– Или как в песне, да? «Хлеба горбушку – и ту пополам». Но, Динка! Такая дружба – и есть любовь. Разве нет? Без секса только. Или с ним, если очень надо, – какая разница.

– Ты, Алёна, мне сейчас рассказываешь мою же теорию про три кита, – покачала головой Динка.

– А ведь точно, её. Гос-споди! Хорошая теория, складная такая. А всё же чего-то в ней не хватает, разваливается она.

– Практики не хватает! – уверенно сказала Динка. – Практика – это такая полезная вещь, которая всё цементирует. Так, вот что! Дай-ка мне свой телефон.

– Зачем? – не поняла Алёна.

– Для практики. Нет, серьёзно! – взвилась Динка. – Ты же будешь незнамо сколько тянуть время и тихо страдать. А я сейчас тебе наберу его номер, и никуда ты не денешься, скажешь ещё раз, что его любишь, и на своё тридцатиоднолетие пригласишь. А что такого? Пусть с родителями твоими знакомится и со Стёпкой. Так, Степашка, бери ведро и лопатку, пойдём делать большой именинный кулич, а у твоей мамы сейчас будет очень важный разговор. И пусть только посмеет увильнуть! Мы ей тогда устроим. Да, Стёп?

Гудки. Гудки. Гудки. Он не берёт трубку. Может быть, и не возьмёт. Пусть. Хорошо, если так. Выдумывает Динка-чудинка разговоры какие-то. Ни к чему это. Всё уже сказано. Что можно придумать? Что нового услышать в ответ? Ничего. Ничего. Ничего. Гудки. Гудки…

Ой!

– Слушаю, – голос, от звучания которого хочется немедленно упасть в обморок.

– Богдан, привет! – заторопилась она. – Это Алёна Задорожных. У меня день рождения через неделю, хотела тебя пригласить… Да, в Лучню. Что? А, понятно. Жаль. Нет-нет, не всё! Я уже говорила – может быть, ты не понял… но это серьёзно. Я люблю тебя. Очень. И делай с этой информацией, что хочешь. Тебе решать. Да. Поняла. Хорошо. Хорошо. Пока. Буду ждать.

Динка, оставив Стёпку в песочнице, подскочила к ней. Любопытство подругу переполняло: казалось, оно сейчас брызнет фонтаном из её ушей.

– Ну, как?

– Ты же слышала.

– Ничего я не слышала. Что такое «буду ждать» – он приедет?

– Нет. Он пришлёт мне письмо. То есть сообщение вконтакте, в личку. В нём подробно всё объяснит. Что, почему и как.

– Ух ты, здорово! Расскажешь потом?

– Расскажу, если не тайна. Тут, видимо, что-то такое… Он здорово растерялся.

– Может, твой Репин – американский шпион, – предположила Динка.

– Скорее, германский тогда, – уточнила Алёна. – С его знанием немецкого – в самый раз. А, неважно! Дождусь и узнаю. Пойдём домой, поздно… Ох, Стёпка-Стёпка! Это кто же тебя научил песок в панаму накладывать?

Шли дни, сообщения от Богдана не было. И от студенческой компании – почти никаких новостей. Общение в чате сделалось не таким бурным, как в мае-июне, изредка кто-либо из ребят кидал на просмотр остальным смешные картинки или видео. Каникулы у них, других дел полно – может быть, поэтому. Шурик и Ксюша Южаковы съездили с родителями в Крым на неделю и выложили сотню пляжных снимков. Клим сфотографировался на садовом участке с голым торсом, с похожим на питона шлангом на плечах. Алёна ездила с родителями поливать грядки и с Динкой на городской пляж, фотографировалась в соломенной шляпе, чёрных очках от солнца и белом бикини, но закинуть такие откровенные кадры на свою страничку постеснялась. Выложила только фото, где она в той же шляпе, джинсах с дырками на коленках и майке со Спанч-Бобом. И ещё одно – в пёстром сарафане со Стёпкой на руках. Порадовалась лайкам, на комментарии типа: «Вах, красотка!» поотвечала скромно: «Спасибо за комплимент».

Не забывала и о работе. Буклет музея в Фёдоровском довела до блеска (как ей самой казалось), исправила орфографические ошибки, замеченные внимательной Верой Тропининой. Пещерные картинки начала переносить карандашом на большие листы картона, которые потом вставят в рамы и развесят на стенах тату-салона. По заданию редактора газеты написала заметку о ремонте дорог и очерк про деда-пчеловода из деревни Нарываевки и его городскую внучку.

