– Сырниками. Это я Дашке на ужин приготовил. И нам с тобой на завтрак. Будешь?

– Буду. Штуки две. Или три. Со сгущёнкой.

Переместились на кухню, Алёшка под кофе с молоком умял шесть сырников и спохватился:

– Ох, а Дашке-то!

– Ешь, к вечеру я ещё нажарю. В Италии твоей таких не делают.

– Да, там только пицца… и паста. Олег, знаешь, какая у меня к тебе будет просьба…

– Какая? Интересно даже. Обычно ничего не просишь ведь, пока сам не предложу.

– Я не для себя. Поддержи, пожалуйста, Клима. Ну, если ему снова за несанкционированный митинг штраф присудят…

– Куда я денусь? Судьба, видно, у меня такая. Хотя, считаю – зря он лезет в политику. Единственный из вашей компании в вузе учится на художника, в Питере, такой молодец. Если похерит всё это, обидно же будет.

– Не похерит, не переживай. И… почему единственный? Сенечка ведь тоже.

– Сенечка в педагогический поступил, на учителя рисования, а это немного не то.

– Почему не то? – с набитым ртом проговорил Алёшка. – По-моему, так очень даже то. Вот Южаков зачем-то на юриста пошёл – это было неожиданно. Зато будет у Климки знакомый адвокат! А Ястреб…

– Ястреба я каждую субботу вижу, он же здесь, в Москве теперь, – заметил Олег.

– Да, он в рекламном агентстве работает. Погоди… а где ты его видишь по субботам?

– В клубе моём, где ещё. Каждый раз с новым мальчиком.

– Вот сволочь! А как же Сенечка?

– Ничего не поделаешь, не сложилось у них, как-то не срослось. Всё же они очень разные, Алёшка.

– Хм, вы с Богданом тоже разные.

– А сколько притирались друг к другу – сам видел. Правда, как Дашку взяли в дом, ссориться перестали. Не скандалить же при ребёнке.

– Вам бы с Дашкой тоже за границу переехать, а то тут на неё уже косо смотрят. Она малявка ещё, не понимает, а вот когда подрастёт… Каково ей будет, если во дворе или в школе начнут всякие пакости про вас с Богданом говорить?

– Скажем ей, чтобы не слушала дураков, – усмехнулся Богдан. – Мы вообще-то в Германию хотели перебраться, Богдан по-немецки шпрехает лучше коренных берлинцев; опять же, связи у него там.

– А почему тогда на жопе сидите? Или… Дашкина мамаша разрешения на вывоз не даёт?

– Ей как раз всё равно: что скажем, то и подпишет. Ребёнок ей не нужен, она и не собиралась дитя оставлять, хотела аборт делать. Тут другое. Поторопились мы с Богданом тогда в Данию съездить и брак зарегистрировать. Если бы просто я как отец с Дашкой уехал – это можно. А однополым парам не разрешают детей за границу увозить. Хотя… может, врут, специально запутывают, взятку вымогают?

– Олег так дай ты взятку! Или подключи свою магию.

– Магия против нашей матёрой бюрократии? Смешно, Алёшка. С магией легче в тот новорождённый мир сгонять, где наши ребята.

– Кстати! – спохватился Алёшка. – Как они там? Как Тагир?

– Тагир рисует метро.

– Ничего себе! А зачем?

– Эрик спросил, что такое метро. Вот он и старается.

– Прикольно. Эрику надо школу нарисовать, раз у него вопросы всякие. Эх, жаль, что их с Дашкой нельзя познакомить…

– Может быть, получится. Я над этим работаю.

Алёшка усмехнулся про себя. Не поймёшь, когда Олег шутит, а когда всерьёз говорит.

Никогда.

Ничего.

Не поймёшь.

Портрет, написанный Алёшкой, висит на стене в спальне Богдана и Олега. За четыре года Локи ни в жизни, ни на портрете ничуть не изменился. Вот Богдан немного постарел, а сам Алёшка заметно повзрослел.

Иногда Алёшке кажется, что не было этих четырёх счастливых лет. И уж тем более не было путешествия в какой-то непонятный мир с якорями, растущими из-под земли. В мир, где мёртвые – вроде как и не мёртвые вовсе. Бред. Всё – бред. Горячечный бред пацана, умирающего в расплющенной КамАЗом «девятке». Скоро это кончится, скоро кончится всё.

Он встаёт из-за стола, идёт в свою комнату и укладывает ноут в рюкзак, а Олег тем временем вызывает ему такси до аэропорта.

– Это что – все твои вещи? один рюкзак?

– Олег, я привык налегке. Мне больше и не надо.

Они целуются на прощанье в прихожей – сначала по-родственному, в щёчку, а потом не выдерживают и засасывают друг друга изо всех сил, сплетаются языками. Но всё же расцепляются – с сожалением – и Алёшка уходит.

Уходит, понимая, что никогда не вернётся в эту четырёхкомнатную квартиру в центре Москвы – шикарную, с пианино в просторной гостиной, по клавишам которого каждый вечер молотят Дашкины пальчики, издавая беспорядочные и самые прекрасные на свете звуки. Он никогда не вернётся сюда – так же, как не вернулся в Славск. Если вдруг и случится такое… нет, через много лет это будет совсем другой человек, прежними останутся лишь имя и фамилия в загранпаспорте – Алексей Костров. Впрочем, возможно, поменяются и они на что-нибудь более благозвучное на итальянский вкус. Да и не только он сам – все станут другими. Дашка вырастет в смазливую рыжую длинноногую девицу, Богдан превратится в седого благообразного профессора. Пожалуй, лишь Олег Локи останется прежним, а на стене в их с Богданом спальне будет висеть неизвестно откуда взявшийся портрет лысого, морщинистого, как печёное яблоко, ехидно ухмыляющегося старика.