- Ох мама, мама… и на кого ж ты меня покинула.

Я снял ящики и поставил их на землю. Шмулинсон, который не утащил бы этот ларёк на себе, отправился за конём, и я остался один. Спустя несколько минут ко мне подошёл Фома.

- Здоров будь, Никита Иваныч. Чегой-то ты еврея прижал?

- А ты видел, что он придумал? – я всё ещё был до крайности раздражён незамутнённостью Шмулинсона. Сотник кивнул.

- Ребята сказывали. Вроде бы он очередь на воскрешение составляет. Так а что, авось сработает.

- Не сработает! Он понятия не имеет, кто это делает! – взорвался я, но под взглядом Еремеева осёкся и замолчал, считая до десяти. Мне всегда это помогало. – Впрочем, как и я сам. Слышал уже, небось, что отец Алексий воскрес?

- Так отож. Радость великая православному люду – вернулся преподобный!

- Они вроде не говорят открыто, что это именно он. Во всяком случае, мне отец Кондрат вчера так сказал.

- А, ну тоже дело. А ты меня зачем звал-то, Никита Иваныч? Еврея арестовать?

- Нет, не за этим. Фома, мне бы вот что выяснить: все, кто у нас воскрес, - где они похоронены были?

- Дворник – на новом кладбище, это точно. А вот отец Алексий где – про то не ведаю…

- Скажи своим, пусть выяснят и мне доложат. И в дальнейшем, Фома, если народ будет воскресать, отмечайте там где-нибудь, откуда они. Я за всем следить не успеваю.

- Исполню, Никита Иваныч. А думаешь, будут?

- Похоже, что да. Знаешь, вот чем меня радует это дело, - нет преступника. Никого не убили, ничего не украли. Заговора нет, опять же. Мы работаем гораздо спокойнее, чем в прошлые разы. То есть, казалось бы, ну воскресает народ – что ж теперь, они к бунту никого не подбивают, ведут себя мирно, так и леший бы с ними. А вот.

- Служба наша, участковый, трудна и опасна. По заборам, кстати, слышал ли новости?

- Нет, не успел. Рассказывай.

- Оно не так интересно, как с Крынкиным, но всё-таки. На этот раз Митрофан наш к конюху Сидорову наведался. В Сосновый переулок, это от вас кварталов пять. А тот в это время по малой надобности во двор вышел. Глядь – субъект плешивый у забора отирается. Ну Сидоров – он мужик прямой, думать не стал. Подкову взял да через забор-то и запустил. Даже попал вроде, говорит.

- То есть Митрофан у нас теперь с шишкой на лбу? – хмыкнул я.

- А неча на чужие заборы покушаться. Кстати, ты как сказал, так никто из жертв ничего с этими каракулями не делал, всё как есть оставили. Ну кроме Крынкина.

- Что, покрасил?

- Бери выше, участковый. Ворота сменил! И охрану чуть ли не втрое бóльшую выставил. Теперь его забор покруче государева склада оружейного охраняется.

- Как всё серьёзно. Ну это ладно, леший с ними.

- Тебе ж сегодня перед ними ответ держать, не забыл ли?

- Забудешь тут, - я досадливо поморщился. Горох нас с бабкой ждал к вечеру. Мне очень не хотелось вновь тратить время на боярское собрание, но деваться нам было некуда. К тому же срок, отведённый на наше следствие, был установлен самим царём, и отчитываться мне предстояло не столько перед боярами, сколько перед ним.

***

Итак, запланированное на утро дело я выполнил. Надеюсь, я был достаточно убедителен, и Абрам Моисеевич не станет повторять свои попытки наладить заработок на нашем деле. У меня до сих пор в голове не укладывалось: очередь на воскрешение! До этого только он мог додуматься. Теперь мне нужно было спешить обратно в отделение. Я решил не ограничиваться отцом Алексием и попросить Ягу поворожить ещё и над частицей, взятой с тела Николая Степановича. Но поскольку тонкостей бабкиной магии я не знал, то не мог действовать самостоятельно. Принесу я, к примеру, волос, а она скажет, что лучше бы я каплю крови попросил. Ну и всё в таком духе. Нет уж, пусть сначала наша эксперт-криминалист выскажется.

Фома отправился выполнять моё поручение, пообещав к обеду прийти с докладом, а я двинулся в обратном направлении. Безусловно, верхом было бы куда быстрее, но я до сих пор не чувствую себя достаточно уверенным, чтобы свободно рассекать по городу на коне. И в седло я сажусь лишь в случае крайней необходимости. Наверно, так же ведут себя начинающие водители. Вот я как раз из таких: верхом, конечно, быстрее, но пешком спокойнее. Да и, чего греха таить, мне подсознательно хотелось потянуть время: вечером мне так или иначе тащиться на боярское собрание. Ночью прошёл дождь, пахло сырой землёй и клейкими молодыми листочками. Я заметил у ближайшего забора кучку первых одуванчиков.

