– Не совсем, но… пожалуй, так, – согласился Южаков.

– А остальные? проспали?

– Проспали, Юлия Юрьевна.

– И Синицын проспал? Не верю, – сказала она с Климкиной интонацией. – Арсений у нас птаха ранняя, во всех походах мы с ним на утренней заре посуду мыли.

– Человеку свойственно меняться, Юлия Юрьевна, – вздохнул Южаков.

– Послушай, Шура, – сказала она. Ласково, но с нажимом, очень так по-учительски. – Разъясни мне, пожалуйста, суть конфликта между студентом Ястребом и депутатом городского совета Дарницким.

Он ещё и депутат? М-да… Точно, Клим ведь говорил что-то такое. Алёна замерла с кисточкой в руке. Что дальше?

– И каким боком тут замешан Синицын? – задала ещё один вопрос Юлия Юрьевна, не дождавшись Шуркиного ответа.

– Дарницкий первый полез, – попытался разъяснить всё по-порядку Южаков. – Сначала Клим сказал ему…

– Шур, давай договоримся: студент Бровкин даже рядом не стоял. Он и так на учёте, ему лишние проблемы не нужны. Тем более, Бровкина нет на видео.

– Видео? – опешил Южаков.

А Алёна чего-то подобного ожидала.

– Да, в это трудно поверить, – сказала Юлия Юрьевна, – но видео ходит по интернету, набирает тысячи лайков. Немалые тысячи.

– А что там?

– Драка, сударь. Безобразная драка в узнаваемых интерьерах санузла детского лагеря «Алые паруса». С участием студента второго курса художественного училища, несовершеннолетнего Николая Ястреба и… человека, похожего на депутата Павла Дарницкого. Ну, и несовершеннолетний студент Арсений Синицын на заднем… хм… плане. Поспешно приводящий в порядок свою одежду. Вот я и хочу знать – что этому предшествовало?

– Дарницкий приставал к Синицыну, Ястреб вступился, – кратко объяснил Шурик.

– Приставал – в каком контексте? – уточнила Юлия Юрьевна. – Это важно.

Южаков смутился.

– В контексте сексуальных домогательств, – вмешалась Алёна. – Извините, я тоже случайно в курсе.

– Так-так, – пробормотала Юлия Юрьевна. – Я это предполагала. Разумеется, у господина депутата иная версия. А скажите мне, кто принёс алкоголь на это ваше сборище?

– Дарницкий! – в один голос выпалили Алёна и Южаков.

– У нас компот был, – сказала Алёна. – С яблоками. Спросите у бабушек в столовой.

– И чай, – добавил Южаков. – Спросите у Снежаны и Кристины.

Разумеется. А бутылка Клима в этой саге не участвует. Как и сам Клим.

– И ещё, – сказала Алёна. – Может быть, это важно. Может быть, нет. Но Дарницкий подливал водку в стакан с компотом Синицыну, пока тот отворачивался. И такое видео тоже есть. Если надо… – Алёна дотронулась двумя пальцами до кармана, где был телефон.

– Спасибо, барышня! – искренне обрадовалась Юлия Юрьевна. – Как вас, кстати, звать-величать?

– Алёна.

– Спасибо, Алёна, за содействие. Возможно, спасибо даже за будущий ремонт в художественной школе. Загадывать заранее не будем, но чем чёрт не шутит… Не удаляйте видео, ладно?

– Ладно. И никому не говорить, да?

– Ни единой живой душе. Даже вашему родственнику Кострову. Ему – особенно.

– Да не родственник он! А почему – особенно? Алёшка не разболтает.

– Вы уверены? То есть… просто так не разболтает, конечно. А вот адресная передача информации не исключена. Про стокгольмский синдром слышали?

– Про стокгольмский… боже мой! Выходит, вы всё про них знаете. И вам не приходило в голову как-то помешать, прекратить?

– А как вы себе это представляете? – вздохнула Юлия Юрьевна. – Деструктивную деятельность Кострова возможно прекратить только вместе с самим Костровым… если вы ещё не поняли. Он как дождь, град, цунами. Явление природы, стихийное бедствие.

