– Геночка, не надо! – взвизгнул Алёшка, испугавшись, что его защитник и покровитель перейдёт от слов к делу. И спокойней уже добавил. – Он мой друг.

– Знаем мы друзей таких, – ухмыльнулся Гена. – Ты с ним осторожнее, не успеешь оглянуться, как он тебе в штаны полезет.

– Кто бы предупреждал! – огрызнулся Алёшка. В последнее время он, хоть и побаивался по-прежнему Ласочкина, начал время от времени хамить. Что он ему сделает? Хуже не будет всё равно.

Через пару лет на своей шкуре почувствовал, что «хуже» бывает, и ещё как, нет предела совершенству. Просто у Гены на такие вещи не хватало ни опыта, ни фантазии.

Между прочим, Алёшка пригодился Гене не только для постельных развлечений. Ласочкин задумал после девятого класса поступать не в обычный колледж (бывшую пэтэушку) в Славске, а в училище в Костромской области, где готовили дизайнеров-ювелиров. А там школьного аттестата и результатов ОГЭ было недостаточно, проводили ещё экзамен – рисунок. Вот Алёшка и обучал Гену правильно держать в пальцах карандаш и выстраивать на бумаге осевые линии чашки и стакана. Ну, или банки с пивом, которую Гена покупал в «Ашане» (выглядел он довольно взрослым, и кассирши паспорта у него не спрашивали), а мелкий Костров беспалевно проносил под курткой мимо дежурного воспитателя. Распивали её на двоих только после того, как натюрморт был закончен. И всё остальное – тоже после. Вот Геночка и старался. Педагог из Алёшки получился неплохой, метод отложенного поощрения работал безукоризненно. Заодно Ласочкин и школьные предметы подтянул, закончил полугодие с одной только тройкой – по химии. Учителя дивились.

Гена, тем не менее, к Алёшке относился, как к своей собственности. Так что приглашать ребят на территорию детдома он не хотел ещё и из-за этого рабовладельца. Мало ли! А бабушка в субботу работала в магазине в вечернюю смену, но спектакль пропускать не хотела, посмотрела его в среду утром вместе с дошколятами. Пришла в восторг. Мечты её сбывались – внук в государственном детском учреждении рос творческой личностью.

В общем, никакие гости Алёшку после спектакля не ждали, потому он и не торопился на торжественное чаепитие. Сел на табурет в каморке за сценой, сбросил с ног неудобные туфли и задумался – обо всём сразу и ни о чём конкретно, как это с ним часто бывало. Не ожидал, что кто-то зайдёт, поэтому от скрипа открывающейся двери вздрогнул, подскочил даже.

– Боже, Костров, что ты так испугался? – удивилась Алевтина Владимировна. – Пойдём скорей, тебя Виктор Львович хочет увидеть. Ему понравилось, как ты играешь.

– Какой Виктор Львович? Не пойду я никуда, – пробубнил Алёшка.

– Что ты, как маленький? Виктор Львович из мэрии, он нас перед началом праздника поздравлял. Ждёт тебя в моём кабинете. Приходи туда. Можешь прямо в сценическом костюме, ничего страшного.

Алевтина Владимировна закрыла за собой дверь и ушла: каблуки цок-цок по коридору. Алёшка вспомнил – действительно, выходили на сцену и дарили детдому цветной принтер строгая коротко стриженая блондинка из департамента образования и улыбчивый дядька – грузный, как Илья Муромец из мультика про богатырей, ему бы ещё кольчугу вместо трещащего по швам на широких плечах пиджака, шлем да окладистую бороду, точная копия будет. Вот, значит, кто… Зачем ему Алёшка? Похвалить за хорошую игру на сцене? Клим сказал бы: «Не верю», – уже тогда появилась в его лексиконе эта присказка.

В сценическом, конечно, не пошёл. Что он, ненормальный – бегать по коридору в юбке и колготках? И в рыжем парике с прицепленной короной, ага, щас. Не дождётесь. Скинул девчачьи шмотки, натянул футболку и штаны от спортивного костюма, торопливо зашнуровал кеды. Было ему как-то не по себе. Но двинулся всё-таки в кабинет директора, куда деваться.

