От неожиданно посетившей меня догадки я остановился так резко, что шедший позади мужик удивлённо меня окликнул:

- Батюшка воевода, ты живой? Не подсобить ли?

- Живой, спасибо, - успокоил я и шагнул в сторону, чтобы не стоять посреди улицы. Яга умеет видеть недавнюю историю предметов. Зубов, костей, хоккейных кубков… в наших расследованиях этот навык неоднократно пригождался. Я уже предлагал ей проделать это с частицей, взятой от пса, - когтем, шерстью или чем-то подобным. Мы споткнулись ещё в самом начале о невозможность интерпретировать результаты – собака ведь, а лай мы понимать не умеем. Но кто нам мешает проделать это теперь? Людей-то оживших у нас – выбирай не хочу. Хоть Николай Степанович, хоть отец Алексий… Груздева бы поймали – и он бы сгодился. Мы сможем увидеть хоть какие-то следы с момента их возвращения. Я должен как можно скорее напомнить об этом бабке. Меня больше всех, конечно, интересовал отец Алексий – как минимум потому, что он предположительно мог оказаться тем самым праведником. Ну, то, как он сам себя из могилы поднял, - другой вопрос, да и мне слабо верилось, что это возможно. Но! Мы говорим о человеке, пролежавшем восемнадцать лет в могиле. Это в принципе невозможно!

Мне очень хотелось схватиться за голову. Казалось бы, живи и радуйся. Обычно у нас обратная ситуация, смерти расследуем, а тут…

И второе. Я как-то совсем забыл выяснить, где их всех хоронили. Ну Мирошкина, допустим, вообще не успели, он дома и умер, и воскрес. Пёс – понятно где, но он из всех единственное животное. Груздев на старом кладбище. А остальные? И есть ли между ними хоть какая-то взаимосвязь. Я не сразу сообразил, кому это поручить. У Яги и так забот по маковку, к тому же я её колдовать буду просить. Митьку на такое отправлять нельзя, он кладбищ боится. Я ещё немного подумал и подошёл к стрелецкому патрулю на перекрёстке.

- Ребята, как бы мне Фому Силыча найти? Я на площадь иду, и он мне там будет нужен.

- Да без вопросов, Никита Иваныч. Они в трактир на Пороховой улице поехали, драка там. Сказать ему, чтобы, как освободится, к тебе ехал? Будь спокоен, воевода, порученьице твоё мигом передам, - вызвался один из них. – Всё Фоме Силычу обскажу как велено.

- Спасибо, - кивнул я. – Благодарю за службу, орлы.

И я направился дальше. За моей спиной раздался удаляющийся топот конских копыт – это стрелец помчался передавать мою просьбу Еремееву. Я достал из планшетки блокнот и на ходу нацарапал в нём следующее: «1. Отец Алексий. 2. Места захоронения». Ведение записей и вот таких заметок очень мне помогало, потому что держать в голове все детали наших расследований – никакой памяти не хватит.

На площади царило оживление. Оно и понятно, выходной день, но… Я постарался сделать максимально беззаботное лицо и зашагал в центр. А там… ей-богу, я его сегодня же в поруб посажу! Для профилактики и смирения духа ради. Абрам Моисеевич возвёл на площади что-то вроде передвижного ларька с тряпичной крышей. За прилавком на табуретке сидел он сам, по обе стороны от него стояли два деревянных ящика с прорезями вверху. Взволнованный народ толпился вокруг, поэтому меня гробовщик заметил не сразу. У меня был шанс от души послушать.

- И что, я тебе деньги в ящик, а ты мою маменьку в очередь на воскрешение? – громко спросил бородатый мужик, по-видимому, кузнец.

- Таки да, не сомневайтесь. В один ящик – скромное пожертвование, в другой – записку с именем, всё просто. Заметьте, фиксированной суммы нет, ибо бедному еврею ничего от вас не надо! Всё на нужды исполнителя нашего, что силой чародейной наделён. Всё до копейки передам ему.

- А как он поймёт, кто сколько внёс? – встряла бабулька божий одуванчик, в платочке и с клюкой. Абрам Моисеевич терпеливо улыбнулся.

- На то он и чародей. Берёт из левого ящика бумажку с именем и сразу видит, кто в правый ящик да сколько положил.

- А можно ль возьму я оттудова? – бабкина рука потянулась к правому ящику.

- Это ещё зачем?

- А чтоб дед мой, пьяница, ненароком не воскрес!