– Я не о нём, Юлия Юрьевна, я…

– О подпольных борделях, барышня? С этой гнилью надо бороться таким же образом, как и с любым нарывом, – вскрывать. Но с этим нельзя торопиться. Ни в медицине, ни в жизни. Расковырять гнойник на грязном теле проще простого, а на его месте два, три таких вскочит. Значит, сначала надо готовить почву: мыть, чистить, дезинфицировать. В нашем случае – двигать окна Овертона, то есть создавать общественное мнение, положительное, чтобы к ребятам из меньшинств относились, как к равным. Спокойно, с пониманием, без истерик этих. С инвалидами носимся, как с писаной торбой: доступная среда, пандус в каждую школу. А тут даже ничего такого не надо, иногда достаточно просто доброе слово сказать. В нужное время и в нужном месте. А если их и в школе, и во дворе, и дома гнобят, высмеивают, избивают, они куда за этим добрым словом потянутся? Вот именно. При отсутствии иных вариантов…

– Куда угодно, где им скажут: мы с тобой одной крови, ты и я. Да? Изобьют, изнасилуют, подсадят на наркоту, но при этом будут воспринимать такими, какие они есть. А варианты?

– Клубы, общественные организации. Врач, психолог, юрист из «своих». Возможность проводить эти их парады. Дурость, конечно, но если для них это важно…

– Юлия Юрьевна, – перебила Алёна, – но ведь то, о чём вы говорите… Это же гей-пропаганда. Которая запрещена законом.

– Идиотским, непонятно по какому принципу придуманным законом, – с надрывом выговорила она. – Точнее, как раз понятно. Такие сволочи, как наш друг Дарницкий, его, видимо, и придумывали. Система без вариантов, лабиринт с одним-единственным выходом. Туда, к ним. Чтобы прямо вот на блюдечке… с голубой каёмочкой.

– Вам бы с Климом Бровкиным побеседовать, – Алёна вспомнила вчерашний разговор на ступеньках кинотеатра.

– Беседовали, и не раз. Весьма разумный юноша, только… экстремист, конечно. Надо всё-таки действовать в рамках закона.

– Сами говорите, что он идиотский, – фыркнула Алёна.

– Не конкретно этого, а в общем и целом. А этот… добиваться его отмены надо, чтобы ребята не в восемнадцать лет, когда уже поздно, а хотя бы в шестнадцать имели доступ к информации. Медицинской, в том числе. Ну, чтобы всё это безболезненно… Всем остальным разъяснять, что не надо обижать тех, кто на других не похож. Тоже ведь пропаганда? Браки легализовать – само собой, это уже про совершеннолетних. Всё должно быть открыто, тогда никакой гнили и плесени, никакой двойной морали.

– Вы, Юлия Юрьевна, хорошо про открытость говорите, – заметила Алёна, – а сами… собираетесь Дарницкого шантажировать.

И про себя охнула. Кто за язык тянул? Зачем сказала? Но директриса, кажется, не обиделась. Усмехнулась:

– Если деньги на ремонт школы выделят без вопросов и промедлений, конечно, никого я шантажировать не буду. Однако всё это проблематично, так что… не исключено.

Ага. Не для себя. Всё детям, детям. Та же двойная мораль, вообще-то. Промолчала. Пусть, ладно.

– Заболталась я с вами, – вдруг, быстро оглянувшись по сторонам, сказала директриса. В их сторону стремительно двигался Посередов. Может, поэтому? – Ваш электронный адрес у меня есть, если что – спишемся. Шура, тебя не прошу, ты сам понимаешь, что должен…

– Помалкивать, Юлия Юрьевна, – кивнул Южаков. – Непременно. Как всегда.

Юлия Юрьевна энергично помахала поднятой вверх рукой Посередову и засеменила ему навстречу.

– Что это было? – шёпотом спросила Алёна у Южакова.

– Юлия Юрьевна и правозащитная деятельность, – так же шёпотом разъяснил Шурик. – На мой взгляд, не лишённая смысла. А вот Костров в ответ на всё это обычно возмущённо фыркает: мол, лучше бы она ходила на митинги в защиту бродячих кошек. Она, кстати, ходит.

– Просто Костров не хочет, чтобы его защищали, как кошку, – предположила Алёна. – Он пытается доказать, что сам выбирает, как ему жить. Что на самом деле не так. Он жертва обстоятельств. Ох, кажется, я его тайну выдала.

– Всё норм, я и так набит чужими тайнами, одной больше – одной меньше. Никому не скажу, – успокоил Южаков. – Тем более, Кострову. Кстати, насчёт Юлии Юрьевны… У них давний конфликт, ещё с детства, со времён художки. Точнее, у него, Юрьевна-то к нему со всей душой, как родная бабка. Родная, кстати, его в детдом сдала, а Юрьевна оттуда вытащила.

– Да? Разве не Богдан Валерьевич? – удивилась Алёна.