– Извини, нет. Понимаешь, у нас дома не было проводного радио. Приёмник был, папа всё какие-то станции ловил, иногда заграничные даже. Местную волну он не слушал.

– Да? Странно. Всё время думала: раз у нас с тобой общее детство, то и воспоминания должны быть одинаковыми. А вот нет, оказывается. Ярцеву я почти каждый день слушала. Каждую среду – точно. В четыре часа. Была у неё передача для подростков – «Звук погромче». Я даже звонила ей один раз на прямой эфир, вопрос задавала. Расхрабрилась, дурочка.

– Какой вопрос?

– А, глупости всякие. Про нас с тобой, про нашу дружбу… или не дружбу. Не могла я тебе об этом не рассказывать. Неужели не помнишь?

– Вообще нет. Ты не удивляйся, у меня память такая… местами и временами. Будто по карандашному рисунку резинкой прошлись, грубо и основательно.

Пустота. Её штучки. Вклинилась в мозг, сожрала половину воспоминаний. Самых ярких, наверное. Самых сочных. Да ну! Не стоит того, чтобы заморачиваться.

– Дин, так что с этой Ярцевой? Кроме того, что она шлёт тебе ностальгические фото?

– У меня? с ней? – рассеянно переспросила Динка. – Это не то, что ты думаешь.

– Дина, блин! – выкрикнула Алёна, ощутив вдруг укол какой-то странной обиды. Может, ревности? Ну, вот ещё… – Ничего я такого про тебя не думаю. Просто интересно. Радиопередачи ещё выходят?

– Радио? Нет. Алина, она… несколько лет работала на телестудии в Славске. Сейчас в мэрии. Пресс-секретарь или что-то такое.

– В Славске?

– Нет, в нашей мэрии, она четыре года назад вернулась сюда. Почти как ты.

– Ну уж… совсем не так.

– Кста-ати! – пропела Динка. – Алина спрашивала, нет ли у меня знакомых, кто разбирается в искусстве и может писать об этом тексты. А у меня есть ты.

– Ах, вот для чего весь этот разговор был затеян! – Алёна не то обрадовалась, не то разозлилась, сама не поняла. Но от нахлынувших чувств запустила в Динку Стёпкиным плюшевым медведем. – Ты хочешь втянуть меня в очередную авантюру.

– Разве предыдущая была плоха? – усмехнулась Динка. Медведь прилетел обратно, Алёна не успела ни поймать игрушку, ни увернуться.

Динкина авантюра номер два заключалась в следующем. Существовало неподалёку от их городка полуразрушенное «дворянское гнездо» неких Вершининых и рядом с ним красного кирпича церковь с колокольней. Семнадцатого, мать его, века! В усадьбе в середине столетия недавнего, двадцатого располагался детский сад, а теперь… да не теперь, давно уже она стояла и тихо умирала. Всё, что легко отрывалось и отковыривалось, местное население растащило для хозяйственных нужд. Деревянный остов выглядел печально уже на фото десятилетней давности. Храм смотрелся повеселей – он был действующим, его потихоньку восстанавливали на деньги прихожан-дачников, среди которых были люди небедные. Правда, на реставрацию это было не особо похоже, скорее на качественный, но грубоватый ремонт. Так чинить – лучше бросить… Где она подобное слышала, кто из знакомых старушек так говорил? Неважно. Главным было то, что когда-то в своём (девятнадцатом, да-да!) веке предпоследний хозяин усадьбы привечал в ней художников, актёров и поэтов. Засиживались они у него в гостях за бокалом вина, за разговорами о высоком искусстве. Динка назвала несколько фамилий. Алёна охнула. Она такого факта в биографиях известных личностей и не припоминала. Ох, да мало ли кто где отметился? стоит ли, рассказывая о великих, упоминать каждую деревню, где они побывали от силы пару раз? Если создали здесь шедевр, то – да. А если не вдохновило? Однако есть такие особые люди – краеведы, им пофиг, вдохновило или не вдохновило, им важен сам факт: человек ступал на эту землю и оставлял на ней следы. Лежал на траве, обнимал берёзы. Что ещё можно делать на сельском приволье? Молоко пил из большой кружки. И с молоком этим впитал красу родной земли, всю её негу и боль. Стоп! Слишком уж красиво сказано. Слишком-слишком. Можно гораздо проще.