- Таки ви ж в левый ящик ничего не клали.

- А я на всякий случай, - не унималась старушенция. – Он же ж возьмёт да и подымется, мне назло, что водку от него при жизни прятала.

- Нельзя! – воспротивился Абрам Моисеевич. А народ между тем всё прибывал.

- А дети если, некрещёные? – я повернулся на голос и увидел молодую женщину с заплаканными глазами.

- Некрещёных не принимаем, - тоном профессионального клерка отозвался Шмулинсон. Я начал терять терпение: в конце концов, это было просто подло – вот так давать людям надежду. Я понятия не имею, отчего они воскресают, но в том нет никакой закономерности. Женщина залилась слезами и скрылась в толпе. Я протиснулся ближе.

- Абрам Моисеевич, что за балаган вы тут устроили?

Он увидел меня, нервно сглотнул, но самообладания не потерял.

- На сегодня приём окончен, приходите завтра. Приём окончен! Никита Иванович, ви как всегда вовремя. Не желаете ничего положить в ящик?

Народ понемногу начал разбредаться.

- Абрам Моисеевич, вы же понимаете, что, когда до них дойдёт вся суть вашей аферы, они положат в один из этих ящиков вас?

- Никита Иванович, я вас умоляю… когда это ещё случится. И вообще, что плохого в том, что бедный еврей собирается получить свой небольшой гешефт? Я могу взять вас в долю, хотите?

- Нет.

- А почему?

- Абрам Моисеевич, вы действительно не понимаете, что в этом плохого? Вы даёте им надежду, играете на эмоциях, а исполнить обещанное не в ваших силах.

- Ой, Никита Иванович, не делайте мне нервы. Они кладут в ящик кто копейку, кто две, разве я могу на эти деньги прокормить мою бедную Сару и двоих детей? Похоронный бизнес скоро скатится в убытки. Умирать теперь не в моде, люди воскресают кто во что горазд! Ви понимаете всю суть моих страданий? Я разорён!

- Прекратите ломать комедию! – я стукнул кулаком по прилавку. – Я сейчас вызову стрельцов и посажу вас на пятнадцать суток! Ладно, допустим, вас ничего в вашем бизнесе не смущает, но ведь вы не можете исполнить то, что обещаете. А это уже мошенничество, Абрам Моисеевич. А за мошенничество у нас что бывает?

- И шо же?

- Вас выгонят из города. Если вы хотите и дальше продолжать здесь жить, вам придётся свернуть лавочку. Я не потерплю в Лукошкине подобного бизнеса и поэтому лично прослежу, чтобы вас внесли в чёрные списки всех четырёх ворот. Я не шучу.

- Ой, Никита Иванович… - Шмулинсон обезоруживающе улыбнулся. – Таки ви не хотите войти в долю? Я сам десять процентов.

- Нет.

- Двадцать.

- Абрам Моисеевич, не торгуйтесь, вы не на рынке. У вас ровно минута на принятие решения. Пока вы будете сидеть в порубе, я предупрежу государя и стражу всех ворот.

- Без ножа режете, Никита Иванович! Но таки я вас понял. Позвольте только узнать, кто покроет мои убытки в похоронном деле? Могу я забрать с собой ящики?

- Нет. Ящики я конфискую.

- Ви хотите забрать всё?! – он вытаращил глаза. – Я предлагал вам долю – вам мало?

- Всё, что вы тут насобирали, я отнесу в храм Ивана Воина. Заметьте, я не прошу вас принести то, что вы насобирали вчера. И впредь не пытайтесь на этом заработать. Это подло, Абрам Моисеевич. Вы играете на чувствах людей.

- Никита Иванович, когда ви доживёте до моих лет, ви поймёте, шо ради семьи человек может пойти на всё. Моя Сара уже забыла, шо такое новое платье, а мальчики почти не растут. Разве я не должен заботиться о них? Какой я после этого муж и отец?

- Зарабатывайте как хотите, но только не за счёт других. Надеюсь, мы договорились, Абрам Моисеевич.

Шмулинсон печально кивнул и встал из-за прилавка.

- Жестокий ви человек, Никита Иванович. Наверно, это потому, шо ви холостой.

Я аж поперхнулся.

- А это тут при чём?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

- Надеюсь, мой прилавок ви конфисковывать не будете? Можете его облазить, я ничего там не спрятал.

- Забирайте его и идите домой, Абрам Моисеевич. Хватит с меня на сегодня вашей самодеятельности.