– Я с вами пойду, раз вы такие алкаши неразумные.
– А смысл? Охрана из тебя хреновая, – рассудительно заметил Клим. – Из меня самого охрана хреновая.
Алёна вроде бы даже не обиделась, оценив его самокритичность. Алёшка слушал её перепалку с Климом не без интереса. Что ещё она выдумала? Действительно ведь, переться в деревню с красивым названием Светлово было рискованно. Когда выезжали сюда же вторым и третьим курсами в новогодние праздники, они с Колькой и Климом ходили в это самое Светлово через лес – к родственнице одной из поварих лагерной столовой за самогоном. Вечером, в темноте, с фонариками – романтика! Но зимой в деревне были одни старики и старухи. Или это им так повезло в тот раз? Да, кажется, старушка-самогонщица тогда говорила, что вся их молодёжь ушла за десять километров в посёлок, на дискотеку. Вся – это, наверное, и есть те четыре пацана, которые его сегодня утром отметелили? Младше него, школота, класса из девятого, наверное. Может, даже из восьмого. Возвращались откуда-то, из клуба, что ли. Из клуба! Сельского. Дома культуры, блин. Почему они такие? Не изощрённо-жестокие, а тупо злые. Озлобленные. Против кого, чего? Людей, всего мира вокруг? Да, мир неласков, и с этим трудно смириться. Возможно, у них тоже подростковый этот синдром: «Обратите на нас внимание, любите нас!» Но как-то уж… слишком… Странно, жестокость ради удовольствия Алёшка мог понять. Сам такой. Понимал же он Пашу. Ненавидел, боялся, но чувствовал и осознавал, что им движет. А эти… похоже, они никакой радости от избиения не получили. Сделали, потому что «так надо». Будто скучное школьное задание выполнили. Как так?
Тем временем Алёна объясняла Климу:
– Если ты пойдёшь туда со следами побоев на лице, непременно к тебе привяжутся. Знаю я их психологию, деревенская гопота ничем от городской не отличается. До Шурика тоже могут докопаться, вид у него такой… интеллигентный. А вот если я пойду вместе с вами, они драку затевать не решатся. Может, и вообще не подойдут. Потому что девушка – она закричать может, завизжать. Шум поднять на всю деревню. Родители прибегут с ремнём, бабушки скандальные откуда-нибудь выскочат. Оно им надо?
– Не верю, – сказал Клим. – Ты не способна завизжать.
– Они же этого не знают. У них мышление стереотипное.
– Алён, а как они со своим стереотипным вообще поймут, что ты девушка? – усомнился Клим. – Ты же выглядишь, как мы.
Действительно, в джинсах и с короткой стрижкой она смотрелась по-пацански. Со спины была вообще очень похожа на Сенечку, но у того волосы длиннее.
– Подождите, – сказала Алёна.– Сейчас. Только отвернитесь, пожалуйста. А ты, Клим, лучше вообще в коридор выйди.
Клим послушно удалился. Алёшка отвернулся к стене, закрыл глаза. Почувствовал, как Тигра перебирает его волосы, целует в шею. Находит языком то самое местечко между шеей и плечом, от прикосновения к которому у Алёшки мурашки бегут по всему телу.
– Сейчас все уйдут, – щекотно шепчет на ухо Тигра.
– И что будет, Тигрёнок? – со всей нежностью, на какую способен, откликается Алёшка.
– И я тебе минет сделаю
Ну, ни фига себе… В кои-то веки сам предложил, обычно приходится упрашивать.
Неожиданно прилетела подушка, шмякнулась о стену.
– Хватит обниматься, смотрите на меня! Клим, заходи, можно!
Клим застыл на пороге.
– Алёна, это ты? Не верю. Блин, как ты это сделала?
Ага, девочки – они такие девочки. Загадка природы. А вот Алёшке всё понятно, он сам так умеет, если что. На Алёне вместо кроссовок – бежевые балетки. Мешковатые джинсы те же, но подвёрнуты до колен, сияют молочным светом незагорелые икры. И округлые плечи сияют под тонкими лямками открытого топа. Который, кстати, подчёркивает грудь, тогда как прежняя широковатая одежда, наоборот, её скрывала. Ну, ещё волосы: чёлку зачесала назад, закрепила то ли пенкой, то ли лаком. Макияж – чёрным карандашом подвела глаза, розово-коричневатой помадой мазнула по губам, нанесла лёгкий румянец на скулы. Или нет – румянец собственный, натуральный.