В общем, планировалась конференция. С докладами краеведов и искусствоведов в сельской школе, с обедом там же и с заездом в полуразрушенную усадьбу. Чтобы… насладиться тихой прелестью увядания – так, что ли? Хотя, какое увядание: на редкость тёплый май, всё цветёт и зеленеет. От Алёны требовалось написать об этом умную и восторженную статью для местной газеты. Не о том, что зеленеет, конечно, а о самом культурном сборище. Что оно и для чего оно. Вот так. От редактора газеты не дождалась задания, пришло зато получение от пресс-службы мэра. Да какая разница! Она попробует. Нет, никаких проб! Либо ничего не получится, либо сразу шедевр. Чтобы попросили повторить. Ещё и ещё. Она не умеет писать статьи, но этого никто не должен знать. Наоборот, надо сделать вид, что умеет, что проделывала это неоднократно.

Всё шло сумбурно, бестолково, через пень-колоду. Но – шло. На первый день сборища Алёна не попала. Её туда просто не отвезли. Сказали: «Неинтересно, одни доклады. Тягомотина». Тут она и пожалела об отсутствии личного автотранспорта. Потому что доклады как раз послушала бы с удовольствием. Особенно один из них. В списке выступающих значился Богдан Валерьевич Репин.

Искусствовед Репин представлялся Алёне вполне определённо – мощным, кряжистым дядькой лет пятидесяти или старше, обязательно с окладистой бородой, с хитроватым взглядом из-под кустистых бровей. Этакий суровый северный интеллигент с глубоко внутри спрятанной романтической тоской по древним временам и далёким городам. Именно таким нарисовала она для одного из корпусов лагеря старого капитана. На эскизе он сидел в кресле у камина с трубкой в зубах, в тельняшке, его могучие колени были укутаны пледом, на спинке кресла жмурилась разнеженная полосатая кошка, а на полу сидели, поджав ноги в полосатых чулках, две девчушки лет семи-восьми. Наверное, капитан (вряд ли их отец или дед, скорее, бездетный дальний родственник) рассказывал о своих морских приключениях. Или сказку, которую выдумал только что. Это не было иллюстрацией к какому-то из произведений Грина. Так, фантазия. Но ребятам рисунок понравился едва ли не больше других картинок. И ему. Алёна узнала об этом почти случайно: Клим невзначай упомянул, что Богдан Валерьевич интересовался эскизами, и она тут же засыпала мальчишку вопросами. Что он сказал? а про то, а про другое? он правда так считает или просто из вежливости? Ну и, конечно, получила в ответ, что Богдан – не тот человек, который будет что-то говорить «из вежливости». Комплименты – это не про него вообще. Рассматривая её почеркушки, кривил губы и пожимал плечами. Говорил, что к искусству это не имеет никакого отношения. И про карнавальность. А вот на картинке со старым капитаном взгляд задержал чуть подольше и пробормотал, что «тут что-то есть».

– И поверь моему опыту, Алёна: очень круто, что он так сказал, – пояснил Клим.

– Да я поняла уже. Прям горжусь собой, – хихикнула в телефон.

Чаще всего звонил именно Клим, неизменно передавая приветы от всей компании. Южаков предпочитал переписываться в ВК, Алёшка отговаривался тем, что нет денег, Тигра вовсе не любил болтать (ни устно, ни письменно), а Кольке и Сенечке до неё просто не было дела, как и до всего вокруг.

Неважно.

То есть важно вообще-то. Но как раз сейчас – не.

На второй день конференции Алёна, передав накормленного-напоенного довольно агукающего Стёпку маме, распихала по карманам джинсовой куртчонки ручку с блокнотом и телефон, перекинула через плечо ремень кофра, в котором ждал своего часа выданный под честное слово в редакции фотоаппарат, и помчалась навстречу своей судьбе. Вот так как-то. А что? Чем чёрт не шутит! Может, и правда большое дело её жизни – не живопись, а другое слово на весёлую букву Ж – журналистика? Как они с Алёшкой говорили на эту тему – вторая древнейшая, да? Ну, пусть.

Ведь не обязательно под копирку то, что скажут? можно и свои мысли, да? А они есть. Свои.

Начать с культуры, так проще. Ох, нет, так же сложно, как и всё остальное, но… познакомее, что ли. Потом можно будет плавно перейти на ремонты. На вырубку и посадку деревьев. На дороги, дураков и прочие российские прелести. О чём ещё пишут в провинциальной газете? Размечталась. Может, ничего ещё и не получится. Это ведь не комментарии в соцсетях и не школьные сочинения. Которые, конечно, были вполне приличными, но… Но.