Та самая Ярцева, при упоминании которой Динка впадала чуть ли не в экстаз, оказалась полноватой тёткой в тёмных джинсах классического покроя и клетчатой рубашке. Её русые волосы были стянуты на затылке в смешной хвостик, а на довольно крупном носу сидели очки в квадратной, почти мужской оправе. С тёмными стёклами, что там за глаза – не поймёшь, потому и казалось, что смотрит неодобрительно. А уж как оно на самом деле – никто не знает. Была она довольно шустрой и подвижной, несмотря на свою округлость. Быстрым шариком перекатывалась от тёмно-синей иномарки, где томилась в ожидании высокая немолодая дама с модной стрижкой и в брусничного цвета брючном костюме – мэр городка, до автобуса, в который торопливо усаживались, как поняла Алёна, сотрудники музея, библиотекари, учителя. На пятёрку кресел в хвосте автобуса сели три юные девицы и двое пацанят – тощий очкарик с волосами до лопаток и коротко стриженый толстячок. Шестой класс или седьмой, не старше. Алёна вспомнила, как она с мальчишками ехала в таком же автобусе на форум и с форума. Ей захотелось сесть поближе к детям, чтобы услышать, о чём они болтают, над чем смеются. Однако Ярцева бесцеремонно пихнула её на одно из передних мест, рядом с огненно-рыжей библиотекаршей, сказав той, растягивая гласные:

– Таню-у-уш, присмотри за дитём.

Похоже Динка её изображала, да. Алёна промолчала, послушно уселась в кресло и пристегнула ремень. И нельзя сказать, что ей не было обидно. Дитё, надо же! Намного ли эта Ярцева её старше? Да вообще-то… лет на пятнадцать, не меньше. Почти та же разница в возрасте, что у неё самой с мальчишками из Славска. Вот попала, надо же…

Автобус катился сперва по городскому асфальту, потом по грунтовой дороге. Рыжая Танюша присматривать за Алёной и не думала, нацепила наушники и слушала не то музыку, не то аудиокнигу, а к середине пути и вовсе задремала. Алёна изучила программу конференции от первой до последней строчки, потом взялась за ручку и блокнот и принялась мусолить вступление к будущей статье: «Долгое время говорить о возрождении самобытной российской культуры вообще было немодно. То пытались создать нечто новое, революционно-пролетарское, то на Запад оглядывались. И вот, наконец, настала пора вспомнить о той России, из которой все мы родом. И слава богу, что это случилось, потому что ещё чуть-чуть – и потеряли бы мы в виражах неумолимого времени последние золотые крупицы исторической памяти – той, что связывает поколения…».

Бред бредовый!

Ещё в каком-то семьдесят лохматом году, как выяснилось, московский профессор прислал на имя первого секретаря райкома партии (тогда единственной – коммунистической) письмо, в котором просил местные власти принять участие в реставрации усадьбы. Но беда была в том, что находился памятник истории и культуры вдали от приличных автодорог – только вертолётом можно было туда долететь. Специалисты долетели. Осмотрели чудом сохранившиеся бревенчатые стены и сказали, как отрезали: восстановлению не подлежит.

Сейчас-то что можно было сделать? Сколотить по старым фото и карандашным зарисовкам деревянный новодел? А зачем? За-че-ем?

Автобус потряхивало на ухабах, деловой настрой потихоньку выветривался, и его место занимала пустота. Пустота-а. И никаких золотых крупиц никакой исторической памяти.

Алёна дёрнула плечами. Холодок пробежал по спине. Так, всё! Успокоилась, сосредоточилась. Программа-минимум: доехать до места, выйти вместе со всеми из автобуса, угнездиться где-нибудь в уголке школьного спортзала, уставленного собранными со всех классов стульями, и включить в телефоне функцию диктофона. Все слова запишутся. Понимать, думать и анализировать – потом, потом. Дома, при расшифровке записи. Ещё надо будет задать какие-то вопросы каким-то людям. Подойти к Ярцевой, она подскажет, к кому обратиться. В конце-то концов, пусть пресс-секретарь помогает неопытному корреспонденту. С сорокаминутным стажем, ага. Нет, ну в самом деле! Наверняка ведь обещала Динке подстраховывать Алёну. А сама скинула её на свою рыжую Танюшу. Таню-у-ушу!

