Домой Стёпка не желал идти никогда: будь его воля, построил бы вигвам на берегу Волги, там и жил, питаясь песком и травами. В «кенгуруху» подросший сынуля не помещался, приходилось тащить его – орущего, отчаянно дрыгающего руками и ногами и теряющего шапочку, – обхватив поперёк живота и прижав локтем к правому боку. В левой руке – пакет с продуктами, из которого вываливается коробка кошачьего корма.

– Стёпа, не плачь, сейчас будем мыться и ужинать.

Шесть старушек строго взирают на непутёвую блондинку-мамашу в шортах и топе, с татуировкой на плече, явно не умеющую справляться с ребёнком, недаром у малыша щёки зелёные, подбородок оранжевый, на руке свежая царапина, а на лбу здоровенная шишка.

– Вы его что – этим кормите? – опасливо дотрагиваясь до упавшей упаковки «вискаса» носком туфли, ужасается одна из них.

– Деточка, – писклявит другая, – давай топ-топ ножками, сейчас будешь в ванночке куп-куп, кашку ням-ням, мама даст тебе сладкую н-наку.

Хренаку!

Стёпка вылупливает глазёнки, пытаясь осмыслить, о чём ему вещает эта иностранка, на минуту замолкает… и принимается реветь ещё пуще.

– Тёть-Жень, да не понимает он ваших куп-купов и топ-топов. Мы его этому не учили.

Всё, Алёна-не-Иванова, теперь ты в этом дворе враг народа.

Эрик, старший сын, нерождённый, почти не мерещился среди бела дня, но никуда не делся, по ночам снился: заблудился в заповедном лесу среди цветущих папоротников – один, в летнем костюмчике с якорем на кармашке, в сапожках резиновых, маленький, плачет. Одно успокоение – нет здесь злой нечистой силы, хищных зверей и недобрых людей, потому что это лес с картины Якова Тропинина, что висит над диваном у Богдана Репина в гостиной. Но Эрик этого не знает, и ему страшно. И холодно, и сухие иголки падают сверху, запутываются в белокурых волосах. Сынок, возьми потерявшуюся Стёпкину шапку, а тёплый полосатый свитер никак не отдать тебе, он подарен Алёшке на веки вечные.

Снился и Алёшка, иногда. Виделся он ей не таким, как сейчас, а мальчишкой с фотографий на его страничке вконтакте – тех, что пятилетней давности. Такого Алёшку было ещё больше жаль, чем сегодняшнего. Тревожно было за него и больно. Там, в невозможной реальности сна, Алёна была его матерью, оставившей младенца на странноватую бабку, живущую в своём иллюзорном мире. Матерью, вернувшейся к сыну, пережившему все ужасы в детдоме. Матерью, плачущей навзрыд над мальчишкой, чьи глаза больше не знают слёз, прижимающей к губам его руку с тонким белым шрамом через всю ладонь.

Просыпалась среди ночи в слезах и думала о Стёпке. Нет, никогда не оставит его – никогда, никогда. Днём успокаивалась, забывала о ночных кошмарах, охладевала к сыну и вновь подумывала о том, что неплохо бы оставить его на попечение бабушки и деда, а самой податься в Славск. Насовсем. И не просто так, а с конкретной целью – быть поближе к Богдану. Думала о частых встречах, фантазировала, как оно всё будет. И спохватывалась, не домечтав, – Стёпка… Стёпка же! Пока маленький – ничего, а как станет постарше, бабушке и деду невмоготу будет с ним справляться. Разве уследят? Они и сейчас немолоды. А в детдом нельзя его. И ни в лагерь, ни в санаторий – никуда, никуда. Боялась, не хотела для сына Алёшкиной участи.

Нельзя водить его за ручку до совершеннолетия! И девчонку не станешь неволить, душить родительским вниманием, а пацана – и подавно. Но вдруг случится с ним что-то такое, о чём не хотелось и думать, чтобы не напророчить? Если будет насилие, принуждение – Алёна уверена: задушит эту сволочь собственными руками. А если… если её мальчик сам влюбится в кого-то? Станет ли она требовать, грозить, препятствовать? А… зачем? Пусть будет хоть девушка, хоть парень… да хоть инопланетянин! Лишь бы её мальчик был счастлив.

А если это будет Алёшка?

Если. Это. Будет. Алёшка.

Нет!