Письма не было. Алёна по нескольку раз в день пролистывала предыдущие сообщения от Богдана: замечания по буклету; информацию, полученную перед походом, – что с собой брать и какую сумму на карту Ольге Георгиевне К. переводить. И самое первое, в котором он сообщал свой домашний адрес, завершающееся загадочной фразой: «Домофона нет, звонить с вокзала». Вот уж действительно – шпионские хитрости! Оказалось, что всё проще некуда: дверь подъезда запиралась по-старинке на ключ, и гости должны были предупреждать хозяина о своём визите заранее, чтобы спустился и отпер. Ну, и заодно был морально готов к появлению чужих. Не любил Богдан неожиданностей, поэтому и звонить требовал именно с вокзала, то есть за десять минут до появления под его окнами. Алёна послушно проделывала это каждый раз, хотя и считала странностью. Ладно, довольно милой странностью, пусть.

Не было, не было, не было письма. Прошли долгие, наполненные работой, разговорами, рассматриванием чужих и своих фотографий, зарисовками в блокноте и много чем ещё, но всё равно нескончаемо долгие воскресенье, понедельник, вторник, среда… четверг, пятница… половина субботы…

В субботу с раннего утра Алёна кидалась на писк телефона, её трясло от каждой цифры, оповещающей о количестве новых сообщений в ВК. От каждой грёбаной единички, мать её бесконечность!

Просто поздравления. От всех. От кого угодно. Открытки, смайлики, стикеры.

Не от него.

Не от Богдана Репина.

Снова – нет.

Отвечала: «Спасибо», «Большое спасибо», «Очень рада». Рассылала чмокающие смайлики. Неправда. Всё неправда. Никакой радости. Механическая вежливость, не более.

«Спасибо», «Благодарю», «Очень признательна».

«Спасибо, солнышко!» – это Алёшке, за открытку с парусником и смешным зайцем в матроске.

«Поздравляю!» – «Спасибо»; «С ДР!» – «Спасибо»; «С днём варенья, Алёнка!» – «Спасибо, спасибо, спасибо».

Сообщение от Богдана пришло поздно вечером. Никаких картинок. Строгий текст.

«Алёна, прошу извинить, мне ни до чего сейчас. У меня умерла мама».

========== 25. Богдан Репин ==========

…Умерла мама. Утром ещё выходила на прогулку, купив по пути в аптеке леденцы от кашля. Почему-то легкомысленно решила, что давящая, но не очень сильная боль в груди вызвана небольшой простудой, а ведь это был первый звоночек второго инфаркта. Не всполошился, не вызвал «скорую», дурак.

Поверил её беззаботному:

– Всё хорошо, всё хорошо, Богдаша.

Прошлась по всем комнатам с тряпкой, смахнула пыль, пожурила сына за разбросанные вещи.

Гремела посудой на кухне, сварила гречку на молоке.

Причесала седые волосы маленьким пластмассовым гребешком.

Прилегла на кровать, долго собирала с себя и с одеяла какие-то невидимые ниточки.

Попросила поставить фильм «Гардемарины, вперёд!», и Богдан принёс в её комнату ноут с большим экраном, нашёл в интернете и включил первую серию. Сел с ней рядом и сам посмотрел, украдкой пуская слюни на молодого Харатьяна в роли Алёшки Корсака. Похож на его Алёшку, да. Худенький, светловолосый, чуть что – сорвался с места, помчался куда-то…

Мать попросила чаю с лимоном. Поставил на паузу, принёс, отпила чуть-чуть. Убрал чашку на подоконник.

На титрах её начало клонить в сон, и вторую серию смотреть она отказалась. Богдан выключил и унёс компьютер. Поправил подушку.

– Спокойной ночи, мам.

Погасил свет.

Подумал: какой был хороший день. Как в детстве. Почти.

Подумал: завтра досмотрим фильм.

Не было никакого «завтра». Ночью мамы не стало.

«Скорая» приезжала дважды. В первый раз высокая неулыбчивая женщина сделала Елене Владимировне укол и пообещала, по-деревенски окая:

– Всё будет хо-ро-шо-о…

Поверил ей. Успокоился. Ненадолго.

Приехавший со следующим экипажем усатый мужичок зарегистрировал «смерть до прибытия».

Богдан смотрел на зарёванное лицо Светки на экране ноутбука и сам едва сдерживал слёзы.