Стоп. Это уже интересно. Машина до Славска. Если попросить подбросить до автовокзала, то на последний автобус до Лучни можно успеть. Сердце стукнуло невпопад, и грудь затяжелела от молока. К Стёпке! Алёна метнулась за сумкой, благо та стояла неразобранная у кровати. Торопливо зашагала вслед за девочкой к воротам лагеря. По мокрой от вечерней росы траве. Ира болтала всю дорогу о том, как много для неё значит уметь рисовать, а потом побежала к серебристой «ауди», заскочила на заднее сиденье. Её отец открыл переднюю дверь.
– Садитесь. Сумку можно в багажник, если хотите.
– Ничего, я так.
Окинула грустным взглядом лагерь в последний раз. В последний? Неужели она покинет его, как дезертир, даже не попрощавшись с ребятами? С Алёшкой… Вчера ещё не знала, что этот пацан существует на свете, а сегодня за день вдруг прикипела к нему, будто он был всегда. Будто младший братишка, которого у неё никогда не было. Или старший сын. А что? Эрик стал бы таким, если бы вырос. Через тринадцать долгих лет. Если бы…
– Ну, что?
– Я не поеду, – сказала Алёна. – Извините.
Порывисто обнялась с высунувшейся из машины Иркой, развернулась на сто восемьдесят и пошла обратно.
В конце концов, Стёпка с бабушкой и дедом. Позвонила ведь, пожелала спокойной ночи. И вдруг приедет после двенадцати ни с того ни с сего. Будет топать по комнате, греметь чайником на кухне, будить всех. Оно надо? Ничего со Стёпкой не случится. А вот с Алёшкой – может. И с Сенечкой. С Сенечкой!.. Кстати, она ведь так и не услышала его песни. И не узнала, удалось ли ребятам вымолить прощение у обиженного Шурика. Ну, и как бы она уехала? Только извелась бы. Ведь даже телефонов ни у кого не взяла, думала: успеется, два дня впереди. Ну, вот они и впереди. Вернулась же.
Смирновой и Ольховской её прогулка с вещами по территории лагеря показалась дикой. Ребята же отнеслись к этому спокойно. Ну, подышала свежим воздухом, заодно и сумку со свитером проветрила. С кем не бывает? Когда она вошла, Клим и Колька сидели на подоконнике, курили. И Паша курил, стоя рядом. Дым улетал в окно. Сенечка перебирал струны гитары, наигрывая что-то вроде «Кузнечика» всем известного.
Почти сразу шумно ввалились в дверь Алёшка и Тигра. Втащили за собой Шурика. Южаков был замотан в одеяло и походил на кокон, с одной стороны из которого торчали голые ноги в тапочках, с другой – кудлатая голова на тонкой шее. Лицо его и даже уши и шея покраснели (видимо, от смущения). Он сопротивлялся, но как-то лениво.
– Ястреб, извиняйся давай, твоя очередь! – крикнул Алёшка.
Колька швырнул окурок за окно, сделал шаг в сторону Южакова.
– Шур, ты меня прости. А капюшон я пришью, если что.
– Да он пристёгивается. Ладно, Коля, всё норм. Я пойду? – обратился он к Алёшке.
– Куда ты пойдёшь? Тигра, давай его наверх, пока не сбежал!
Алёшка и Тагир приподняли стыдливо запахивающего одеяло Шурика и посадили его на шкаф. Туда же ему подали стакан водки, налитый до краёв (штрафную!), ополовиненную банку мясной тушёнки, в которую насыпали ещё и картошки, маринованный огурчик и ломоть хлеба.
– За примирение! – выкрикнул Алёшка. – Пьём за всеобщее примирение!
– И за мир во всём мире, – пробубнила себе под нос Алёна, чокнувшись с Тигрой стаканом воды из-под крана, так как компот неожиданно закончился, в банке остались только яблоки.
Болтали о живописи, о кино и музыке, обо всём на свете, перебирали яркие моменты прошедшего дня, вспоминали приколы из интернета (многих шуток Алёна не понимала, но разъяснений не требовала, улыбалась из вежливости). Сенечка взялся всё-таки за гитару и сыграл «Восьмиклассницу» Цоя и «Батарейку» группы «Жуки». Пел он хорошо, правда, тихо, почти шептал. Зато подпевали хором так, что стёкла дребезжали. Затем Паша отобрал гитару и запел подходящее к случаю:
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Мне говорят, что пить нельзя,
Мне говорят, что пить нельзя,
Мне говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.
