Организацией похорон и поминок занялись деловитая Вера и бойкая старушка Маргарита Ивановна. От него самого требовали только ставить на каких-то бумагах какие-то подписи и за что-то расплачиваться то кредиткой, то наличными. Посередов приезжал вместе со своей матерью и пытался напоить Репина, впрочем, тот и в одиночку прекрасно с этим справлялся.

Светка на кладбище не успела, появилась только на поминках, под которые была отдана столовая училища. Сходу начала всем подряд жаловаться на Алекса: для парня отдых в компании приятелей и чернокудрой Джессики оказался важней похорон бабушки – которую, впрочем, он и видел-то пару раз в детстве. Вера и неизвестно откуда взявшаяся Алька Ярцева увели её от большой компании незнакомых ей старух и преподавателей в какую-то тайную комнату отпаивать настойкой пустырника.

Вера вернулась, вытащила Богдана из-за стола и, дыша ему в лицо смесью запахов портвейна и селёдки под шубой, сердито прошипела:

– Ладно – мужики твои тебя бросили: такие же козлы, как и ты сам. Но где Алёна? Вы же вроде дружите.

– Думаешь, нужно было ей сообщить? – удивился Богдан.

– Придурок, – обругала его Вера.

Богдан сообразил, что про Алёну он просто забыл, как будто её и не существовало вовсе. Схватился за телефон, зашёл в соцсеть, набрал сообщение. Запоздало обратил внимание на уведомление о том, что «сегодня день рождения Елены Задорожных (Ивановой)». Тьфу ты! Поздравлять не стал, смотрелось бы глупо после того, что уже было отослано. Тем более, тут же получил ответ: «Мне приехать?» Напечатал короткое: «Нет». Нажал «отправить». Обернулся. Вера смотрела на него с укором.

– Ты ей нравишься, – сказала она.

– Знаю, – кивнул Богдан. – Ты расскажешь ей… про меня?

– Обойдёшься! Сам разбирайся, не маленький.

– Разберусь. Потом, – пробормотал он.

Богдан отлежался после поминок, пришёл в норму быстро благодаря Вериному чудодейственному травяному сбору, которого она оставила с запасом, доверху насыпав лиственно-цветочного крошева в коробку из-под электрического чайника. Сразу же принялся решать вопрос с увольнением.

Юлия Юрьевна, ничуть не рассердившись на искусствоведа, выдернувшего её из отпуска, подписала все бумаги и поторопила бухгалтершу, чтобы та побыстрей его рассчитала. Прощаясь, дружески похлопала его по руке чуть выше локтя (хотела, наверное, по плечу, но не дотянулась) и заговорщически спросила:

– Натворил, что ли, чего?

– Не успел, – признался Богдан. – Но дважды чуть не сорвался, вот и удираю, как заяц. Самого себя боюсь. При матери хотя бы стыдно было, а сейчас я вообще без тормозов.

– Да, будь девка – увёз бы и женился, – вздохнула Юлия Юрьевна. – А так – чёрт те что. Когда уж законы нормальные примут!

Директор художественного училища, наоборот, долго не соглашался отпускать его:

– Валерьич, без ножа режешь! Где я тебе замену найду?

– Ищи, – мрачно сказал Богдан. – Лето впереди.

У начальника челюсть отвисла от фамильярного обращения (ему можно, а подчинённому такие вольности ни к чему), но доводам о переезде в Москву и преподавании в вузе внял беспрекословно. Пожелал удачи.

– Расти, – сказал, – и развивайся. Докторскую защитишь. Помрёшь – мемориальную доску на стену училища повесим: жил, трудился и творил…

Ага, такое творил, что волосы дыбом. Буркнул: мол, помирать – это ещё нескоро; забрал документы, полюбовался в последний раз атлантами в холле, ушёл.

Светка не осталась на девятый день, заторопилась в свой американский офис, где без неё не могли обойтись. Прихватила с собой иконы и шкатулку со старинной бижутерией, ещё бабушкину.

– Тебе, братик, это всё не надо. И неверующий ты, и колечки дарить некому, – промурлыкала она.

Он бы нашёл, кому подарить. Несколько украшений были вполне мужскими, хоть и рассчитанными на более тонкие пальцы или запястья, чем у него самого. Перстень с редким зелёным гранатом подошёл бы Олегу. Только где теперь Олег, вернётся ли?.. Так что уступил сестрице семейные сокровища без боя, даже помог оформить разрешение на вывоз ювелирки и икон за границу, сам составил и подписал экспертное заключение.