Гость вальяжно развалился в директорском кресле, а Алевтина Владимировна с прямой спиной сидела на стуле для посетителей. Бумаги были сдвинуты, на столе стояли две чашки с утопленными в них чайными пакетиками, коробка конфет и вазочка с печеньем. Был «богатырь» без пиджака, в рубашке с расстёгнутым воротом, и Алёшка, несмотря на смущение и перепуганность, сумел разглядеть, что он хоть и крупный, но не жирный, а мускулистый, накачанный. Мужчина поманил мальчишку, пошевелив толстыми, как сосиски, пальцами: подойди, мол, поближе. Алёшка подошёл, опёрся о край стола поясницей и принялся отвечать на вопросы об учёбе, о театре.

– А ещё чем увлекаешься?

– В художественную школу хожу.

– У нас к каждому ребёнку индивидуальный подход, все грани талантов развиваем, – влезла со своей репликой директриса. Гость никак на её слова не отреагировал, обратился снова к Алёшке:

– А какой предмет больше нравится? В художественной школе.

– История искусств, – с вызовом сказал он.

Виктор Львович хмыкнул и посмотрел на мальчишку ещё внимательней. Улыбнулся не по-хорошему.

– Алла Владимировна, – начал он.

– Алевтина, – поправила директриса.

– Да. У вас дела, наверное. Вы идите. Мы тут побеседуем.

Она резко встала, чуть не смахнув широким подолом чашку со стола. Вышла из кабинета. Виктор Львович неожиданно резво для своей комплекции поднялся из кресла, метнулся к двери, запер её. Возвращаясь на место, утянул за собой Алёшку. Сел в кресло снова, поставил пацанёнка между своих великанских ног, сдавил бёдрами. А ручищами полез под футболку. Ой, мамочки… Алёшка сам не понял, как получилось, что он выгнулся дугой и тихо застонал.

– Ты мой сладкий, – прошептал Виктор Львович, обслюнявив ему ухо и шею. – Хочу тебя. Но нельзя, маленький ты. Порву ненароком. И скандал будет. Тебе сколько лет?

– Двенадцать, – осипшим от волнения голосом признался Алёшка.

– Совсем ребёнок. И тощий какой, не кормят здесь тебя, что ли. Ты вот что – расти давай. А потом я тебя найду.

Говорил ласковым шёпотом, но звучали слова, как угроза. Алёшке хотелось убежать и спрятаться, он не отпускал. Усадил на колени, ерошил волосы, целовал. Потом вдруг посмотрел на часы, засуетился, поставил Алёшку на ноги, поправил сбившуюся одежду (его и свою), пошарил в портфеле и, выудив плитку шоколада, протянул ему.

– Награда тебе. За хорошее поведение.

– Спасибо большое, – сказал Алёшка.

– Вежливый какой, – засмеялся Виктор Львович. – Иди-ка сюда.

Снова прижал его к себе, пропихнул мальчишке в приоткрытый рот указательный палец правой руки, велел облизать. Затем приспустил его штаны вместе с трусами, раздвинул плотно сжатые ягодицы и ввёл обслюнявленный палец в анус.

– Хотя бы так, – усмехнулся. – Обозначить моё имущество.

Алёшка вдруг испугался, что он догадается: «имущество» давно уж принадлежало нетерпеливому Генке. Может, и понял что-то, но виду не подал. Отпустил, звонко шлёпнул по заднице: беги!

Мальчик поддёрнул штаны левой рукой (из правой не выпускал шоколадку) и не стал задерживаться.

Гена сидел в спальне, свет не включал, гонял какую-то игру на планшете. Соседей забрали на выходные родственники, они с Алёшкой оставались на ночь вдвоём – делай, что хочешь. Алёшка вбежал, запыхавшийся, отдал ему плитку шоколада, принялся сбивчиво рассказывать о произошедшем. Гена, не дослушав, стянул с него штаны, поставил на четвереньки. После богатырского пальца и растяжка не понадобилась. Вошёл относительно легко (хотя Алёшка всё равно морщился от дикой боли), оттрахал его со всей грубостью, на какую был способен, кончил быстро, и Алёшка – сразу после него, почти не притрагиваясь руками к возбуждённому члену. Первый раз так вышло. До того никакого удовольствия от наглых Генкиных вторжений на свою территорию он не получал, только терпел и молил про себя, чтобы не очень больно и побыстрей всё закончилось. А тут вдруг – такое…

Шоколадку разломали пополам и умяли, сидя полуодетыми на разобранной постели. Вспомнили про чай, перебрались на кухню, только пить пришлось уже с сахаром и печеньем, которые нашлись в шкафу. Прихлёбывали молча, глядели друг на друга. Алёшка поёрзал на табуретке – сидеть было неудобно и больно. И внезапно выдал: