- Мыслите позитивнее, - я открыл калитку и пропустил бабку во двор. Стрельцы у ворот тихо беседовали. – Доброй ночи, ребята. Всё спокойно у вас?

- Как есть спокойно, Никита Иваныч!

- Это хорошо. Тогда до завтра. Хм… уже до сегодня. В любом случае, я спать.

А то на этих бояр никаких нервов не напасёшься. В тереме я сразу поднялся наверх, переоделся в домашнее и рухнул на постель. Ну их всех лесом – а я спать!

Я думал, что петуха вообще не услышу, настолько я вымотался за прошедший день. Тем не менее, я проснулся ещё до того, как он взлетел на забор. Когда пернатая скотина во весь клюв проорала побудку, я уже делал зарядку. За окном едва светало. Яга не заставила себя ждать:

- Никитушка-а!..

- Бабуль, я уже встал. Сейчас переоденусь и спущусь.

- Ну вот и ладненько. А то я уж курник испекла, думаю, проснётся участковый да откушает.

- Откушает, никуда не денется. От вас ещё никто голодным не уходил!

Вот интересно, а сама-то бабка когда спать умудряется? Мы вернулись глубоко заполночь, а она уже пирог испечь успела! Мне этого никогда не постичь. Я надел форму и с фуражкой подмышкой спустился вниз. Горницу наполнял аромат свежей выпечки.

- Садись, Никитушка, я вот тут тебе завтрак собрала. А уж опосля за дела.

Едва я сел, бабка придвинула мне тарелку со здоровенным куском пирога, начинённого курицей и варёными яйцами. Я люблю её стряпню. Готовит бабка отменно, причём иногда такое, что я прежде в глаза не видел. Я и не знал, на самом деле, что наша русская кухня настолько разнообразна. Но как же вкусно!..

Пока я уплетал пирог, бабка докладывала новости:

- Стрельцы вот тока что сменились. Митька с утра с повесткою к дьяку ускакал, после обеда пущай явится, валенок плешивый.

Я от такого сравнения едва не подавился. Яга успокаивающе похлопала меня по спине.

- Ладно, сейчас Митьку дождусь – и пойдём Филимоновских соседей опрашивать.

- А пока чайку, Никитушка.

Возражений у меня не было. За чаем с пряниками мы просидели около часа.

- Что-то Митеньки нашего долго нет, - забеспокоилась Яга, выглядывая в окно. – Уж кабы не убил никого…

Я между тем начал составлять в блокноте список дел на сегодня.

- Бабуль, значит, у нас допрос соседей, допрос самого Груздева… вы ещё говорили, Абрам Моисеевич встречи со мной жаждет, давайте его на вечер запишем. Сам к нему схожу. А Митька что-то правда задерживается… я не могу его до завтра ждать, мне дела делать надо! Бабуль, пошлите кого-нибудь за Еремеевым, ему тут недалеко, я лучше с ним схожу. А Митька вернётся – по шее ему дадите, его только за смертью посылать.

Бабка кивнула и высунулась в сени отдавать распоряжения. Через пару минут со двора верхом выехал один из дежурных стрельцов.

Фома явился минут через пятнадцать. Снял шапку и вошёл в горницу.

- Здоровы будьте, милиция!

- Заходи, Фома, чай будешь?

- Благодарствуем, а тока не, испил ужо. Ты чего меня вызывал, Никита Иваныч?

Я коротко изложил ему суть дела. Сотник подумал, кивнул: других версий всё равно нет, эта – единственная.

- А чего ж нет, прогуляемся, поспрошаем. Пошли, что ль?

Я встал с лавки, на прощание обнял Ягу.

- К обеду вернёмся, бабуль. Фома Силыч, ты Филькин допрос слушать будешь?

- Буду. А ну как он опять на милицию рот разевать начнёт? А тут я ему и по шее, дабы неповадно было.

- Мало ему Крынкина вчера было, ещё ты добавить хочешь?

- Так я ж и говорю, если начнёт. Пошли, Никита Иваныч, мне самому интересно.

Во дворе я поздоровался со стрельцами, и мы с Фомой неспешно направились в сторону дома дьяка. Я там уже бывал – в тот день, когда мы устроили облаву на шамаханов и обнаружили в груздевском подвале подземный ход. От отделения нам было идти минут двадцать. За это время я успел пересказать сотнику подробности вчерашнего собрания. Наверно, я так красочно описывал драку боярина и дьяка, что Фома хохотал от души.