В подготовке к девятому дню Богдан не участвовал. Отдал запасные ключи от подъезда и квартиры Маргарите Ивановне, предварительно набив холодильник продуктами из составленного ею списка. Конечно, собирался и в церковь сходить (хоть права сестрица, называя его неверующим, но традиции он чтит), и посидеть за столом со старушками из уважения к ним. Однако всё пошло наперекосяк. В тот день с утра ему пришлось отправиться на ещё одни похороны.

Когда позвонила Алиса Георгиевна и сообщила, что погиб Тагир Бахрамов, Богдан не хотел верить ей. Несмотря на все грёбаные предсказания. Этого просто не могло быть, потому что… не могло – и всё. Такой живой, такой юный, такой прекрасный. Почему именно он? Кому помешал тихий талантливый мусульманский мальчик?

Ничего так вопросы у вас, Богдан Валерьевич! А кому в своё время помешал Яша Тропинин, такой же спокойный и даровитый?

История была похожей. Проводив Алёшку Кострова до бабушкиной квартиры, Тигра в одиночку отправился в обратный путь. Решил скосить угол, пройти к остановке троллейбуса через двор, где живёт Колька Ястреб. Сидевшая на бортике песочницы с пивом и семечками гоп-компания узнала одного из героев интернет-ролика про акцию на ступеньках мэрии. То есть, сначала обратил внимание кто-то один:

– Пацаны, зырьте – тот пидорок из ютуба!

– Опа! Правда – он. А где его кореш – наглый такой, белобрысый? Мы с ним тут как-то базарили за жизнь и недобазарили малость, быстро смылся, сука.

– А давайте спросим. Эй, хач! Говномес! Иди сюда, есть вопросы.

О чём думал Тагир, когда не бросился бежать к спасительной остановке (там ведь наверняка были люди!), а подошёл к парням? Надеялся просто поговорить? Переоценил свои силы? Или заметил среди гопнических рож знакомое лицо?..

Когда его начали избивать, он пустил в ход нож, который всегда носил с собой. Видимо, зря. Вышибли, перехватили, и острое лезвие обратилось против своего хозяина. Вряд ли тот, в чьей руке оказался нож, стремился убить незнакомого парня. Скорее, удар в область сердца был случайным.

Примерно так всё и происходило. Может, немного иначе. Неважно. Важно то, что даже если дело не замнут, не спустят на тормозах, если будет суд, если кто-то из тех ребят не отделается условным наказанием, отсидит сколько-то лет (за убийство по неосторожности, надо понимать), – ничего не изменишь, Тагира не вернёшь.

Почему – он? Национальность, ориентация? Без разницы. Любой может нарваться на хулиганов. Или попасть под машину с пьяным вдребезги водителем; быть загрызенным волкодавом, спущенным (якобы случайно) хозяином с поводка; умереть из-за того, что бестолковый врач неправильно поставил диагноз… «Всё будет хо-ро-шо-о…» Спасибо, доктор, утешили. Нет никаких групп риска. Рискует каждый. И старики. И младенцы. И юные, семнадцатилетние. Смерть ходит за ними по пятам, смерть к ним принюхивается. Так, кажется (про шестерых ребят, а надо бы – про всех, про всех), говорил Олег. Локи.

Где он, Локи? Не было его никогда и нет. Не в этой реальности, не на этом грёбаном витке пространства-времени. Его предсказание сбылось? Да ни хера, нелепая случайность! И он не вернётся, не прикатит на смешной рыжей своей машине, не утащит в театр или за город, не подбодрит дурацкими шуточками, не испечёт пирожков по маминому рецепту. Не вытащит из вязкого кошмара про лестницу-бесконечность. Придётся как-то жить без него. Сам виноват, нехрен было привыкать к его всеохватной заботе! Нехрен было влюбляться…

Правда, что ли? Влюбился в рыжего, да? Не собирался ведь ни в кого после Яши. Хотя… сам же Олег как-то говорил, что Богдан влюбляется во всех, с кем спит. Легко очаровывается, но и так же легко забывает. Яшу легко забыть не получилось. И Олега. А Тагира? Алёшку? (С ними как раз и помнить, и забывать особо нечего, да всё равно…) А того симпатичного пражского воришку, имени которого даже не спросил? Есть они, есть – те, кого не забыть. Единственного – нет.