Один из ангелов поднял Алёшку из сугроба, принялся тормошить, приговаривая:

– Совсем закоченел, бродяга!

И он догадался: это уже не сон. Посмотрел снизу вверх на высокого сероглазого мужчину в элегантном полупальто и меховой кепке, похожей на головной убор Шерлока Холмса из старого телефильма и как-то сразу понял, что пропал навсегда. Подумал: если уж не умер вот прямо сейчас от его горячего дыхания, когда этот удивительный человек, присев перед пацаном на корточки, пытался согреть его оледеневшие пальцы, то будет умирать медленно и бесконечно каждый раз, когда… Нет, в его лексиконе ещё не было таких слов, какими можно было бы объяснить и обозначить это ошеломляющее «когда». Видимо, всё же не те книжки он в детстве читал. Или как раз – те.

Мужчина сдёрнул с шеи клетчатый шарф и обмотал им Алёшку, закрыв от ледяного ветра его щёки и нос. Мальчишку сразу же охватила вторая волна возбуждения (сверх ещё никуда не девшейся первой), потому что кусок колючей шерстяной ткани нёс в себе смесь восхитительных запахов – парфюма с нотками морской свежести, крема для бритья, дорогого коньяка, мятной жевательной резинки и крепкого мужского пота. Правда, разобрать аромат на составляющие его элементы он сумел много позже, вспоминая, а тогда казался он единым и ни на что не похожим.

– Пойдём, – позвал незнакомец.

– Куда? –испуганно пискнул Алёшка.

Впрочем, он хоть куда готов был с ним идти. Даже на заброшку, в недостроенные корпуса больницы, куда, как говорила бабушка, симпатичным мальчикам вроде её внука соваться опасно.

– На историю искусств, – сказал мужчина, поднимая упавший в снег блокнот и перелистывая его.

Точно. Конечно же! В первом полугодии историю искусств у них вела сама Юлия Юрьевна, а после зимних каникул появился и принялся вдохновенно вещать про древних египтян и ассирийцев вот этот изумительный дядька, Богдан Валерьевич. Как мог не узнать его? Какое-то наваждение просто.

Богдан слушал историю Алёшкиной детской влюблённости, не перебивая. Казалось, был удивлён. Возможно, даже не помнил об этом эпизоде своей педагогической деятельности.

Не помнил? Правда, что ли?

Обнимая Алёшку, Богдан тихо засмеялся:

– Значит, бедному ребёнку я сначала показался ангелом, а потом маньяком-педофилом… А теперь я для тебя кто, если не секрет?

Алёшка доверчиво потёрся щекой о его плечо:

– Где-то посередине, но ближе к маньяку. И это хорошо.

– Да? – почему-то обрадовался Богдан.

– Да. Я же охренеть сколько ждал. Знаешь, если бы ты меня трахнул тогда, сразу… Вся моя жизнь по-другому бы сложилась.

– Ещё бы. Ты бы меня возненавидел.

– Тебя – нет.

– Алёшка, глупый ребёнок. Я бы не смог всё равно. Я хоть и насильник, но ни разу не педофил. На маленького мальчика у меня бы не встал.

– Правда? А кто на Тагира облизывался, когда мы ещё в школе были? – прозвучало это совсем без злорадства, скорее, с тихой печалью. Но Богдан всё равно отреагировал с бурным возмущением:

– Ты что! Не было такого.

– Ладно, – согласился Алёшка, – не было – так не было.

Всегда думал, что было, и с самого момента появления в художке (и в его жизни) Тагира Бахрамова, Тигры, стала привычной поселившаяся в его душе тихая ревность. Или не ревность вовсе, что-то другое? Ждал: вот надоест Богдану изображать высокоморального учителя, накинется он на такого соблазнительного Тагирку, а он, Алёшка, нахально пристроится к ним третьим – с помощью шантажа или ещё как-то, он своего не упустит. Только вот рыжий сбил все его планы. Или, наоборот, ускорил их воплощение в жизнь?

И нахрена ему такое счастье, если Тагира нет!

Эйфория схлынула, сменилась тихим отчаянием, а затем и апатией. Привычно ломило поясницу, сводило судорогой ноги. Похмелье отзывалось головной болью и несильной, но малоприятной тошнотой. И вообще… чай, кофе и поцелуи – прекрасно, однако до ужаса хотелось домой. И ещё курить и в туалет. Сказать об этом Богдану стеснялся, гораздо проще было действовать по накатанной схеме, как с клиентами, – терпеть, улыбаться, соглашаться на всё.

