, в чем дело, и торопливо поднес руку к куртке. Деньги были спрятаны за подкладкой, и они оставались в сохранности, да только край куртки отогнулся так, что это никак не могло оказаться случайностью. Эйб подтянул мальчишку к себе и поднес кулак к его носу.

— Не на тех напал. Еще раз увижу — звать никого не буду, сам руки выдерну, понял?

Мальчишка ничего не отвечал — его будто парализовало. Лицо у него побелело, и я подумал, что это от страха. Но тут Эйб разжал пальцы, и я увидел, что на запястье паренька остались темные пятна, которым вскоре предстояло превратиться в лиловые синяки. Он попятился, неловко прижимая к себе руку, а потом развернулся и зайцем нырнул в толпу. Я сказал себе, что мальчонка легко отделался: попался бы он какому-нибудь блюстителю порядка, ему бы сдавило не запястье, а шею.

— Знакомый трюк, — заметил Эйб, на которого, по-видимому, происшествие не произвело сильного впечатления. — Циркачи отвлекают внимание, а вот такие крысята хватают что попадется.

Я снова посмотрел на улыбчивую плясунью и спросил себя, знала ли она, какие беды грозили ее чересчур восхищенным поклонникам. Стало вдвойне приятно, что Эйб не поддался ее очарованию.

После танцовщицы снова вышел жонглер, но теперь он по-другому проявлял свою ловкость: сначала на его ладони заплясала, точно ожившая, трость, потом из шляпы вылетела пара голубей, платок, взмыв в воздух, исчез на глазах у публики, а потом появился из уха одного из зрителей… После того, что произошло пять минут назад, фокусы уже не казались мне забавными. Я покосился на Эйба и увидел, что тот зевает.

— Пойдем? — шепотом спросил я, наклоняясь к нему.

Тот мигом оживился и кивнул. Мы пробрались сквозь толпу, обступившую фургон и площадку, и направились туда, где оставили лошадь.

Темнело на глазах. Это показалось странным: по моим расчетам, время было не такое уж позднее. Не могли же мы настолько забыться, любуясь циркачами? Я посмотрел на небо — его заволакивало облаками, а на горизонте оно приняло зловещий фиолетовый оттенок.

— Что будем делать? — спросил я Эйба. — Поищем, где заночевать, или попробуем успеть домой до грозы?

Эйб тоже поглядел вверх и ненадолго задумался.

— Попробуем, может, и проскочим, — решил он.

Я и сам предпочел бы пуститься в обратный путь. Мы вернулись к нашей повозке, забрались в нее и покатили домой.

Правил Эйб. Мы то и дело поглядывали на небо. Тучи надвигались гораздо быстрее, чем нам бы хотелось, и, когда до дома оставалось мили три-четыре, стало понятно, что уйти от грозы не удастся.

Резко похолодало; мы с Эйбом запахнули куртки поплотнее и старались втягивать руки в рукава. Но вот на передок повозки тяжело шлепнулась одна капля, другая… Эйб тряхнул вожжи, понукая лошадь, но вскоре ливень накрыл нас сплошной стеной.

Глинистая дорога будто закипела. За считанные мгновения все выбоины наполнились водой, колеса начали вязнуть. Когда мы добрались до мостика, переброшенного через речушку, стало ясно: нам не проехать. Часть бревен просела так, что добрая треть настила ушла под воду. Пеший путник с горем пополам сумел бы перебраться на другой берег, но о переправе с повозкой нечего было и думать.

Мы переглянулись. Кажется, я впервые видел Эйба сбитым с толку.

— Слева за холмами заброшенная ферма, — сказал я. — Переждем там? А как дождь кончится, поедем через другой мост.

— Пойдет, — согласился Эйб.

Он развернул лошадь, и мы покатили через поле к видневшимся в стороне холмам. Заброшенную ферму я видел в последний раз года полтора назад, и оставалось лишь молиться, чтобы за это время ее не разнесли окончательно. Если же у того клочка земли появились новые хозяева, можно было попроситься к ним, чтобы переждать непогоду.

Мы добрались до холмов совсем не так скоро, как нам бы хотелось. Поле развезло, колеса проваливались в месиво из травы и грязи. Но вот за струями дождя проступили очертания полуразрушенной постройки, и стало ясно: какое-никакое убежище мы все-таки отыскали, и даже спрашивать позволения на то, чтобы там приютиться, ни у кого не придется. Никто, кроме нас, не искал здесь пристанища, и мы без помех завели лошадь под покосившийся навес и распрягли ее. Мы разместили ее так, чтобы она могла дотянуться до травы, а сами отправились в дом, если так можно было назвать поскрипывающий ветхий остов некогда добротного жилища. Из четырех наружных стен полностью уцелело две, остальные зияли прорехами, в иные из которых можно было шагнуть, не пригибаясь. Крыша частично обрушилась, и в провалах полусгнивших досок пола весело булькала вода. Но за перегородкой сохранился сухой закуток, куда мы и забились. Конечно, от холода никуда было не деться, но здесь хоть вода не затекала за шиворот.

Одежду мы снимать не стали: все равно ее негде было сушить. В углу закутка сыскался ворох тряпья, ветхого, расползавшегося под руками, но за неимением ничего другого мы и это подношение судьбы приняли с благодарностью. Кое-как разместившись на охапке ветоши, мы стали прислушиваться: не ослабевает ли дождь. Куда там: он лил не с прежней яростью, но настойчиво и мерно и явно заладился надолго.

Я обхватил себя руками за плечи. Эйб придвинулся совсем близко, и его тепло согревало меня. По нему не было заметно, что он мерзнет. Я съежился, стараясь подавить дрожь, но мой товарищ сидел совершенно спокойно и будто даже не чувствовал холода.

— Чей это дом? — спросил он.

Я припомнил все, что слышал об этом местечке с детства.

— Ферма Уэбстеров. Когда-то, говорят, дела здесь шли на лад. Но хозяин, Редж Уэбстер, крепко запил, когда его жена сбежала с одним из работников.

Эйб повернулся ко мне. В скудном свете, едва пробивавшемся из-за перегородки, его лицо вдруг показалось мне каким-то странным, почти незнакомым. Во взгляде появилось что-то непривычное. Напряжение? Отстраненность с едва уловимой долей насмешливости? У меня возникло чувство, что он сейчас заодно с бушующей за стеной стихией, что он в своем мире, где я только неприкаянный чужак.

— Она была намного моложе?

Даже голос у Эйба звучал так, как будто доносился издалека. Мне сделалось не по себе.

— Нет. Ну, может, Редж года на три был старше.

— Все равно не причина, чтобы спиваться.

Я сглотнул.

— Он не спился. Просто однажды напился так, что… Словом, он повесился.

— Тем более не причина, чтобы так поступать.

В голосе Эйба слышались нотки насмешки, но никак не сочувствия. Он протянул руку так, что едва не коснулся моего лица. Я замер. Но пальцы Эйба прикоснулись к гвоздю, вбитому в стену в паре дюймов от моей головы.