Домой я вернулся без приключений. Бабка, дожидаясь меня, задумчиво смотрела в окно, я ещё со двора помахал ей рукой. В сенях я разулся и прошёл в горницу. Посетителей в ближайшее время не ожидалось, а мне не хотелось лишний раз топтаться сапогами по свежевымытому полу.

- Всё, Шмулинсону я втык сделал, - отчитался я и плюхнулся на лавку. – Бабуль, ну нормально это – очередь на воскрешение составлять? Совсем кукушкой уехал!

- Кукушкой? – не поняла Яга. Я улыбнулся:

- Это поговорка такая. Ну, как у вас – про белку одноглазую.

- А, вона что, - она тоже разулыбалась. – Ну, Никитушка, чего ж ты хотел. На такое во всём городе токмо Шмулинсон один и способен. Без него нам бы скучно было.

- Да уж, зато с ним – обхохочешься, - фыркнул я. – Надеюсь, я был достаточно убедителен.

- Тебя он послушает, - успокоила бабка. – А то ведь и впрямь как-то не по-людски. А много он насобирал-то?

- Понятия не имею. Я конфисковал его ящики, стрельцы их прямо с площади к отцу Кондрату увезли. Пусть милостыню раздадут. Но народу вокруг него сегодня много было, все прямо так и жаждут внести добровольное пожертвование в фонд семьи Шмулинсон. Я к нему еле протиснулся.

- Народ у нас доверчивый, - вздохнула Яга.

- Вот то-то и оно. И ведь живут вроде небогато, но каждую копейку норовят на какую-то ерунду сплавить. А те, кто поумнее, вот вроде Абрама Моисеевича, этим пользуются. Он ведь неплохой так-то мужик, бабуль, но не может спокойно пройти мимо возможности заработать. Лукошкино для него – просто заповедник какой-то: народ непуганый, хоть голыми руками бери. Ладно, я не об этом. Бабуль, помните, вы думали поколдовать над псом?

- Истинно. Но прав ты, Никитушка, лай мы не разгадаем.

- А вы не хотите с людьми попробовать? Это раньше у нас из подопытных один пёс был, а теперь мы аж троих можем к делу приобщить.

Бабка задумчиво кивнула. Похоже, она, как и я, забыла о такой возможности. Что-то мы совсем заработались последнее время. Ну ничего, наверстаем. Она деловито вытерла руки о передник.

- С кого начнём, Никитушка?

- Я бы начал с отца Алексия. Он у нас самый загадочный, даже заборного вредителя переплюнул. Дольше всех мёртв, плюс праведник, плюс имеет мнимые воспоминания о прошедших годах. Как вы считаете?

- Считаю, что прав ты, участковый, с него и начнём. Мирошкин меня мало волнует, с ним вообще всё просто: умер дома, воскрес тоже…

- … причём между этими событиями и недели не прошло, - продолжил я. – Да, Мирошкина если и будем проверять, то в последнюю очередь. Я бы ещё Митрофана потряс на этот счёт, но его вначале поймать надо.

- Поймаем, куда он денется. Уж если конюх в него подковой попал, глядишь, кто другой ещё чем попадёт. А там и…

- Нет уж, я предпочёл бы, чтобы больше в него никто ничем не попадал. Он мне живым нужен. Ну, насколько возможно. Я его допросить обязан, протокол составить… а по вашему сценарию его к нам в беспамятстве принесут – и толку нам с того?

- И то верно, Никитушка. Остаётся Сухарев.

- Точно. Давайте уж и его заодно, вам же не сложно? Я хочу сравнить их показания, вдруг найдём какие общие детали.

- Касатик, ты же разумеешь, что показания их самих и показания частиц ихних – это разные вещи? Николай Степаныч когда ко мне пришёл, я уж обо всём спросила его старательно. Обнюхала его, как смогла, пока он на вопросы мои каверзные ответы давал. Честен он был со мной, ничего не утаивал. А токмо ничего толком мне не сказал, не помнит он ничего. Спал, говорит, одну ноченьку, а проснулся – так и весна ужо, как так вышло – не поймёт. И Ксюшку ещё живой помнил, говорил про неё, будто вот-вот зайдёт она. Ну я уж постаралась до него новость печальственную донести так обережненько да зелья травяного ему дала, успокоился дабы. Безутешен был Николай Степанович в горе по дочери, а токмо теперь-то что уж.