Алёна, конечно, молодец. За пять минут преобразилась. Выглядит женственно, но не вульгарно, так мало кто умеет. Неудивительно, что Климка на неё так залип. И заглянувший в комнату через его плечо Южаков. И… вот гадёныш! Наобещает всяких приятных вещей, а сам…
– Тигра, ау! Вернись в реальность.
– Алёш, извини. Я нечаянно. Засмотрелся просто.
– Иди тогда с ними. В столовую. И в деревню. Я один побуду, не надо со мной нянчиться.
– Нет.
– Да мне правда легче стало после аспирина. Пойди, проветрись.
– Алёшка, не прогоняй меня. Пожалуйста, не прогоняй, – заныл Тигра.
Ну, начинается… Снова, как всегда.
– Да не прогоняю я тебя, что ты. Ушли все? Запри дверь и иди ко мне. Тигрёнок мой…
Тигра – лучший, это Алёшка знал и не стеснялся говорить вслух. Лучший вообще, по жизни. Но не в сексе, нет. По этой части у Алёшки был огромный, как он сам считал, опыт. Было с кем сравнивать. И, конечно, сравнения оказывались не в пользу Тагира Бахрамова семнадцати лет. Кое-чему Алёшка сумел его научить за те три года, что они вместе, но всё равно… Тут талант, что ли, нужен. К тому же, как понял Алёшка, по сути своей Тигра был такой же гей-пассив, как и он сам. Только в их отношениях он с самого начала в основном выполнял роль актива. Иногда. А чаще парочка обходилась вовсе без анала. Так сложилось.
Сложилось как-то само.
Вырвавшись из детдома, Алёшка надеялся: всё, что с тем периодом жизни связано, прошло и скоро забудется, как страшный сон.
Поначалу так и было. Вспоминать не хотелось – ну, и не вспоминал. Ни о плохом, ни о хорошем. Случалось и хорошее, не весь год, проведённый в детдоме, состоял из ужасов и мерзостей. Тот же театр, например. Здорово же было! Но и его надлежало вытравить из памяти, потому что как раз после новогоднего представления произошла встреча, которую очень хотелось забыть.
Спектакль состоял из нескольких не связанных между собой сценок. То есть объединённых только тем, что всё это сказки, которые старшая сестра рассказывает младшей. В самой пьесе были, правда, бабушка и внук, но Алевтина Владимировна (директор детдома и руководительница театрального кружка в одном лице) поменяла этих персонажей на двух девчонок. Тем более, что роли действительно исполняли родные сёстры, им даже ничего почти играть не пришлось, просто разговаривали между собой, как в жизни, вот и всё. Даже ссорились немного (по сценарию, а не по-настоящему), и это у них смешно получалось. Алёшка в этом спектакле был сразу тремя персонажами: бродячим котом, ведьмой и капризной принцессой. Ну, кошак – ещё куда ни шло, а вот почему ему снова достались две девчачьи роли, было непонятно. Девчонок к началу репетиций новогоднего спектакля набралось много, для некоторых пришлось новые роли придумывать, и всяких принцев и охотников изображали не мальчишки, а рослые старшеклассницы. Правда, ведьме полагалось скакать по сцене верхом на метле, а принцессе – падать на спину и колотить по полу ногами, требуя у мамы-королевы звёздочку с неба, от подобных действий пышные юбки задирались до ушей, вот девчонки и стеснялись. В школьных коридорах они бойкие и развязные, а на сцене перед незнакомыми зрителями впадают в ступор – и всё тут. Алёшка же не смущался совершенно. Он-то не девчонка.
Представлений было несколько. Дважды выступали днём – для малышей из детского сада и для первоклашек из той школы, где учились ребята из детдома. А в субботу вечером перед самыми каникулами назначили показ для почётных гостей. Артистам разрешили пригласить знакомых и родственников, у кого они были. Алёшка никого не ждал. Друзей позвать не решился: вот странно, на посторонних ему было наплевать, а перед ребятами из художки скакать на сцене в девчачьем наряде было почему-то стыдно. Особенно перед Колькой. Заметил однажды, что тот на него поглядывает… ну, почти как Гена Ласочкин.
Обмолвился как-то Гене об этом, тот зло сощурил глаза:
– Чё, по зубам ему врезать?
