Подумал, что следовало бы выпросить пару Сенечкиных работ для музея Тропинина. Нет, не только его – это будет слишком нарочито. Надо сделать небольшую галерею молодых пейзажистов со всей области. Конечно, прежде с Верой нужно посоветоваться, а то очень уж она не любит, когда Богдан самостоятельно что-либо связанное с музеем решает. Она же у нас хозяйка-барыня.

Войдя в лес, Богдан услышал тревожный гул голосов. Повернул в ту сторону, откуда он доносился, и увидел сбившуюся вокруг одной из палаток толпу. Растолкал ребят и учительниц, сделал ещё шаг вперёд. И замер в ужасе. Палатку придавило, расплющило здоровенным упавшим деревом. Под стволом и растопыренными ветками проступали бесформенные комья – возможно, фрагменты изуродованных тел. С краю высовывалась белая тряпка, густо покрытая красно-бурыми кляксами. Кровь?

– Кто? – осипшим голосом спросил Богдан.

– Костров и Бахрамов, – тяжело выдохнула Алиса Георгиевна.

Что-о? Кто же тогда к нему пришёл во время грозы и остался дрыхнуть в обнимку – бесплотные призраки, плод его воспалённого воображения?

Чушь.

Богдан присел на корточки, протянул руку к белому полотенцу, окунул палец в размазанное по нему вещество и облизал. На него смотрели, как на ненормального.

– Идиоты! – рявкнул он. – Это кетчуп.

Дерево сдвинули в сторону, разворошили пострадавшую палатку – в ней оказались скомканная одежда, нераскрытые спальники, шерстяное одеяло, рюкзак. Ни одной живой души, ни одного мёртвого тела.

Обернулся и увидел виновников переполоха, стоящих позади взволнованной толпы. Тагир выглядел смущённым, слегка виноватым. А вот с Алёшки можно было рисовать иллюстрацию к книжке Марка Твена. Этакий малолетний авантюрист Том Сойер на собственных фальшивых похоронах, он явно кайф ловил от происходящего.

У Богдана вдруг скрутило желудок от запоздалого страха. Не оставь он ребят у себя на ночь, «тростиночка» рухнула бы не на пустую палатку. «Смерть ходит рядом с ними», – вспомнил он предсказание Олега. Кто-то из шестерых? Нет, скорее всего, кто-то из этих двоих. Почему-то ему так показалось. Ничего сделать нельзя. Ни отменить, ни исправить.

========== 24. Алёна Задорожных ==========

Ни отменить, ни исправить. Ни пролистать назад страницы недавнего прошлого, чтобы как следует поработать ластиком. А было бы неплохо стереть лишнее, нелепое, дурное. Сделать так, чтобы не было, не было, не было ничего.

Глупо. Стыдно. Досадно.

Очень неловко.

Столько времени прошло, не дни – недели, а Алёна всё жалела о своей торопливости. Нельзя так было. Нельзя…

– Дурища ты, Алёнища! – добавила Динка своё полешко в разгоревшийся костёр её стыда. – Девушка же должна быть скромной.

– Это стереотип, – отмахнулась он неё Алёна, отбирая у Стёпки круглый камень, который тот норовил засунуть в рот, и усаживая сына рядом с собой на качели. – Никто никому ничего не должен.

– Ага, ты это на своих онлайн-курсах по современной психологии расскажи, – хихикнула Динка. – Тебе за это лайк поставят. В реальной жизни всё равно стереотипы властвуют, никуда не денешься. Тем более, Богдан твой – взрослый человек, его жизненные принципы ого когда сформировались, при Советском Союзе ещё. Тогда секса не было.

– Конечно! – засмеялась Алёна. – А детей в капусте находили, на колхозных полях. Младенцы с розовыми пятками лежали меж кочанов стройными рядами и вместо «агу-агу» кричали: «Слава Ильичу!»

– Ты скажешь! – фыркнула подруга. Даже на пару минут прекратила толкать качели, так её эта информация впечатлила. – Картину такую нарисуй. Будет мило. Сейчас как раз в моде советская ностальгия.

– Это не ко мне. Климкина тема.

– Ну, предложи ему тогда. Между прочим, – заметила Динка, – я до десяти лет верила в эту капусту. У нас же фотография есть, где я лежу на весах с во-от таким кочаном. На самом деле это снимали, когда маму из её института посылали работать на овощную базу. Называлось – шефская помощь.

