– Богдан Валерьевич, вы простите меня, пожалуйста. Со мной возни столько. Если я вам надоел, вы скажите, и я прям щас уйду.
– Не уходи, – попросил Богдан, испугавшись, что Алёшка тотчас же выполнит свою угрозу. – И потом… какое «простите»? Это я тебя должен умолять о прощении.
– Ничего не было, – хитро сощурившись, проговорил мальчишка.
– То есть… как это – не было? – растерялся Репин.
– Так, – Алёшка приложил ладони к глазам, потом к ушам, а затем кончиками пальцев прикрыл улыбающийся рот. – Не бойтесь, никто не узнает.
– А если я захочу ещё? – Богдан преодолел свою нерешительность: сел на край кровати и наклонился над Алёшкой настолько низко, что услышал, как колотится мальчишкино сердце.
– Всё равно никому не расскажу, – проговорил Алёшка. – А вы… правда хотите?
Вместо ответа Богдан придвинулся к нему ещё ближе и накрыл его губы своими. Уверенно и властно вторгся языком в приоткрытый от удивления рот. Вдавил парня в подушки. Оторвался, когда сам почувствовал нехватку воздуха. Алёшка смотрел на него ошалевшими глазами.
– Богдан Валерьевич, вы… вы меня поцеловали…
– А что такого, малыш?
– Но… я же хастлер. Проститутка.
– Нет, – жёстко сказал Богдан. – И никогда не будешь. И… знаешь что? Прекращай выкать и заканчивай с отчеством. Вчера прекрасно без этого обходились, а сегодня ты снова…
– Ладно, не буду. А вы… а ты тогда малышом не обзывайся, терпеть не могу.
– Не буду, – пообещал Богдан. – Ты пей чай, а то остынет.
Парень жевал бутерброды и печенье, крошки сыпались на простыню. Богдан подумал: кому-нибудь другому за такое давно бы влетело, но это Алёшка, ему можно.
– Ты знаешь, когда я в тебя влюбился? – вдруг спросил он.
– Не знаю. Постой… Ты в меня – что?
В голову не приходило. Думал – пацаном движет азарт, сумеет или нет соблазнить преподавателя. Готов был узнать, что он делает это на спор, хотя такое предположение царапало неприятно. А он, оказывается, влюбился.
– В одиннадцать лет, – проговорил Костров. – Рассказать?
– Расскажи, – Богдан был заинтригован.
– Был февраль, – начал Алёшка. – Холодища, и снегу намело мне по самые подмышки…
========== 26. Алёшка Костров ==========
Был февраль, холодища, снегу намело по самые подмышки – неудивительно, Алёшка тогда совсем мелкий был. Потом уже вытянулся. А, неважно…
Он открывал дверь подъезда и проваливался в сугроб. Снег падал по ночам, дворник начинал расчищать дорожки в светлое время суток, а мальчишка, чтобы не опоздать в художку к началу занятий, выходил из дома в половине седьмого. В школе он в тот год учился во вторую смену – значит, на рисунок, живопись и композицию приходилось бегать с утра пораньше.
Да, можно было лишний час поваляться в постели или посмотреть мультики по каналу «Дисней», а потом доехать вместе с Климом и Колькой до нужной остановки на троллейбусе. Только вот проездной, выданный в школе, был безвозвратно утерян, а сказать об этом бабушке и попросить мелочь на билеты оказалось выше его сил. Ей и так нелегко – сидит в магазине за кассой с утра до ночи, а в свои законные выходные возит тряпкой по полу ещё в двух организациях. Конечно, она отсыпала бы горсть серебрушек, даже не отругала бы, только вздохнула тягостно. Вот этих-то вздохов её и боялся, от безысходности слёзы подступали к глазам.
Если бы Алёшка ещё одет был по погоде… Но пуховик куплен, когда он был первоклассником, и сейчас превратился в короткую узкую курточку, из рукавов которой торчали красные от холода запястья. Хорошие тёплые кожаные перчатки посеял ещё в ноябре. Бабушка купила внуку вязаные рукавицы – красные с розовыми ромбами, чтобы издалека было видно, хоть на снег, хоть в грязь упадут, – но он стыдился их носить, почти всегда «забывал» дома. Его и без того часто принимали за девчонку, а тут ещё цветные варежки! Меховой ушанки у пацана не было, только лыжная шапка. С обувью тоже проблемы – вместо тёплых сапожек носил кроссовки с шерстяным носком – самое то по сугробам ходить, весь снег твой! Носки покрывались обледеневшими белыми шариками. Во время занятий прикольно было эти ледышки отрывать и швыряться ими в девчонок. Или засовывать за шиворот так удобно ссутулившемуся за мольбертом Шурику Южакову.
