– Сабина, больше не нужно следить.
– Я поняла, – кивнула та. Взяла из его рук сложенную вдвое купюру. Встала, расправила широкий подол платья в горошек, ушла, держа спину напряжённой, неестественно прямой, как часто делают подростки, скрывающие сутулость.
Алёна, не глядя на Алёшку, произнесла:
– Сволочи вы. Оба.
– Да, – согласился он. – Мы такие.
– Сказать заранее не дано было? – спросила она. Без возмущения, без любопытства, словно пустота снова начала захватывать её в плен.
– Ты тоже молчала, – резонно заметил Алёшка. – Печеньки, кстати, вкусные, – похвалил он. – Скинешь рецепт? Мне теперь придётся учиться готовить, наверное.
– Всё так серьёзно? – мрачно усмехнулась Алёна.
– Пока неясно, – не уловив сарказма, признался Алёшка.
– Что неясно?! – рассердилась вдруг девушка. – Ты его любишь?
– Да.
– Он – тебя?
– Нет.
– То есть ты заранее готов к тому, что он наиграется и вышвырнет тебя на улицу, как котёнка?
– Готов. Ты, Алён, не переживай – это нормально.
– Нормально?! – вскипела она. – Нет, ненормально, Алёшка. Не-нор-маль-но. Ты себя со стороны видел? Душераздирающее зрелище, знаешь ли. Губы ободраны, шея в засосах, руки в синяках… не от наручников, но всё равно приятного мало, – хотела бы Алёна оказаться на его месте? Хотела бы, хотела бы – нечего скрывать. – Он… Алёшка, ведь он с тобой так же обошёлся, как в тот раз Паша, да?
– Ну-у… почти. Но ему можно, он не Паша – он Богдан. Алён, слушай… я знаешь зачем пришёл?
– Прощения просить – нет?
– И это тоже, но… Алён, ты нам нужна. Очень.
– В… каком качестве? – опешила она.
– В качестве… водителя. Богдану позвонила Вера Тропинина, там с домом беда… который музей. Его подожгли какие-то гады. Надо срочно ехать, а Фёдор Юрьевич снова пьян, вот и…
– Блин, Алёшка! И ты молчал?!
– Я не молчал, я…
– Болтал всякую чушь. Где машина?
– Вон там стоит, у последнего подъезда, а Богдан пошёл к жене Юрьича за ключами от «ласточки».
Алёна вела автомобиль медленно и аккуратно, как на экзамене в автошколе. Казалось бы, должно быть проще, чем в прошлый раз: не в темноте, белым днём, и машина уже знакомая. Дорога незнакомая зато. Даже на автобусе Алёна въезжала в Фёдоровское с другой стороны – из Лучни, не из Славска. А день – подумаешь, день. Перед глазами мельтешат фиолетовые пятна, мешают смотреть. Голова кружится, кружится. Руки вялые, ноги сводит судорогой. Такое ощущение, что снова начнутся месячные. Хотя – куда нафиг, недавно же были. Или это от нервов всё? Ничего, взялась – веди. Сосредоточься, Алёна, пожалуйста!
– Ничего, всё в порядке.
Алёна крутанула руль, «ласточка» вывернула с просёлочной дороги снова на шоссе. И тут что-то пошло не так, потому что машина оказалась стоящей поперёк дороги, по которой на большой скорости катил КамАЗ-лесовоз. И Алёна, вместо того чтобы отъехать в сторону (всё равно поздно, но хоть какое-то движение, какой-то шанс), тупо надавила на тормоз. «Девятка» намертво застыла посреди шоссе. Если бы дальнобойщик тоже успел затормозить, всё было бы иначе. Но КамАЗ нёсся вперёд, как раненый слон, на разбирая дороги. Похоже, водитель этой громадины даже не увидел застывшую поперёк его пути легковушку, пока не…
Вдруг вспомнив что-то (может быть, давний сон?), Алёна отчаянно заорала:
– Рыжий! Рыжий, помоги!
«Если уж совсем занесёт на повороте», – так, кажется, он говорил. Занесло вот. И ничего, ничего не исправить: он не услышал, он не спасёт. Скрежет металла о металл; короткий, похожий на всхлип, вздох Богдана; отчаянный вопль Алёшки с заднего сиденья.
Нет.
========== 28. Олег Локи ==========
Нет. Нет, нет, нет!
Нет, блядь!
Какого дьявола вообще? Не-ет… Ага, было тебе бы «нет», если бы Богдан не доверился этой чёртовой бабе. Предупреждал его: не связывайся. Ещё в самом начале предупреждал. И ей тоже намекал, ничего не поняла, дура.