Почему – нет? Вполне. Станут общаться – с её же, Алёниного, материнского разрешения. Стёпка вырастет бойким и любопытным парнишкой, он и сейчас такой, характер с возрастом не меняется. Только портится. У некоторых. Иногда. Неважно! Алёшка в свои (приблизительно) тридцать останется порочно красивым, не потеряет своего обаяния и приобретёт ещё больший жизненный опыт (которого у него и сейчас, в семнадцать, хоть отбавляй). Что помешает ему соблазнить Стёпку?

Не что, а кто. Она, Алёна, – мать.

Но они же не братья, чёрт побери!

Они. Не. Братья.

Поэтому пусть делают, что хотят.

Тем более, что… Ну, она в самом деле, как та дурочка из сказки, что разрыдалась над грязной шваброй в чулане: вырастет сыночек, пойдёт на реку мыть швабру и утонет. Да пока он вырастет, швабра сломается или река пересохнет!

Они, может, ни разу и не пересекутся, когда Стёпка вырастет. Алёшка ведь за границу собирался. Жаль. Не из-за Стёпки, конечно. Причём тут Стёпка? Просто действительно она привязалась к Алёшке больше, чем к другим ребятам из этой компании. Сложно объяснить, кем мальчишка для неё стал. Другом? младшим братом, которого у неё никогда не было? приёмным сыном взамен неродившегося Эрика? Всё не то, не так. Алёна думала иногда: можно было бы предположить, что она в него влюбилась, если бы такое понимание её к нему отношения не было бессмысленным по причине его возраста и… сексуальной ориентации, само собой. Впрочем, не с чем ей было сравнивать: никогда не влюблялась, лишь позволяла себя любить.

Любить? Или же пользоваться собою, как вещью; приручать себя, как дикого зверька?

Те чувства, что Алёна испытывала к Богдану, были чётко определены, как «любовь обыкновенная, одна штука», внесены в реестр, запечатаны розовым сургучом и установлены на главную полку её личного мысленного архива, прикрытые от пыли алой, как те самые паруса, шёлковой тряпицей. Всё ясно, всё просто… казалось бы. До полного понимания происходящего было очень далеко. Ясным, как божий день, всё виделось Динке, прочитавшей тонны макулатуры в мягких корках, вроде той, что помогала отцу Алёны в больнице коротать время. Только картинки на обложках её любимого чтива были другие – не вооружённые бандиты и менты с одинаково зверскими рожами, а холёные мужчины и полногрудые женщины на фоне куста роз или морского пейзажа. Динка и жизнь подруги своей хотела прочесть, как сентиментальный дамский роман со счастливым финалом, и даже побыть в роли автора. Ну, самую чуточку!

– Любовь, Алён, имеет три составляющих, вроде как три кита, – уважение, дружбу и телесное влечение, – разъяснила однажды Динка. – Это не я сама придумала, это всё восточные мудрецы в интернете написали.

– Ох, Динуль, – вздохнула Алёна, перебирая детали развивающей игры, купленной для Стёпки во время последней поездки в Славск, – это какой-то конструктор эмоций для больших детей получается. Или мозаика. Собери правильное чувство из элементов по картинке. А если всё не так? Допустим, чего-то не хватает, маленьких таких деталечек…

Три кита плывут по солёному океану невыплаканных слёз и никак не хотят превратиться в одну большую черепаху – куда уж им землю держать.

– Ты творческая личность или что?! – гневно спрашивает Динка. – Ты художник или как? Не хватает запчастей для твоего пазла – нарисуй.

Дурацкий совет на самом деле. Сколько ни пририсовывай блестящим, мокрым и чёрным, тёплым и словно резиновым китам рога и крылья, усы-лапы-хвост и другие неоспоримые аргументы, быстрее плыть они не станут. Или станут, но двинутся не друг другу навстречу, а продолжат всё те же хаотические метания в первородном океане.

Любит ли её Богдан?

Разговаривает с ней по телефону до трёх-четырёх часов ночи… ох, нет – утра. Брезжит рассвет, мама-жаворонок заходит на кухню, а там дочка-совушка с блаженной улыбкой на лице и мобильником около уха, дурацкой подростковой серьгой украшенного, привалилась спиной к холодильнику, вытянула ноги, перевернув Зомбину кормушку; сама, как зомби, как загипнотизированная вся…

Звонит обычно она, но Богдан заставляет её сбрасывать вызов и сам перезванивает. Или потом кладёт деньги ей на телефон.