– Да ну тебя! – фыркнула Алёна.
– А чего? Про полнолуние – это правда. Ух! Наконец-то мы дома.
Дома, не дома, но на крыльцо спального корпуса они поднялись и прошли по коридору в комнату ребят. – Мы вам водички принесли! – с порога крикнул Алёшка. – А где все?
Алёна удивилась. Действительно… Ни девчонок с чайником, ни Сенечки с гитарой, ни Южакова. Тигра лежал на кровати у стены, с головой закрывшись одеялом. Похоже, спал. Клим сидел за столом один на один с початой бутылкой водки. Последней, из собственных запасов. Макал кусок хлеба в остатки масла на дне банки из-под рыбных консервов, тем и закусывал.
– Костров, присоединяйся, – выговорил чуть ли не по слогам он, разливая водку по двум пластиковым стаканчикам. – Алён, там чай, мы тебе оставили.
Остывшая бурая жидкость в стакане была мало похожа на чай, но с конфетой – ничего так.
– Клим, что случилось? – поинтересовался Алёшка, проглотив налитое и зажевав хлебом с майонезом.
– Этот… напал на Сенечку.
– Паша?
– Да. В туалете.
– А ты где был?!
– Там же. На полу. В отключке. Он меня головой о раковину приложил.
Алёна посмотрела на шишку на лбу Клима со страхом и уважением.
– И что теперь?
– Вроде бы не успел… ничего. Ястреб наш выскочил откуда-то, как чёрт из коробки, и устроил ему весёлую жизнь. Пообещал сделать с ним то, что тот планировал с Сенечкой, только с помощью рукоятки вантуза. Причём, всё прямым текстом с использованием ненормативной лексики. Но в итоге просто набил ему морду, ничего интересного.
– Ну, почему же… я бы посмотрел. Видео, кстати, никто снять не догадался?
– Мне было, как ты сам понимаешь, не до того. Кто-то из третьекурсников там тёрся с телефоном, возможно, увидим в сети. Репортаж с места события. А хочешь – сходи посмотри своими глазами. Кафель в брызгах крови, раковина вдребезги.
– Ох… это о твою голову? – ужаснулась Алёна.
– Нет, с моей головы всё только началось. Дальше уже без неё обошлось, сами справились, они у нас умелые.
– А кто победил? – поинтересовался Алёшка.
– Никто. Пришёл Пал-Иосич и всех разогнал. Все устыдились и разбрелись по нумерам. Ну, и я разбрёлся. Финита ля комедия.
– А Колька… как он вообще.
– Жив, только морда у него… лучше не видеть. Сейчас ему Сенечка мокрое полотенце к носу прикладывает.
– Сенечка? То есть Ястребу можно стих не учить?
– Блин, Костров! Ты же у нас трезвый совсем. Это я у нас – в говно. Так почему ты несёшь какую-то чушь?
– Не несу я чушь. Я воду несу. Принёс уже. Климушка, давай не будем водку допивать.
– Почему не будем? Будем. Вот сейчас покурим – и будем.
Клим, пошатываясь, двинулся к окну, за которым розовело от близкого рассвета небо.
Алёна поняла, что она здесь лишняя. Да и времени уже… скоро на пленэр бежать, а она ещё и не ложилась.
– Ребят, спокойной ночи, – она махнула рукой и вышла, прикрыв за собой дверь.
По коридору в сторону душевой двигался взъерошенный Сенечка Синицын со скомканной тряпкой в руках. Алёна кивнула ему, улыбнулась приветливо и ободряюще. Постояла, ожидая, пока пойдёт обратно, убедилась, что больше ничто ему не грозит, и тогда уже зашла в свою комнату, упала на кровать, не раздеваясь, поверх покрывала.
Смирнова и Ольховская лежали в кроватях, но не спали. Переговаривались между собой.
– Явилась, – пробормотала одна из них, Алёна не поняла, которая. Зато отлично сообразила, что говорят именно о ней, в третьем лице.
– Покою нет, – сказала вторая. – Весь вечер бегала туда-сюда, туда-сюда.
– А потом ещё эти… драку устроили, не уснёшь.
– Вот-вот. Только утихли, теперь эта вернулась кроватью скрипеть.
Да не скрипит! Лежит тихо, как мышка, они сами ворочаются вовсю и болтают громким шёпотом, думают, что Алёна их не слышит. Или не думают? Нарочно говорят о ней так, будто она не человек, а кошка или предмет какой-то. Высказали бы уж впрямую свои претензии. Зачем так-то?
– Как она с ними общается вообще? С гомиками. Как ей не противно, – сказала то ли Смирнова, то ли Ольховская.