Нет, не дура. Хитрая, себе на уме, сучка. Это ведь она нарочно. На подсознанке, конечно, но нарочно, зараза! Потом, правда, спохватилась, вспомнила – позвала. Поздно. Не знаю, успею ли, смогу ли вернуть…
Мелкий – идиот. Ну, этому по возрасту положено делать глупости, если не теперь, то когда ещё… А Богдан – седина ему в бороду (которой нет), ума палата… номер шесть.
Вот как я теперь должен всё это разруливать?
Разруливать, ха! Во всех смыслах, прямых и переносных.
На полу пушистый ковёр, я сижу на нём, поджав ноги. Беру колоду Таро левой рукой, завожу конечность за спину, разжимаю пальцы. Карты стекают дождём и ложатся на плоскость ковра в хаотичном порядке.
В хаотичном.
Порядке.
Я не могу повлиять на судьбу. Остаётся только надеяться, что всё будет правильно. А как – правильно? Не знает никто. И я не знаю.
Оборачиваюсь. Смотрю на рассыпанных пажей, рыцарей, королей и мелочь с римскими цифрами. Только младшие арканы на виду, старшие либо прикрыты другими картами, либо перевернулись рубашкой вверх. Понятия не имею, что это означает в данный момент (книжные толкования неточны, их всегда можно переиначить в свою или чужую пользу), но интуиция подсказывает мне: неизбежность отступила на воробьиный шаг, есть крохотный шанс, что всё обратимо.
Сам не знаю, что делаю. Точнее, ничего я не делаю, оно само, как всегда, со мной происходит. Отдаюсь на волю случая, всё к лучшему, что бы ни произошло, – хуже ведь не будет, верно? – только давай, давай происходи уже – я жду!
Откидываюсь на спинку водительского кресла, отчаянно сжав пальцами руль, выдыхаю…
За окном автомобиля знакомый двор, качели на детской площадке (как без них?), снег на асфальте… Что-о?! Какой нахрен снег! Я промахнулся на полгода, что ли? М-м-м, не-ет…
Нет. Нет.
Не снег. Дети, мать их раскрасавицу, раскрошили и разметали по двору пенопласт. Уф… Лето. О том, что я мог попасть не в тот день, не в тот час, не хочу и думать. Никогда не рассчитывал хронометраж, точные науки – это не моё, всегда действовал по наитию. Вечно пальцем в небо, и разверзнутся хляби небесные, и будет вам счастье. Мне, лично мне – счастье. Должно быть. А то что я – рыжий, что ли? Хм, смешно. Так будет счастье? Будет-будет, шашлык из тебя будет, сиди и жди.
Из всех нас будет шашлык, если ломанёмся в Фёдоровское. Нахрена мы там, мы не пожарная команда. Правда, если на Москву повернём, тоже ждёт нас засада, ничего тут не поделаешь: куда ни кинь, всюду какая-то хрень… дрянь… пьянь…
Дверь подъезда открывается, они выходят. Пора! Встряхиваю волосами, сигналю, они оборачиваются, опускаю стекло.
– Кто заказывал такси на Дубровку?
Мелкий шагает впереди – в тряпочных кедах и белых носочках, в шортах, с выбритыми ножками – симпатяга. Каково оно – уничтожать излишнюю растительность по всему телу, а пышную шевелюру распрямлять «утюжком», чтобы не вилось волосьё мелким бесом, и регулярно обесцвечивать? Белобрысым-то это солнце ясное было в детстве. После шестнадцати волосы наверняка стали стремительно темнеть, и он, чтобы не терять товарный вид, принялся их высветлять. А ещё на нем розовая футболка с принтом в виде парусников и якорей, и тут я начинаю потихоньку закипать от ревности, поскольку это шмотка Богдана, которую он привёз из какой-то загранпоездки, сам практически не носил, а вот я любил её надевать, когда оставался у него. Мне она велика, а мальчишке практически впору: ишь, какой вымахал!
Перевожу взгляд на Богдана и начинаю его жадно расматривать, как всегда, восхищаясь античными пропорциями его тела, золотистой кожей (надо же, и без поездок на южные курорты, здесь, на Волге, умудрился так ровно и красиво загореть), по-европейски правильными, не грубыми, но и без всякой слащавой утончённости, чертами его лица – им всем, целиком и полностью, от макушки с едва намечающейся, самому ему незаметной трогательной лысинкой до стоптанных кроссовок. Рубашка с коротким рукавом обтягивает его плечи и открывает вид на бицепсы. А под ширинкой лёгких летних брюк заметен набухающий бугорок. Сексуальное напряжение просто разлито в воздухе, хоть ложкой черпай. Интересно, это он мне так обрадовался или мельтешащая перед ним задница Алёшки не даёт ему покоя?