И этим снова напомнил Алёне Кирюху. Он любил эту песню Бориса Гребенщикова. На гитаре, правда, не играл. Алёна вот играла, но сама считала, что «не очень», потому и не признавалась. От Кирюхи мысли покатились к Стёпке снова. Как он там, маленький, в первый раз без мамы? И тут Алёна ощутила, что молоко подступило – дальше некуда. Пора идти цедиться, иначе она умрёт прямо здесь.
– Ребят, извините. Мне надо, – пробормотала она.
– Но ты вернёшься? Ты не насовсем? – забеспокоился Алёшка.
– Я быстро, – пообещала Алёна. И пошла вначале в туалет, руки помыть, а потом в комнату к «сердитым тёткам» и удобной литровой кружке.
Алёшка тоже вышел в коридор.
– Я покурить, – сообщил он.
– Да дыми в окно, чего ты! – сказал Клим.
– Не. Я на крыльцо. Мне надо побыть одному.
========== 9. Алёшка Костров ==========
– Мне надо побыть одному, – сказал Алёшка, и это была правда. Ему, болтливому и компанейскому пацану, иногда позарез требовалось отдохнуть от общества. Хотя бы несколько минут. Целительный глоток одиночества. В детдоме, когда припирало, уходил за сарай, там сразу накатывали слёзы. А потом не стало слёз. Совсем. После того, как… А, неважно! Завидовал Тигре: тот иногда плакал, как ребёнок, наверное, ему становилось от этого легче. У него же, у Алёшки, казалось, так с тринадцати лет и застрял в горле солёный комок.
Вышел на крыльцо, вдохнул захолодевшего уже к ночи воздуха с лёгкой примесью запахов сосновой смолы, сырой раскопанной земли и костра из прошлогодних листьев. Постоял немного, прислонившись к деревянной крашеной стене. Вынул сигареты, похлопал по всем карманам, пытаясь найти зажигалку. Её не было. Видимо, выронил где-то. Скорее всего, в коридоре, когда вместе с Тигрой волокли завёрнутого в одеяло Южакова. Чудак он такой, действительно, как студент Шурик из старого кино. Блин! Воздух – это хорошо, но уже зябко как-то, а вышел без куртки, в одной рубашке. И курить охота. Сейчас. Чуть-чуть постоять – и обратно: накинуть куртку, попросить у кого-нибудь из ребят спички или зажигалку. Лучше у Клима. У Ястреба не хотелось одалживаться даже такой мелочью, ну его.
Раздался лёгкий щелчок, сверкнул огонёк перед глазами.
– Закуривай, растяпа. Что бы ты без меня делал?
Паша? Надо же!
Алёшка жадно затянулся. Отдал пачку Паше, тот вынул себе сигарету, тоже закурил. Стояли рядом, молча, и Алёшка так благодарен был ему за несколько минут тишины. Знать бы заранее, что будет дальше! Он такого развития событий просто не ожидал.
Уронил окурок в траву, стоял, запрокинув голову, смотрел на половинку луны, запутавшуюся в верхушках сосен. Думал, что это можно нарисовать. Ветка сосны, луна, ничего больше, пусть зритель сам догадывается, что это значит. Каждый по-своему.
Растерялся, не смог вырваться, когда Паша навалился на него всем весом своего тела, буквально вдавил его в стену и страстно, с явным желанием причинить боль впился губами в его шею чуть повыше ворота рубашки. Одной рукой в это время ухватил за волосы, другой сквозь плотную ткань джинсов сдавливал и щипал его ягодицы. Оторвался на мгновение, чтобы спросить:
– Ну, как? Нравится?
– Слишком агрессивно, – выдохнул Алёшка. Паша довольно хохотнул, видимо, приняв сказанное за комплимент.
– Ты же для этого меня позвал, а? Скажешь – нет?
– Нет. Хотел тебя с девушкой познакомить. То есть, её с тобой. Я же не знал, что тебя девушки не вдохновляют.
– Вдохновляют. Иногда. Но эта ваша… не в моём вкусе, слишком самостоятельная. Лёха, а ты правда меня не узнал или притворяешься? Встречались ведь.
– Видимо, на лицо не смотрел, был увлечён процессом, – съязвил Алёшка. Он вспомнил теперь, кто это. – Слушай, Паш, а ведь в автобусе тебя не было. На своём транспорте прибыл?
– Догадливый мальчик. Машина на стоянке у ворот. Пойдём, покатаемся?