– Да уж, – ответила ей на это то ли Ольховская, то ли Смирнова. – Заразу какую-нибудь ещё от них подцепит и нам притащит. Зачем возвращалась вообще? Шла бы туда, где всю ночь болталась.
Алёна поняла, что сейчас взорвётся. От возмущения, гнева. От обиды – не за себя, а за ребят. Подумала, что сейчас выскажет соседкам всё, что о них думает. Не стесняясь в выражениях.
Промолчала. Встала. Взяла сумку, вынуть из которой свои тапки-расчёски так и не удосужилась, вышла за дверь. В спину ей бросили:
– Опять куда-то попёрлась.
Алёна постояла с сумкой посреди коридора, помедлила, а потом решительно шагнула в комнату ребят.
Все, конечно, спали уже. Нет, не все. Клим приподнялся, взглянул на неё изумлённо.
– Ты чего? из дома выгнали?
– Не, я сама ушла, – весело сказала она. – Можно, я тут у вас… на стуле посижу?
– Не выдумывай, на стуле. Сейчас тебе кровать освободим, эти деятели на одной поспят. Эй, Костров!
Алёшка, похоже, спал крепко. Клим сдёрнул с него одеяло, поднял парня, держа его за плечи и под коленки. Алёшка тихо застонал и обхватил Клима за шею.
– Блин! – выругался тот. – Зараза. Потом будет утверждать, что это он во сне, нечаянно.
Сделал два шага и выгрузил Алёшку под бок к Тигре. Вернулся к себе, залез под одеяло. Алёна сняла кроссовки, скинула куртку и тоже легла. Ненадолго. Через четыре часа надо было уже выходить на пленэр.
…Трава была мокрая от росы. Складных стульев на всех не хватило, и парни и девчонки с этюдниками или с фанерными планшетами на коленках пристроились кто где – на ступеньках клуба (где ловился вай-фай), на досках и чурбаках. Алёна и Южаков сидели на бревне, с которого открывался дивный вид на одинокую сосну на фоне ясного неба с вытянувшимися в цепи облаками. Писали акварелью. У Алёны всё плыло, сливалось и перемешивалось, а Шурик работал в технике, похожей, скорее, на гуашь, крыл небольшими мазками, многослойно, но не теряя при этом прозрачности фона. На светлом небе тёмно, остро, почти выпукло проступали сосновые лапы.
– Школа Андрияки? – спросила Алёна.
– Я был на его мастер-классе, – кивнул Шурик. – Но это другая техника, у меня по-своему.
– Раньше считала, что такое только для натюрмортов подходит, никак не для этюдов, – призналась Алёна. – Оказалось – нет, у тебя вон как классно. А у меня утекло.
– Да? Я думал, это ты специально. Такая загадочность получилась. Будто калейдоскоп за пару секунд до того, как сложился узор.
– Красиво сказал, – похвалила Алёна. – А я про такое даже не думала. Само получилось.
– Ой! Юрьевна идёт. К нам, – Шурик заметно занервничал. Почувствовал себя школьником под строгим взором требовательного педагога. Преподавателей из училища (того же Пал-Иосича) не боялся, а тут… Видимо, сказывалась недобрая память детства. Юлия Юрьевна, впрочем, к акварели студента Южакова отнеслась в целом одобрительно. Сделала несколько замечаний, все по существу. Шурик кивал, соглашался, рвался исправить немедленно. Алёне же сказала строго:
– Небрежно, барышня. Свежо, талантливо, не спорю, но небрежно. Куда вы торопитесь? Акварель суеты не любит. Советую вам дождаться, когда подсохнет, и проработать детали. Можно пастелью. Как так – нет? Попросите… ну, хотя бы у Насти Корзун. Сошлитесь на меня, скажите: Юлия Юрьевна велела.
Алёна по примеру Южакова кивнула несколько раз.
– Вы своей манерой «мах-мах по сырому, вскочили и побежали» знаете мне кого напоминаете? – вдруг спросила Юлия Юрьевна и сама же себе ответила. – Кострова Алёшу. Знакомы с ним? Впрочем, что я спрашиваю, вы же, наверное, его сестра. Нет? Внешнее сходство просматривается.
– Разве? – удивилась Алёна.
– Я вам как портретист говорю. Вы тёмненькая, он блондин – и вся разница. А остальное один в один: овал лица, разрез глаз, нос, губы. Точно не родственники? Ну, ладно. Где он, кстати? Шура Южаков, где вообще вся ваша знаменитая банда? – обратилась она к Шурику. – Никиту и Настю вижу, но как раз с ними вы вроде как в ссоре сейчас, верно?