– Весело наши родители жили, – позавидовала Алёна. – Шиза полная.

– Сейчас ещё шизее, – вздохнула Динка. – Нормальной работы нет, делаешь какую-то дебильную фигню, и тебе за неё платят деньги. Люди дураки или как?

– Это ты про свою свадебно-кремовую жуть?

– И про твои наскальные росписи.

Наскальные! Алёна расхохоталась так, что чуть не уронила Стёпку с качелей. Он, странный ребёнок, не заплакал, а тоже начал громко смеяться, демонстрируя рядок новеньких белых зубов. Видимо, решил, что так и надо: падать – это весело. А дело было в том, что хозяйка салона, где Алёна делала татуировку, заказала ей рекламные картинки в первобытно-пещерном стиле. Брутальные мужики с каменными топорами в мускулистых лапищах, длинноногие девицы с волосами до колен в лифчиках из шкуры свежеубитого леопарда, все дела. В общем, забавные и более-менее прилично оплачиваемые шабашки откуда-то брались, грех жаловаться.

– Алён, ты нить разговора не теряй, – Динка взялась за цепи, на которых держалась люлька качелей, и нависла над Алёной, как неотвратимая угроза. – Решай, что делать будем.

– Ничего, Дин, не надо. Оставь меня в покое, пожалуйста, – умоляюще пролепетала Алёна.

– В покое, надо же, – хмыкнула Динка. – Можно подумать, ты его сразу разлюбила, когда он тебя послал.

– Нет, и он меня не посылал. Предложил остаться друзьями.

– Пошла нафиг во френдзону, да? И что – тебя это устраивает? Или всё же будешь его добиваться?

– Добиваться – звучит-то как… Не хочу я. Лень. Сама говорила – быть скромной. Вот и буду.

– Ты, Алёна-краса, прямо из крайности в крайность. То виснешь на нём, то вообще никак.

– Почему никак? – удивилась Алёна. – Мы общаемся.

– Вы по работе общаетесь, каталог свой обсуждаете, знаю я.

– Буклет.

– Да, его. Ты даже, – Динка сделала «страшные глаза», отчего Стёпка снова засмеялся, – в походе этом вашем с ним не разговаривала.

– В походе, к твоему сведению, я ему серенады пела, – состроила мрачную рожицу Алёна.

– Да? Если даже это его не проняло, грош ему цена, твоему Репину.

– Дин, в том-то и дело, что проняло. Но он как-то сразу сбежал в палатку.

– Надо было тебе за ним двинуть.

– И где тут скромность?

– Сама же рассказывала, что ливень был, ветер, гроза, – припомнила Динка. – Сказала бы ему, что боишься. Мужчинам это нравится.

– Хм, когда пищат и ноют?

– Когда к ним за помощью приходит слабое существо.

Алёна соскочила с качелей, подхватив на руки Стёпку, покрутилась перед Динкой:

– Ну, и что? И где? С какой стороны я, по-твоему, похожа на слабое существо?

– Ни с какой. Коня, блин, на скаку и в горящую избу без скафандра. Но… это видимость. Я же тебя с детства знаю, Алёнишна! Ты не хочешь, ты не можешь доминировать. И на равных – это не твоё. Ты очень легко ведёшься на принуждение. Правда-правда. Ты ведь этого от него ждала?

– Да, Динуля, психолог у нас – это ты, – вздохнула Алёна. – Видишь ли, когда я на него напрыгнула… это не так уж и спонтанно было. Прокручивала в голове два варианта развития событий: либо он перехватит инициативу, либо разозлится и выгонит на хрен. Может, ударит даже. И того, и другого хотелось в равной мере. А он, блин, – «давай дружить», как в детском садике. Обидно.

– Алён, а когда ты сама – помнишь? – Клима во френдзону отправила… думаешь, ему не обидно было?

– Нет. Там – спьяну, под влиянием момента. Никакой любви или влюблённости, боже упаси. Вообще, – улыбнулась Алёна, – я думала, ты про другое скажешь. Про нас с тобой в наши школьные годы чудесные.

– А, ты вот о чём. Знаешь, когда ты отказалась тогда со мной встречаться, я на тебя до-олго дулась, как мышь на крупу. Минут сорок. Я тогда влюблялась со скоростью света во всех подряд: и в мальчиков, и в девочек, и в учителей. Но дружба… Понимаешь, это намного круче. Не приятельство какое-нибудь, не хиханьки, а по-настоящему, как в старых кино и книжках.