– А он кто? – баба Валя указала на затаившегося в уголке Южакова.

– Брат её, – ляпнул Клим. – Они брат и сестра Ивановы.

– Врёшь ведь! – погрозила сухим скрюченным пальцем старуха. – Если чья она и сестра, так Алёшки вашего, похожи больно.

Ну, вот, сначала Юлия Юрьевна, а теперь эта туда же. Чем похожи? Ничего общего.

– Он сам-то где, почто с вами не прискакал? – поинтересовалась баба Валя.

– Заболел, температура у него, – сказал Клим. О том, что Алёшку избили деревенские мальчишки, говорить не стал. Ну и правильно. Вдруг среди них бабкин внук? Тогда неизвестно, как бы всё повернулось. Старушки – народ непредсказуемый.

Но пока хозяйка была вполне миролюбива и гостеприимна.

– Сейчас я медку ему баночку, болящему-то. Одного, что ли, бросили, бестолочи?

– Он не один, с ним Та…– начал Шурик.

– Тамара, – выпалила Алёна.

Введённая в заблуждение баба Валя пришла в восторг, выяснив для себя, что у симпатичного Алёшки наконец-то появилась девушка. На радостях, кроме похожего на коньяк самогона и ароматного жёлтого густого мёда, положила им с собой солёных огурцов, варёной картошки, щедро посыпанной ранней парниковой зеленью, и пирогов с той же картошкой, истолчённой в пюре и смешанной с пережаренным луком. Про начинку Алёна знала точно, потому что по дороге не выдержала, развернула кулёк и с удовольствием попробовала румяную бабкину выпечку.

Алёна совсем запамятовала, что пообещала себе отругать Клима за поцелуй. И о самом поцелуе забыла. Не до того стало, втроём принялись наперебой делиться фантазиями, предлагать, что следует изобразить на стенах в лагере. При этом Алёна старалась всё-таки придерживаться сюжетов Александра Грина, а Клим и Шурик, читавшие у Грина только хрестоматийные «Алые паруса», несли абсолютную чушь, но не без интересностей, которые стоило запомнить. Под конец Южаков разошёлся: принялся рассказывать какую-то невероятную сказку о живых (и довольно смышлёных) парусных кораблях и о вредных, но обаятельных разноцветных морских драконах. Сказал, что всё это он придумал вместе с сестрой (даже начали записывать в тетрадку, а потом надоело), но Алёне подумалось, что больше половины он просто сочиняет на ходу.

Вернувшись в лагерь, ввалились весёлой гурьбой в Шуркину комнату, там вся четвёрка сидела за игрой в карты. Точнее, сидели трое, Алёшка лежал на животе, закинув ноги на спинку кровати, но вид у него был уже не такой болезненный, как прежде.

Принялись выставлять принесённое на стол под радостные вопли: «Пироги! О, картошечка!»; Клим при этом называл Тигру Тамарой и Южакова – Ивановым, а сам Южаков и Алёна продолжали спорить, кто же на самом деле победил в соревнованиях, розовый дракон или лиловый. Видимо, всё это так нелепо воспринималось со стороны, что Алёшка принялся допытываться, что это они по пути курили такое интересное. Алёне же показалось, что курили (и не табак) как раз эти четверо, больно уж они характерно хихикали над всем увиденным и услышанным.

У хозяев комнаты оказался свой сюрприз по части закуски. Колька и Сенечка отправились на кухню отдать чисто вымытые сковородку и кастрюлю, а вернулись всё с той же сковородкой, на которой шкворчала яичница. Вдобавок им выдали хлеб, несколько крупных помидоров и снова банку компота, на этот раз из мелких тёмных слив.

Восхвалив заботливых тётушек и бабушек, без которых молодое поколение точно умерло бы с голоду, разлили по пластиковым стаканчикам самогон и компот и поздравили Шурика с неожиданным для всех (и для него самого) днём рождения.

– Но в августе всё равно буду отмечать, – пообещал Южаков. – С меня шашлыки на даче. Всех приглашаю. Алён, тебя тоже, и не вздумай пропадать.

– Не вздумаю, – кивнула она.