В общем-то, добежать от дома до художки и обратно в такой одежде – ничего страшного. Но сидеть два часа на мосту…
На занятии по композиции Юлия Юрьевна предложила тему «Родной город». Кто только такие задания выдумывает? Намного веселее рисовать цирк или спортивные состязания. Ну, или иллюстрацию к какому-нибудь рассказу. Алёшке понравился «Бежин луг» Тургенева, читал ночью с фонариком под одеялом, а потом с тем же фонариком рисовал эскизы, вот и не выспался. Пришёл, правда, без опоздания, а пока бежал по щиплющему за щёки морозцу, даже охота зевать во весь рот прошла. Показал Юлии Юрьевне наброски, она похвалила, но сказала, что сейчас рисовать надо всё-таки город, потому что тема – конкурсная, это значит, что лучшие работы повесят на стену в доме культуры и их авторам дадут грамоты и какие-нибудь призы – альбомы или шоколадки.
Идея стать лучшим Алёшке пришлась по душе, и он принялся за дело. Эскиз городского пейзажа с Казанским храмом и идущими к нему по мосту через ручей туристами набросал за пять минут. Юлия Юрьевна разрешила сразу переносить на большой формат. Но тут дело застопорилось. Приземистая церковь с пятью куполами-каплями и высокая колокольня выходили удачными, и не скажешь, что рисовал не с натуры и даже не с открытки, а по памяти. А вот с мостом было что-то не так: он походил на сказочную лестницу в небо.
– Мост у тебя, Костров, слишком на нас развёрнут, – сказала Юлия Юрьевна, постучав карандашом по Алёшкиной работе. – Надо порисовать с натуры. Иди сейчас, не теряй времени.
– Темно, – попытался отговориться Алёшка.
– Пока добежишь – рассветёт, – успокоила директриса.
– И холодно, – выдал ещё один аргумент ученик.
– Творческий человек должен уметь преодолевать трудности, – помотала пухлым пальцем перед его носом Юлия Юрьевна. – Нечего ныть, вот тебе блокнот и карандаши, действуй!
Возможно, стоило объяснить, что одежда у него хороша для пробежки, но совершенно не подходит для бездвижного сидения попой в сугробе на ледяном февральском ветру. Однако ему это даже в голову не пришло. Приказали – побежал.
У моста Алёшка нашёл в снегу картонку – наверное, кто-то катался на ней, как с горки, с крутого берега ручья да так и бросил, убежав домой. Что ж, а ему пригодилась. Сел на картонку, пристроил блокнот на согнутых коленках и принялся рисовать мост. Ну, не сразу – сначала пожалел себя немного. Бедная сиротинушка на морозе, вроде как девочка со спичками из сказки Андерсена, только мальчик. С карандашами. Вот умрёт он здесь от голода и холода, и будут всю оставшуюся жизнь грызть муки совести эту злую женщину, пославшую сюда несчастного ребёнка. А его гениальные наброски моста и храма поместят в музей. Все будут любоваться ими и восхищаться. И сожалеть: «Ах! Какой гениальный художник покинул наш мир в юном возрасте! Сколько ещё прекрасных картин он мог бы создать на радость нам, если бы не эта жестокосердная…» В общем, книжки он тогда не зря читал – и с фонариком, и без него. Мысли у него от этого формировались неплохие.
Гениальный юный художник, дыша на озябшие пальцы, сделал четыре наброска. Принявшись за пятый, начал клевать носом и сам не заметил, как задремал, уткнувшись лбом в коленки.
Снился ему тот же мост, только не снегом усыпанный, а сверкающими звёздами. Он был развёрнут вертикально, устремлялся в высокие ярко-синие небеса, и Юлия Юрьевна в этом сне не ругала Алёшку за искажённую перспективу: поняла, что сама ошибалась, ведь теперь вся эта нарисованная им красота воплотилась в реальность. По вертикальному мосту идти было невероятно сложно, ноги соскальзывали, поэтому всех, кто на него ступал, с двух сторон ухватив за бока, сопровождали ангелы…