Выступления были разные. Остроносая девица в джинсовом сарафане (научная сотрудница музея) живенько, с юмором обрисовывала дворянские традиции и крестьянский быт. Лысеющий дядька с этакими поэтическими завываниями читал стихи собственного производства. Потом московский профессор с седой шевелюрой, как у Эйнштейна, вдохновенно пересказывал биографии родственников здешних Вершининых – генералов и композиторов. Наконец, вышла девочка с русой косой до попы, одна из тех школьниц, что веселились на заднем сиденье автобуса. Рассказала, как с друзьями из краеведческого кружка отыскала служившую фундаментом деревенского сарая гранитную могильную плиту. Алёна представила себе детские руки, с трудом выкапывающие из-под земли тяжеленное надгробие. По спине мурашки пробежали. Молодцы, конечно, девочки-мальчики, настоящие патриоты. Только взрослые-то где были? Не седенькая хрупкая учительница, которая сейчас с умилением взирала на девчонку, а мускулистые дядьки с мозолистыми лапищами. Неужели ни одна зараза не помогла? Эх…

И всё-таки от монотонного бубнения докладчиков Алёна начала задрёмывать. Сидела на школьном стульчике, выпрямив спину, держала в руке звукозаписывающее устройство, глаза не закрывала, но в то же время видела сон наяву. Сон о том, как много лет назад (в конце семнадцатого века, наверное) большой надел земли достался предку того самого дружелюбного помещика. То ли он этот участок в карты выиграл, то ли в подарок получил неизвестно за какие заслуги. Долгое время земля существовала как пустошь. Только сын первого хозяина основал здесь поселенье крестьянское, а затем обустроил помещичий двор. И зажило селение под именем погоста Вершининского. Вскоре погост стали называть селом, и сделалось оно родовой усадьбой Вершининых. Как-то так.

Босые крестьянские девушки в сарафанах шли гурьбой через двор с корзинами в руках. Странно, зачем им – до ягод и грибов ещё долго, а ландыши уже отцвели.

– Пойдём… те. Сейчас будут крест освящать, про это обязательно написать надо. И сфотографировать.

Алёна подскочила, перепугалась. Неужели уснула, и это было заметно всем?

– Скорей, скорей!

Дорожка вела вверх, подниматься по ней было тяжеловато. Храм стоял на пригорке и был виден издалека. К нему и шли. Рядом – некрополь, там и крест соорудили в память о тех, кто похоронен в этой земле.

Сначала спешили, потом пошагали медленней, позволив краеведам и учителям обогнать себя. Рыжая Танюша тоже топала где-то далеко впереди. Ярцева расспросила Алёну о Стёпке. Потом принялась показывать в телефоне фото своих детей. Алёна увидела крупную брюнетку лет двадцати в венке из жёлтых одуванчиков и белокурую малышку немногим старше Стёпки.

– У вас такие разные дочки, – удивилась Алёна. – По возрасту…

– Да уж, – засмеялась Ярцева. – Мелкую, когда я ходила с коляской, все за внучку мою принимали. Ну, теперь знают, привыкли. А тогда очень обидно было. Внучка, надо же!

– Обе милые, – сказала Алёна. – Их отец, наверное, очень рад? Или он хотел сына?

– Отцы у них ра-азные, – пояснила Ярцева. – И… никто никого не хотел. Я живу одна.

– Извините, – Алёна смутилась.

– Ничего. Вы же не зна-али.

– Я тоже одна, – зачем-то призналась она. – То есть не одна, конечно: с сыном, родителями и котом. Но вы поняли, о чём я.

Алёна вдруг вспомнила, что она сюда вообще-то работать приехала.

– Алина… ой, извините, как вас по отчеству?

– Если с отчеством, то надо «Алевтина», как в паспорте, – сказала пресс-секретарь. – А я этого не люблю, так что пусть будет просто Алина.

– Хорошо. Алина, вы мне посоветуете, у кого брать интервью?

– Непременно. Так, пока идём, ловите вон ту даму в сером платье.

– В шляпке?

– Да. Это праправнучка здешних Вершининых.

Старушка в шляпке оказалась весьма словоохотливой, натараторила ей на диктофон двадцать пять минут восторга нынешней встречей, которая прошла «с поистине вершининским гостеприимством». Понятно, что надо будет из этого выбрать две-три толковых фразы. Вот как раз про гостеприимство можно оставить.