- Короче, царь дал нам три дня сроку. На четвёртый день тут Бодровы свадьбу гулять будут, вот хочет успеть до основных торжеств.

- Так а тебя пригласят, что ли? – хмыкнул Еремеев. – Они пьют, а ты знай себе расследуй, ты к этой свадьбе не привязан.

- Оно, конечно, так, но… понимаешь, это будет уже нечестно. Государь нам доверяет, и мы обязаны сделать всё возможное.

- Сделаем, - кивнул сотник. – Поймаем вредителя да на каторгу.

- За разрисовывание заборов? Ты серьёзно? То есть Мышкина за многолетние хищения из казны – в деревню на пять лет, а за это – на каторгу? На мой взгляд, преступления несопоставимые. Мы сейчас расследуем по сути мелкое хулиганство.

- Мышкин – боярин, - нравоучительно поднял палец Фома. – Их судить можно токмо за измену родине и заговор против царя. А здесь у нас боярин – потерпевший, поэтому они будут настаивать именно на каторге. Да тебе-то что? Ну посидит лет десять на островах северных да вернётся… коли выживет.

Я только махнул рукой. Я здесь неполных два года, а они веками по этим традициям живут. Нести прогресс в массы мне предстоит постепенно, чтобы люди сами до этого доходили. Менять образ мышления не так просто.

***

С собой у меня был неизменный блокнот, куда я предусмотрительно перерисовал картинку с забора. Ну в конце-то концов, не на пальцах же мне описывать, правда? И мы с Еремеевым начали обход. Домов на улице было около тридцати, поэтому мы немедленно принялись за дело. И вскоре столкнулись с тем, что версия моя начала рушиться на глазах. Лет десять назад в последнем по улице дворе вспыхнул сарай, огонь перекинулся на дом, потом к соседям… и в итоге меньше чем за час выгорело пол-улицы. Погорельцы вывезли, что смогли, продали землю и съехали, а новые хозяева, отстроившие здесь дома, ничем нам по делу помочь не могли. Все, кого мы опрашивали, отвечали одно и то же: в дом Филька Груздев баб не водит, ни разу с девицей замечен не был.

- Дык ещё бы, - Фома раздосадовано сплюнул на землю, - он к девкам на Лялину улицу ходок, знаю я его, мухомора плешивого. Скока раз мои ребята его там ловили?

- Что, серьёзно? – представив Груздева в окружении путан с Лялиной улицы, я хрюкнул от смеха.

- Ой, а то ты не знал! Зато потом нам донос пишет, что его там побили, видите ли. А побили его за то, что пытался уйти, не заплатив, зато самых сочных девиц обслюнявил. Да ну его, Никита Иваныч, пошли дальше.

Нам оставалось ещё четыре дома, и вот как раз они-то относились к тем, что уцелели при пожаре. Но в ближайшем сменились владельцы, и оттуда мы вновь ушли несолоно хлебавши. А в следующем долго стучали в дверь, пока нам навстречу наконец не выползла сморщенная старушенция годков так под сотню.

Бабулька к тому же оказалась глухой, пришлось орать. Пока Фома её допрашивал, я на скорую руку дорисовал женщине на картинке какое-никакое платье.

- Филимона Груздева знаете? – завопил Еремеев на ухо бабке. Наверно, нас вся улица слушала, хоть мы и беседовали в доме. С третьего раза хозяйка расслышала и закивала.

- Фильку? Как же ж, оттаким ещё его помню, - она показала рукой рост ребёнка. – Яблоки у меня таскал, паршивец!

- А кто вот это, не знаете? – это уже я. С непривычки так орать я закашлялся, Фома забрал у меня блокнот и показал старухе картинку. Та поднесла её к самым глазам.

- Так то Матрёна, матушка евойная! Померла, упокой Господи её душу! Лицо так точно ейное. Рыжая она была, грудь ровно вымя коровье, все мужики ажно туда пялились!

Мы с Еремеевым переглянулись. Вот так да…

- Спасибо! – хором завопили мы и рванули на выход. Едва оказавшись на улице, привалились к забору и расхохотались. Как мог у такой дородной и одарённой несомненными достоинствами женщины быть такой сморщенный, тощий и плешивый сын! Мы пришли в себя минут через пять, утирая слёзы от смеха, и уже куда более серьёзно посмотрели друг на друга.

- Дело принимает неожиданный поворот, - несколько отстранённо прокомментировал я.

Еремеев кивнул. Мы помолчали, пытаясь как-то осознать полученные сведения. Всё-таки интуиция меня не обманула.