Как всегда. Что ж… не маленький, сам знал, куда шёл и зачем.

Какая нахуй любовь!

– Алёшка, –зашептал на ухо Богдан, – можно я тебя…

Начина-а-ется…

– Богдан, маньяк из тебя какой-то вежливый получается, – хихикнул он. – Я в твоей квартире, в твоей постели – чего спрашивать.

– Вежливый, да? – с шутливой угрозой произнёс Богдан. – Вот отвезу тебя в лес, привяжу к дереву и отманьячу в полную силу.

Блин, а неплохая идея, кстати. Хоть в лес, хоть в поле – главное, чтобы не прям вот щас. Только как бы об этом сказать, чтобы не разозлить его и… не обидеть.

– Поедешь со мной в лес, Алёшка? Не испугаешься? – продолжал Богдан.

– Испугаюсь, – подыграл он. – Но поеду.

– А… в Москву?

Что? Куда, зачем?

Он всё ещё прикалывается или это уже всерьёз?

Всерьёз.

– Богдан, а на сколько дней в Москву?

Хорошо бы до конца каникул. Если раньше надоест, он убежит. Всё равно хотел путешествовать автостопом, надо же когда-то начинать.

– Каких дней, Алёшка! Насовсем.

– И что я там буду делать? – настороженно спросил он.

– Жить. Со мной.

Внезапно. И как это понимать? Алёшка задумался. Впрочем, его позиция придавленной к постели таракашки к глубоким размышлениям не располагала, поэтому он, скорее, завис, как перегревшийся компьютер. Богдан не торопил, но явно ждал ответа. Положительного, а как иначе.

– Знаешь что, Богдан, – наконец, осторожно проговорил Алёшка.

– Внимательно тебя слушаю, – отозвался тот. Будто они на уроке. На паре по истории искусств, блин.

– Знаешь что… если ты задумал операцию по спасению такого несчастного меня, то… не надо, пожалуйста, ладно? Ты не обязан.

Богдан отстранился от него. Запахнул халат, сел на край кровати.

– Я что – похож на благородного дядюшку? – усмехнулся он. – Видишь ли, я еду в Москву работать, а не отдыхать. На одноразовые знакомства у меня не будет времени, да и рискованно. Поверь, это не спонтанная идея, я рассматривал варианты.

Варианты, значит. Вот как. И много их было – вариантов? Даже нелюбопытно. Интересно сейчас другое: одежда – где? Надо встать и уйти. Домой. К бабушке – съёмная квартира больше не его дом, Тигры там нет и никогда не будет. Позвать Клима… лучше Шурика с Ксюхой, попросить помочь собрать вещи. Одному идти как-то тошно. И вообще… зря он рассказал Богдану про детство, про этот мост. Ничего он не понял. Ничегошеньки.

– Естественно, платить такие суммы, как Виктор Львович, я не стану, – продолжил Богдан, – всё будет гораздо скромнее.

Ох ты, а вот если Алёшка откажется теперь… да, Богдан подумает, будто из-за низкой оплаты. Ну, как объяснить ему?!

– Между прочим, – я могу зарабатывать и другим способом, – обиженно произнёс мальчишка.

– Чёрт, – выругался Богдан. – Я дурак, я совсем не это хотел… Извини. А если я скажу: ты мне нравишься, хочу просыпаться и видеть рядом на подушке твою нахальную физиономию… Поверишь?

– Не знаю, – растерялся Алёшка. – А подумать можно?

– Нужно. Вот сейчас идёшь в душ и куда тебе ещё надо, и там думаешь. Потом мы с тобой топаем в эту жуткую коммуналку и забираем твоё барахло. Находим хозяйку, чтобы отдать ей долги и похерить договор. И в это время ты тоже думаешь, думаешь. А вечером в «Якорном поле» сообщаешь мне, что надумал. Договорились?

– Ага, – кивнул Алёшка. – Только… ну, вдруг я сегодня соглашусь, а уже в Москве перерешу всё по-другому?

– Твоё право. Оба можем перерешить в любой момент. Никаких гарантий. Мы живые люди – и ты, и я. Мало ли что может случиться.

– То есть… секс без обязательств, да?

– Ох, вот только не надо на всё ярлыки навешивать, – попросил Богдан. – И вообще… секс не самое важное в жизни, поверь мне, старику.

Алёшка фыркнул:

– Какой же ты старик! А про главное в жизни – это у всех по-своему. У меня – мои картины. И люди, разные.