Тут же сердце словно сжала ледяная лапа. До расставания не так уж много времени. Алёна вернётся в свой городок, а ребят ждёт сессия, потом начнутся каникулы. У них другая жизнь, своя, и взрослой тётке с её семейными заморочками и тщетными поисками работы не будет в ней места. Конечно, пообещали найти друг друга в соцсетях. Несомненно, впереди общий творческий труд в лагере. Шла речь и про какой-то поход (после сессии, в конце июня или начале июля). Теперь вот – именины Южакова и дача в августе. Не верила в это. Очень хотела, но не позволяла себе верить. Иначе расслабится, привыкнет, а вся эта радость общения оборвётся внезапно, и пустота нахлынет с новой силой. Нет, нет, нет. Не надо. Лучше начинать отстраняться от компании прямо сейчас, чтобы потом не было больно.

Отстранялась – потихоньку, где-то глубоко внутри. Внешне всё было по-прежнему. Смеялась шуткам Клима, придумывала новый финал к Шуркиной сказке, отламывала Алёшке половину от последнего надкусанного пирога. И слушала с замиранием Сенечкины песни. На этот раз был «Чайф», и среди печального, мрачноватого и философского, как глоток свежего воздуха, – развесёлое «Оранжевое настроение»:

…Я буду смотреть на прохожих.

На девчонок,

На весенних девчонок,

На весенних девчонок и

Немного на парне-ее-ей.

Честно, не помнила в этой песне таких строк. Ух, Сенечка! Не глядит он ни на девушек, ни на каких-то гипотетических посторонних парней, восторженный и чуть-чуть испуганный взгляд его карих глаз устремлён исключительно в сторону вчерашнего его спасителя – Кольки. А тот уже не кажется Алёне похожим на сказочного злодея. Скорее, на принца в изгнании.

Сенечка заметил внимание с её стороны, но понял его по-своему. Закончил песню, передал гитару Алёне. Зря она боялась, что ничего не получится, – «руки помнили». Спела сначала про Ассоль и Грэя, в тему к названию лагеря и к предстоящим росписям-иллюстрациям. Потом – про марсиан у оранжевой речки и про «оранжевое небо, оранжевую зелень» (вот же Сенечка – задал тему своим «Оранжевым настроением», теперь не отвяжешься), про чёрного кота, про Глафиру с кусочком сыра и про кузнечика «коленками назад». И перешла на лирику, как без неё, – «милая моя, солнышко лесное».

Отстраниться, уйти в себя? Не получилось. Наоборот, притянуло её к пацанам ещё больше. Трудно расставаться будет? Да пусть! Главное – сейчас ребята рядом, смеются и грустят под старые-старые песни, и нет в этой компании чужаков, всегда бы так.

Пока Алёна пела, Сенечка забрался на колени к Ястребу, обхватил его руками за шею. И выглядело это со стороны вовсе не по-гейски, а как будто они братья, старший и младший. Хотя на самом деле старше был как раз Синицын, ему восемнадцать должно было исполниться первого июня, в день защиты детей. Моложе всех оказался Алёшка, ему совершеннолетия надо было ждать аж до поздней осени. Бедный… Но он, похоже, несчастным себя не чувствовал, хотя по-прежнему нормально сесть не мог, полулежал на кровати, поджав ноги и неловко скрючившись. На нём всё ещё был подаренный Алёной ярко-полосатый свитер. Тигра сидел рядом, снова что-то читал в телефоне, который держал в левой руке, а правой рассеянно проводил по Алёшкиным чисто вымытым волосам.

– Южаков, похоже, тебе придётся ночевать у нас, – обратился Клим к Шурику. Тот посмотрел внимательно на обе парочки. Серьёзно кивнул и, прихватив зубную щётку, направился к выходу. Алёна и Клим двинулись за ним.

У Шурки и Клима хватило ещё сил отправиться пить чай к девчонкам. Звали и Алёну, но она была не в состоянии.

– Извините, ребят, возраст всё-таки, – виновато развела руками она. Когда пацаны ушли, погасила свет и вырубилась тотчас же. Видимо, сказалась предыдущая бессонная ночь.

Проснулась оттого, что почувствовала на себе непривычную тяжесть чужого тела. Успела испугаться и в ту же минуту сообразить, что к чему.

– Клим! Не надо, пожалуйста.

Вывернулась из объятий, резко оттолкнула его. Села на кровати.

– Алёна, ну почему, – прошептал он. – Ты мне нравишься.

– Клим, солнце ясное, ты мне тоже нравишься.

– Вот видишь…

– Подожди, дай договорить. Вы мне все нравитесь, я вас всех люблю. Вы мне как братья.

– Братья, да? А… Костров?

– Он – как сын.